— А с Вознесенья.

— Они, стало быть, на Вознесенье тут поселились?

— Почем мне знать.

— А хозяйка молода, стара?

— Молода.

— Так кто она барину — сестра, жена?

— А сожительница.

— Повенчаны они или нет?

— Почем мне знать. Платят — и ладно.

Александра в своем корсете прямо взмокла, домогаясь правды. Но баба держалась стойко. В конце концов она получила гривенник и была выставлена из экипажа. Гришка заглянул, ожидая новых поручений.

— Я думал, она дверь вышибет, так колотила! — весело сказал он. — А может, мне в окошко залезть, поглядеть?

— В третье жилье? Совсем ты с ума сбрел. Вот что — ступай, постучись в двери второго жилья. Там их две, тебе нужны те, что справа. Скажи — барыню ищешь, барыня с утра к госпоже Ольберг покатила, а барин ее хватился, весь дом на ноги поднял. Понял?

— К госпоже Ольберг, — повторил Гришка и побежал выполнять приказ. Вернулся он очень быстро.

— Не отворяют!

Тут Александра поняла, что у повивальной бабки с ее помощницами может быть условный стук на тот случай, когда в квартире совершаются какие-то медицинские действия. Поняла она также, что с этого конца к пропавшему пакету не подобраться и разумнее доискиваться до кормилицы, которую непременно взяли к дитяти. Нужно было ехать к Игнатову — а где он живет?

Александра была до такой степени здорова, что и своего-то доктора, за которым послать в случае насморка или прыщика на носу, не имела.

День вышел суматошный. Наносить визит Гавриловым или Ржевским было рано, домой возвращаться не хотелось, Александра приказала везти себя в Казанский собор — хоть утреннюю службу достоять и поставить свечки во здравие всех, кто дорог, начиная с Нерецкого. Там Александра набрела на образ Георгия Победоносца и, будучи истинной патриоткой, поставила большую свечу за удачу русского флота, имени Михайлова, однако, не называя — ей казалось, что нехорошо в храме Божьем поминать любовника. Потом она поехала к Гавриловым, потом на поиски доктора, он оказался вызван к больным, Александра понеслась к Ржевским, там детишки уже были бодры, и весь день, в сущности, ушел на бестолковую погоню. Наконец, оставив доктору записку, Александра поехала с визитом к госпоже Арсеньевой.

Кривая старуха долго не могла взять в толк, чего от нее хочет светская дама. Наконец до Александры дошло, что это одно притворство. А ответить враньем на вранье — по меньшей мере справедливо.

— Кабы вы, сударыня, сказали, где искать мадмуазель Муравьеву, то много бы способствовали ее счастью и успеху. Молодой двор набирает новых фрейлин, мадмуазель Сташевская, очевидно, получит шифр фрейлины, и она хочет составить протекцию подруге, — сказала по-французски Александра, отлично зная, что для большинства пожилых дворянок двор, пусть даже не государыни, а наследника, — Олимп, и обитатели его — чуть ли не греческие боги.

— Да кабы я знала, где найти ее, дурищу! — воскликнула старуха по-русски. — За косу бы приволокла. Не спрашивай, сударыня, христа ради, не спрашивай, а всем говори — померла-де, померла… нет ее, и все тут…

Александра поехала домой, придумывая, что бы сказать Мавруше. Но ее новоявленная воспитанница о Поликсене Муравьевой даже не спросила. Она лежала в своей комнате на постели, одетая, и взахлеб рыдала.

Александра привыкла считать Маврушу девицей легкомысленной и жизнерадостной, даже восторженной. Этот рев сильно нечаянную воспитательницу озадачил.

— Что случилось, Мавренька? — спросила она, присев на край кровати. — Что стряслось? Ну, рассказывай, рассказывай, не таи, не держи в себе…

Усадив девушку, она примостила мокрое лицо на своем плече и замкнула Маврушу в объятии — таком, что не вырваться.

— Сашетта… ох, Сашетта… помоги мне уйти в монастырь… — еле выговорила Мавруша.

Александра подумала было, что речь о Смольном — его в городе до сих пор часто называли монастырем, а воспитанниц — монастырками. Но оказалось, что Мавруше нужна самая настоящая девичья обитель, желательно подальше от Санкт-Петербурга.

— Сашетта, помоги мне доехать до Москвы! Я все продам, у меня ведь есть драгоценности, я вклад в монастырь сделаю!.. Только увези меня отсюда… не то убегу…

Поняв, что в таком состоянии Мавруше не до правды, Александра пообещала ей все — и монастырь, и чуть ли не великую схиму. А сама, выйдя, приказала Танюшке постелить войлок у Маврушиной двери и там спать — мало ли какая дурь ударит девице в голову!..

Порядком устав, Александра выпила чаю и легла. Но поспать не удалось.

— Барыня-голубушка, вставайте, барыня-голубушка, у нас тут такое! — говорила Фрося, тихонько тормоша ее. — Позвольте ножку… и другую!..

— Что такое, воры? — всполошилась Александра.

— Кабы воры! Воров есть кому повязать да в часть сволочь! Ой, голубушка-барыня, вставайте, сами поглядите! Мы и свечи зажгли!

Поскольку утренние туфли были уже надеты на ноги, а голубой атласный шлафрок с палевыми отворотами накинут на плечи, Александра встала. Фрося пошла вперед с подсвечником.

Александрина дворня собралась на поварне, двери черного хода были отворены. Лакеи, Гришка и Пашка, держали с двух сторон женщину, прятавшую лицо в ладонях. На плечах у нее была преогромная турецкая шаль. Рядом стояла Мавруша, в одной нижней юбке и ночной кофте, даже без чепчика, с большой скалкой в руке, и грозилась прошибить голову каждому, кто обидит ту женщину.

— Это что еще за побоище? — спросила Александра. — Кого вы изловили?

— Барыня-голубушка, она с чердака спустилась, на чердаке сидела! — объяснила Танюшка. — Я, как было велено, войлочек у дверей постелила, помолилась да легла. А гостюшка наша, как часы в гостиной полночь били, из дверей-то — шмыг!

Гостюшкой дворня и называла, и считала Маврушу: все понимали, что она в доме ненадолго.

— А ты?

— А я тихонько — за ней. Она — на поварню. Ну, думаю, вот кто крыжовенное-то варенье съел, а на моего Трофимку сказали! Нет, думаю, я не я буду, а на чистую воду ее выведу! А она-то дверь, что на черную лестницу ведет, отворила и давай по-французски выговаривать! И дверь — нараспашку! И эта фря входит! Ох, ты, думаю, Матушка-Богородица, да тут дело нечисто! Я — к Авдотьиной каморке, тихонько растолкала ее, а у них на поварне пир горой! Ну, мы вдвоем подняли переполох, уйти этой фре не дали! Вот так-то, голубушка-барыня, пригрели змею на грудях!

— Да помолчи ты! — приказала Александра, потому что прочее было бы одними пустопорожними воплями. — Мавренька, что это за проказы? Кого ты привела? Отвечай живо!

Девушка молчала.

— Ну так я и сама догадаюсь. Покажи-ка личико, сударыня.

Сударыня совсем прижала подбородок к груди, не желая, чтобы ее видели. Александра шагнула к ней, тут же рядом оказалась умница Фрося с подсвечником. Лицо, которое так старательно прятали, было совсем молодое.

— А сдается мне, что это Поликсена Муравьева. Что, угадала?

Мавруша чуть не выронила скалку.

— Ай… — прошептала она.

— И для чего такие выкрутасы с загогулинами? Неужто нельзя было привести подругу прямо, без затей? — сердито спросила Александра. — Обязательно устроить суматоху, взбаламутить весь дом? И неужто ты девицу благородного звания, смольнянку, на чердаке держала? Хороша!

Мавруша отвернулась.

— И где ж ты ее взяла? — допытывалась Александра. — Постой, сама скажу! Ты к Арсеньевой ходила! И Арсеньева ее с тобой свела! Иного пути не вижу. Что ж ты такое сказала старой перечнице, что она мне девицу не выдала, а тебе — с превеликой радостью? Ох, поеду завтра к тетушке Федосье Сергеевне, она из Арсеньевой душу вытряхнет, а до правды дознается!

— Нет, Сашетта, миленькая, нет!

— Ага, дар речи проснулся! Как же я забыла, что ты у нас актерка? — сама себя спросила вслух Александра. — Не то что субреток в комедиях, а даже беспутных старцев изображала! Что тебе стоило мне обо всем соврать с ангельской рожей?

— Сашетта, я все скажу! — закричала Мавруша. — Всю правду!