На этот софизм прекрасно ответил член «Единства» Фомин:
«Я, как соц.-демократ, разумеется, не меньше других ценю идею Учред. Собр. И когда созовётся настоящее Учред. Собр., которое явится выразителем воли всего русского народа, то перед ним, конечно, будущее правительство должно сложить свои полномочия, это ясно. Учред. Собр. есть хозяин земли русской, и ему всё будет подчинено… Но не о таком Учред. Собрании идёт здесь речь у граждан Гендельмана, Зензинова и их единомышленников из объединённой соц.-демократической партии… речь идёт не об Учред. Собр., а о квази-Учред. Собрания, о пародии на Учред. Собр. Это факт, и этот факт я констатирую. Представители партии соц.-рев. все боятся, как бы здесь не умалили значение Учред. Собр. Они сами, как видите, умаляют его значение, заменяя Учред. Собр. группой членов его» [с. 160–161].
Зензинов безнадёжно пытается доказать, что и «юридически» У.С. «продолжает существовать», ибо члены У.С. «своих полномочий не сложили» [с. 163]. Противники старого У.С. в ответ на указания, что бесконтрольная власть легко превратится в диктатуру, при которой России грозят ужасы, вплоть до вмешательства иностранцев во внутренние дела, решительно отметали недопустимые приёмы «запугивания» и предлагали (Фомин) вообще устранить неуместные эпитеты «правых» и «левых», которыми злоупотребляли считавшие себя представителями организованной революционной демократии [с. 136].
Волынка тянулась бы бесконечно при некотором внешнем оптимизме председателя, говорившего: «отчаиваться не надо» и надо «представить себе картину расхождений и соглашений» [с. 146]… «Правая», объединённая группа Совещания в целях достижения соглашения пошла на новые уступки и присоединилась к тому компромиссу, который выдвигала болдыревская декларация. От её имени 18 сентября Кроль сделал заявление о необходимости «искать общего согласия и отбросить теорию»… Эта группа соглашалась на созыв старого У.С. при кворуме в 250 человек и при сроке его созыва 1 февраля, дабы на первых порах не мешать работе власти. Представители Сибирского правительства, входившие в это объединение, но связанные определённой инструкцией, сочли, однако, необходимым запросить свой центр.
Выжидательная позиция Сибирского правительства много раз впоследствии вызывала нарекания в неискренности. Неоспоримо, у Сибирского прав. были колебания. Вопрос всероссийской власти разрабатывался в такой ненормальной обстановке, что у Вологодского могла явиться мысль поставить согласие Сибирского правительства в зависимость от переговоров его на Д. Востоке. Если бы союзники признали Сибирское правительство, вероятно, и позиция последнего на Совещании сделалась бы иной. Всё это только предположения. Объяснять подобную психологию, если она была только честолюбием и какой-то присущей Сиб. правительству правизной, едва ли возможно. Надо, очевидно, признать, что сибирская власть при некоторых условиях могла бы для России сделать значительно больше, нежели всероссийская власть, рождённая в атмосфере недоверия и вражды. Можно было ожидать, что новая всероссийская власть получит партийный налёт с неприятным привеском в виде мертворождённого У.С. Члены сибирской делегации тогда уже знали, что Авксентьев и его политические единомышленники довольно отрицательно относились к сохранению сибирского правительственного аппарата, на чём настаивали в частных беседах Серебренников и Старынкевич[449]. Приходилось настораживаться. Но у нас нет никаких данных, подтверждающих слова Аргунова, что будто бы «за подписью то Михайлова, то Вологодского, то от них обоих в Уфу на имя сибирской делегации летели телеграммы, в которых рекомендовалось делегатам держать твёрдо «правую» позицию и не идти на уступки ввиду того, что Сибирское правительство накануне признания его союзниками; в одной из последних телеграмм… рекомендовалось прямо идти даже «на разрыв» с Уф. Сов. и указывалось при этом, что это необходимо сделать ввиду того, что левое крыло (т.е. эсеры) Уф. Сов. ослаблено взятием большевиками Казани, Симбирска и угрожающим положением Самары» [с. 31]. Серебренников не отрицает в своих воспоминаниях того факта, что он сносился с Омском по прямому проводу в течение всего хода работ Совещания:
«От Вологодского я однажды получил неопределённые указания на то, что делегации не следует особенно торопиться с организацией власти, и, кажется, один раз от И.А. Михайлова мне последовало предложение прекратить переговоры в Уфе[450]. Но всё это были только советы, это не были строгие директивы, коим я должен был бы немедленно и безусловно подчиниться. Этих директив никто и не мог мне давать, ибо в Омске не было к тому времени соответствующего компетентного органа власти.
Я и вся моя делегация были предоставлены самим себе и должны были руководиться собственным разумением и опытом» [«Сиб. Арх.». 11].
В Совещании делегация неизбежно шла дальше, чем теоретически предполагало это Правительство в Омске. Оно, вероятно, не раз испытывало то чувство, которое от имени сибирских казаков передавал Березовский:
«Чтобы прийти на помощь нашим братьям оренбургскому и уральскому казачеству, я решил быть вместе с ними и пошёл на уступки. Я не остановился даже перед расхождением во взглядах с Сибирским правительством, которое осталось на своих позициях, а я в своих уступках пошёл дальше:
Делаю так единственно из искреннего желания достигнуть соглашения, чтобы скорее создать необходимую в настоящих условиях единую центральную власть» [с. 178].
Сибиряки присоединились в конце концов к линии, наметившейся у большинства. Мне кажется, она может быть ясно передана заявлением Войтова от Правительства Урала:
«Областное Правительство Урала, хотя и считает занятую здесь по отношению к Учред. Собранию настоящего созыва позицию неприемлемой, но, принимая во внимание настроение большинства членов Совещания и ради спасения России, заявляет, что оно будет признавать ту власть, которая будет образована здесь, на Госуд. Совещании, и будет ей подчиняться» [с. 192].
Уступчивость Сибирского правительства в значительной степени объясняется омскими событиями 21 сентября. «Это подрывало моральный авторитет Сиб. прав. и колебало устойчивость позиций его представителей на Уф. Гос. Совещании», — говорит Серебренников [с. 14][451]. Вместе с тем внешние события давили и на представителей Комуча: решающее влияние на уступки, по словам Буревого, имело падение Симбирска и Казани [Распад. С. 27][452]. Вынужденные идти на уступки[453], официальные ораторы Комуча и партии с.-р. облекли эти уступки в торжественные формы декларативного характера.
Участники Совещания, шедшие на очень большие для себя компромиссы признанием прав старого У.С., естественно, хотели обеспечить, по крайней мере, то, чтобы собравшиеся остатки У.С. были внушительны по числу народных избранников, и хотели определённых гарантий в этом отношении. В ответ они получили, быть может, принципиально правильную, но схоластическую реплику Гендельмана: «От имени У.С. никто не имеет права говорить, оно одно определяет и кворум и срок». Впрочем, эсеры делали уступки, мотивируя их устами Гендельмана: «…гибель У.С. есть гибель России. Вопрос поставили таким образом, что установление определённого кворума и определённого срока для возобновления работы У.С. делается условием соглашения. Итак, перед нами опасность дальнейшего безвластия, если это условие не будет принято… ввиду тяжкой ответственности, лежащей на нас, от имени партии соц.-рев. я заявляю, что члены У.С., принадлежащие к нашей партии, будут настаивать на признании кворума в 250 чел. и на срок созыва 1 января 1919 г.» [с. 178]. Далее Гендельман пояснял, что 1 февраля Уч. Собр. возобновит свою деятельность при всяком кворуме[454] и, «может быть, ограничится одним назначением перевыборов» [с. 186]. Логически это будет вытекать из позиции партии, но «формально я об этом не уполномочен заявить», — добавлял Гендельман. Так осторожно говорили лидеры партии о возможности ограничения функций будущего У.С.
449
См.: Кроль. С. 124.
450
Телеграмма И. Михайлова 12 сентября гласила: «Административный Совет вчера заседании постановил никаких уступок Совещания Уфе, даже условия разрыва» [«Хр.». Прил. 107].
451
Аргунов же в этом совпадении видит «новые махинации» Сиб. правительства.
452
«Все ждут результатов работ Гос. Сов., — говорил 18 сентября Фомин. — Из Самары бегут, кажется, не столько потому, что близки большевики, сколько вследствие паники, порождённой тем, что власть не может создаться, что стране грозит хаос» [с. 216].
453
Милюков говорит о давлении, оказанном чехами: «Спор был прерван чехословацким Советом, который вынес постановление, что «настоящее политическое положение власти требует немедленного создания центр. Всерос. пр.» [І, с. 17]. Автор первой истории гражданской войны фактически редко ссылается на источники, откуда он черпает свои сведения. Надо думать, что здесь имеется в виду выше цитированная резолюция Нац. Совета, вынесенная до возникновения самих споров на Совещании. (По-видимому, сведения об «ультиматуме» Сырового на Уф. Сов. автор заимствовал от Гутмана. С. 283.) Косвенное давление чехи оказывали на Совещание, вернее на эсеров. «Чехи, — рассказывает Серебренников, — сторонились нас, представителей Сиб. пр., избегали всякого контакта с нами и в то же время находились в постоянном контакте с эсерами. В течение моего 12-дневного пребывания в Уфе я не имел ни одной беседы с чехословаками» [с. 11].
454
Партия соглашалась в дальнейшем установить кворум и для февраля — 170 человек.