Счастье, что вышли из моды высокие громоздкие прически, в которых куаферы устраивали то сад с плодами, то виноградник с гроздьями, то целую цветочную клумбу. Признаться, кое-что в этих затеях десятилетней давности Александре нравилось: в 1778 году в честь французского фрегата, одолевшего в морском сражении англичан, королева Мария-Антуанетта изобрела прическу «а-ля Бель-Пуль», и буквально на следующий день дамы взгромоздили себе на всчесанные высоко, на аршин, волосы маленькие фрегаты.

В этой прическе было известное озорство — ради нее Александра потерпела бы и многочасовое сидение в кресле перед зеркалом. Но как вспомнишь, что дамы, однажды возведя на голове подобное сооружение, потом две-три ночи спали в креслах, то никаких фрегатов не захочется.

— Что ты еще помнишь про свою Поликсену? — спросила Александра, уже готовая к выходу. На ней было платье модного покроя, неожиданного, блекло-лилового цвета, в тонкую полоску, которого никто не носил. Она случайно набрела в лавке на штуку атласа и всю ее забрала, чтобы никто не обезьянничал. Очень удачно подобрались белые атласные ленты на каскад бантов, украшавших лиф, с едва заметным зеленоватым оттенком.

— Она чудо как хороша, — ответила Мавруша. — Волосы у нее светло-русые, кожа такой белизны, что прямо светится! А глаза — голубые! И носик пряменький! И стан пышный, не то что у меня! Кадеты, что приезжали к нам спектакли смотреть, все от нее глаз не отводили! Но говорят, что я танцую лучше и в ролях сильнее, сама государыня меня хвалить изволила!

— Да уж наслышана. Может, все же откопаешь в памяти, как звали ее теток? Может, она какие-то имена называла? Улицы вспоминала, храмы Божьи, куда дитятей ходила? — задавая вопросы, Александра пристегивала справа к лифу любимый шатлен — наверху жемчужина, лежащая на ложе из золотых лепестков, от нее — широкая золотая цепочка хитрого плетения в полтора вершка, на цепочке — часы с золотой узорчатой крышкой, просто и надежно. У нее имелся и другой шатлен, подарок покойного мужа, очень дорогой и весомый — там одного золота унции четыре, не меньше. Но он не имел достойного вида — крючок скрыт какой-то странной нашлепкой с алмазами, от нее пять толстых цепочек — с часами, медальоном, перочинным ножичком, пузырьком для духов и ключиком от часов — естественно, все в мелкой алмазной россыпи. Следовало бы его или переделать, или продать, да все руки не доходили.

Мавруша чуть не заплакала — ничего из прошлой жизни Поликсена не вспоминала, им было о чем говорить и кроме скучных теток.

У Ржевских собралось общество небольшое, но завидное — с порога Александра увидела самого Гаврилу Романовича Державина, окруженного дамами и очень довольного их вниманием. Из другого угла гостиной доносилось птичье пение, но птица была явно ученой — высвистывала мелодию. Александра, наподобие Буриданова осла, встала у дверей, выбирая: Державин или птица? Любопытство победило — с поэтом-то она уже встречалась, а такого птичьего таланта еще не видывала.

Но вместо клетки на подоконнике стояла причудливой формы деревянная шкатулка с откинутой крышкой, оттуда и слышалась мелодия. Ржевские купили детям дорогую игрушку под названием «серинет» и, как водится, взрослые первыми от души ею забавлялись. Этот маленький органчик исполнял десяток мелодий, и уже решено было, когда малыши натешатся, отдать его приятелю Ржевского, большому любителю пернатых, для обучения щеглов и канареек.

Теперь можно было идти к Державину и принять участие в литературной беседе. Как и положено в гостиной, речь шла о вещах забавных — Гаврила Романович вспоминал всякие стихотворные недоразумения.

— А также пташкам везет, — говорил он. — Казалось бы, кто не видал птичьего клювика? Однако ж прилетает муза — и стихотворец теряет разум. Вот, сударыни, пример, а стихотворца не назову, чтоб не позорить.

И он прочитал с комическим чувством:

— Случились там поставлены силки,

Куды несмысленны валятся голубки.

В них голубок попал, сидел в темнице,

Кой-как разгрыз зубами узелки

И волю получил…

Общий хохот помешал ему продолжать.

— Храни вас Господь от зубастых голубков, мои голубушки. А вот еще прелестное изобретение, и тут стихотворца не назову, но вирши надолго запомнились. Вот, начну с середины:

Вдруг новый доктор появился,

Всем доктор полюбился.

Горазд лечить,

Всяк хочет жить;

Хоть болен кто, хоть нет, но всяк лечился;

А доктор богатился.

Пословица лежит: куда-де конь с ногой,

Туда и жаба со клешней…

— Гаврила Романыч, да это же мужнино творение! — воскликнула госпожа Ржевская. — Он сам, когда еще только за мной увивался, эти вирши читал для смеху! Сейчас вернется — что-нибудь еще вспомнит и прочитает.

— Жаль, что более не пишет. Талант у него отменный.

— Пишет, Гаврила Романыч, но немного. Дела мешают. Мало ему, что сенатор и тайный советник, мало что избран в Российскую академию, так еще ввязался в эту затею с академическим словарем, сам читает статьи и переводы. Не до мадригалов! — Глафира Ивановна развела руками. — Да и семья…

— Ваше семейство почитаю идеальным, — и Державин вздохнул.

Тут же одна из гостий перевела разговор на иную тему — все знали, что супругу свою поэт любит всей душой, однако Бог не дал детей, а у Ржевских — трое, и такими можно гордиться.

— Матушка Глафира Ивановна, — обратилась к хозяйке Александра. — Совет нужен. Пропажа у меня завелась.

Они уселись в сторонке, там, где стояла большая позолоченная арфа. Ржевская еще девицей слыла первой столичной арфисткой и в замужестве музыки не оставила. Мало ли как жизнь распорядится, — а преподаванием всегда можно прокормиться, да и в числе светских талантов этот — среди первых, на клавикордах-то всякая купеческая дочка уже бренчать выучилась, арфа же — инструмент благородный.

Александра вполголоса поведала историю о Поликсене Муравьевой.

— Да, я слыхала про Муравьеву. Ее забрали и повезли в Москву, чтобы там обвенчать с женихом. Но, сказывали, в Пруссию этот господин — то ли Криницкий, то ли Краницкий — один поехал, а жену оставил у родни. Коли она в России и жива, — странно, что подруге не писала. Те связи, что в Смольном рождаются, прочные. Я могу спросить у Лизы Рубановской, мы с ее сестрицей Анютой почти так же дружили, как твоя протеже с Поликсеной Муравьевой. Царствие небесное Анюте… Могу еще у Катиш Хованской… ах да, она ведь замужем…

— За Нелединским.

— Они вскоре обещались к нам в гости быть. Что же, смольнянки должны друг дружку выручать, — госпожа Ржевская любезно улыбнулась, и Александра поняла, что больше на эту тему говорить не стоит — обещание получено, этого довольно.

Теперь нужно было как-то подобраться к Нерецкому. Но не спешить, а посидеть с дамами да кавалерами, подождать, пока заговорят о музыке, о модных романсах.

Однако беседа свернула на более острую тему — на войну. У каждого из присутствующих нашлись знакомцы и родственники в эскадре Грейга. Все беспокоились — когда придет приказ идти на шведа, долго ли продлится военный поход, не будет ли избыточных опасностей. Да и на суше тоже возможны стычки. Раз уж шведы перешли границу — рано или поздно предстоит сражение с отправленной навстречу врагу гвардией под командованием генерала Мусина-Пушкина.

— Уже осажден Нейшлот, — сказал Державин. — Да только все это — трата времени. Где-то я вычитал, что не стоит кидать в соседа каменьями тому, у кого над домом стеклянная крыша.

— А что ж у шведов стеклянного? — спросили его.

— Финляндия.

Слушать про войну и про нежелание финских офицеров служить шведскому королю Александра не желала. К тому же она ощутила некое неудобство — подвязка поползла вниз, следовало подтянуть ее, пока не съехал чулок. Юбка была довольно короткой, открывала и туфли, и щиколотки — недоставало только опозориться…