Солдат удивился.

— Она пресвитерианка?

Мори не знал, как ответила бы на этот вопрос сама София, которая уверяла его, что не верует в Бога, но молилась, когда никого не было рядом, поэтому просто ответил:

— Она моя жена.

— А у меня нет жены. — Глаза раненого снова стали закрываться. Он встрепенулся и продолжил: — А у брата была. Он был медником в Керкубри. Умер он весной. Там у него остались вдова и сын. Кроме него, у меня никого нет. Теперь, если я умру, меня некому будет оплакать.

— У тебя есть племянник.

— Я никогда не видел ни его, ни его мать. — Он так грустно улыбнулся, что Мори вдруг почувствовал жалость к этому человеку и стал расспрашивать его, надеясь хоть как-то облегчить мучения умирающего.

Так и лежали эти двое весь день, а потом и вечер, отгоняя смерть рассказами о детстве, о службе. Хотя Мори больше слушал, чем говорил, он в конце концов понял, что это бесполезно.

Ночь он встретил уже в одиночестве. Теперь он мог слушать только крики тех, кого добивали победители. Он лежал, как мертвый, и не шевелился, отдавая все силы борьбе с холодом, расползавшимся по его телу. Иногда ему казалось, что он действительно умер, но потом он делал вдох поглубже, и боль указывала на обратное.

Однажды он закрыл глаза и в тот же миг оказался снова в Слэйнсе, рядом с Софией, почувствовал тепло ее тела, прижимавшегося к нему в кровати. Ощущение это было до того явственным, что он почувствовал ее дыхание и попытался прижать к себе посильнее, но тут темная ночь выхватила его из постели и он, вздрогнув, проснулся.

Кто-то приближался.

Он услышал, как шуршат по траве осторожные шаги, и сразу закрыл глаза, стал дышать как можно тише. Шаги прошли мимо. Остановились. Вернулись.

Потом кто-то опустился рядом с ним и положил руку ему на горло.

Голос выкрикнул:

— Этот человек еще жив!

Он узнал этот голос, и тут у него перед глазами засиял такой свет, что Мори решил: все, теперь уже точно умер. Но, когда он осторожно разлепил веки, деревья были, как прежде, окутаны мраком, только рядом горел факел, и в его свете он явственно увидел склонившегося над ним человека, который всматривался в него с тревогой в темных глазах.

Лицо молодого короля было бледным и усталым, его рука висела на перевязи, но о своей боли он не думал. Он наклонился сильнее.

— Полковник Мори, вы меня слышите?

«Это просто сон», — решил Мори, поэтому пробормотал:

— Да, ваше величество, — и, улыбаясь, провалился в забытье.

Он понимал, что его несут, потом снова увидел свет, уже не такой яркий, почувствовал во рту горький вкус, прикосновение осторожных рук, промывавших его раны, и не таких уж осторожных рук, которые эти раны перевязывали, пока он корчился от боли.

Разбудили его голоса.

Во всяком случае, он подумал, что проснулся, правда, разобрав эти голоса, засомневался в этом, потому что один из них принадлежал полковнику Грэйми, который здесь не должен был находиться.

— Хорошо, я прослежу, ваше величество.

И король, который тоже здесь находиться никак не мог, произнес:

— Мать не простит меня, если он умрет.

— Он не умрет. Он наполовину Грэйми, а нас не так-то просто со свету сжить. — Последовало секундное молчание, а потом: — У вас на руке кровь.

— Черт бы побрал эту руку! — Послышался какой-то шум, и когда король заговорил снова, его голос уже звучал иначе, как будто он отвернулся. — Вы видели поле? Лес? Что моя рука в сравнении с этим? В сравнении с тем, через что прошел этот человек ради моей семьи?

Полковник очень тихо ответил:

— Если понадобится, он пройдет через это снова, и не раз, ваше величество.

— Я этого не допущу. Мне это не нужно, ни от него, ни от кого-либо другого. Ни одна корона не стоит того, чему я был свидетелем здесь, в Мальплаке. Что такое корона? — Голос его сделался твердым. — Кусок металла, украшенный камнями. По какому праву я могу приказать человеку отдать жизнь ради того, чтобы я мог носить ее?

— Бог дал вам это право, когда сделал королем. — Полковник произнес это уверенно, без тени сомнения. — Нет такого шотландца, истинного шотландца, который не выполнил бы любое ваше приказание, и лишь по одной-единственной причине: потому что вы — король, и мы вас любим за это. Да и не только мы. Мне рассказывали, что до начала сражения и в лагере англичан пили за ваше здоровье. И они восхищались вами на поле боя не меньше, чем мы. Вы дюжину раз вели отряд в атаку на том поле, и я могу поклясться, ваше величество, что среди ваших людей нет ни одного, кто сказал бы, что вы не заслужили право носить эту корону.

Минуту все было тихо. Потом опять послышалось движение, как будто оба мужчины подошли ближе к Мори.

Король заметил:

— Он не сможет больше воевать, если выживет.

— Он найдет другой способ служить вам.

Это было последнее, что услышал Мори, потому что опять провалился в темноту. Когда он снова выплыл из нее, боль в груди была нестерпимой. Ему пришлось сжать изо всех сил зубы, чтобы не закричать.

— Держи-ка парень, — произнес полковник Грэйми совсем близко, и к губам Мори прикоснулась чашка.

Он выпил. Бренди опалило горло огнем, но это помогло отвлечься от боли, которую причиняло дыхание. Мори опустил голову на подушку, открыл глаза и обвел глазами комнату.

Куда его принесли, он не знал. Помещение походило на обычный жилой дом: скудная обстановка, голые стены и пол, белые кружевные занавески, свет из окна, падающий на деревянный стул подполковником Грэйми, который, по-видимому, сидел на нем, задрав ноги на кровать, — на покрывалах еще виднелась вмятина. Все еще немного затуманенный взгляд Мори остановился на красном мундире, висевшем на спинке этого стула. Он осторожно вдохнул немного воздуха, чтобы произнести:

— Не мое.

— Что? — Его дядя оглянулся, увидел мундир, повернулся обратно и успокаивающе кивнул. — Да, я знаю, что он не твой, парень. Мы его сняли с солдата, который лежал рядом с тобой, и накрыли тебя, пока несли из леса. Ты был холодный как лед, а тому бедняге он уже не понадобится.

Мори узнал этот мундир. Узнал каждую пуговицу на нем.

— Он был… — Мори глотнул воздуха, чтобы выдавить из себя слова. — Шотландцем. Макклелланд.

— Но, судя по мундиру, сражался не на той стороне. Это форма Королевского ирландского полка. — Полковник Грэйми понимающе посмотрел на раненого и снова поднял чашку с бренди. — Вы с ним говорили, да? Порой такое случается, хотя я, честно сказать, удивлен, что он мог говорить. Ты видел его ноги? — В глазах племянника он прочитал ответ. — И о чем вы говорили?

— О жизни. О его жизни. Он родом из… Дьявол, как больно говорить… Из Керкубри.

— Неужто? — заинтересовался полковник Грэйми. — Когда я в последний раз наведывался в Слэйнс, я там встретил одну девушку родом из тех краев. Девушка та — настоящая красавица. Ты не встречал ее?

Мори не ответил, лишь впился взглядом в лицо дяди, когда полковник Грэйми продолжил:

— Я, пока там был, учил ее в шахматы играть. И она хорошо справлялась. — Единственная ее слабость — она пешки защищает так же, как короля, и не любит, когда их бьют. — Он улыбнулся, вспоминая, затем снова поднес Мори бренди и сказал: — Если бы меня такая красавица ждала, я б уж точно за жизнь цеплялся до последнего.

Мори собирался ответить, но тут боль накатила на него еще сильнее, чем прежде, и пусть он не хотел закрывать глаза, все же не удержался и зажмурился.

Когда он открыл глаза снова, первым делом ему подумалось, что он видит сон о вчерашнем дне, потому что у окна спиной к кровати опять стояли и беседовали его дядя и король.

— Да, ему уже значительно лучше, ваше величество, — сказал полковник Грэйми и кивнул. — Я уверен, самое страшное уже позади.

Короля это обрадовало, и он сказал:

— Через час я уезжаю в Сен-Жермен. Хорошо, что смогу привезти матери добрые вести.

Голос Мори оказался слабее, чем ему хотелось, но его услышали.