Сережа Ветров сейчас же бросился на помощь Тане. Он быстро развел огонь, наполнил чугунок водой и пристроил его над костром. Потом вооружился ножом и стал вместе с Таней чистить рыбу.

— Ну как дела, Филимоныч?- спросил я.

— А так, помаленьку.

— Как чувствует себя Штейн?

— Зверь-зверем ходит.То к одному привяжется, то к другому.Такая уж у него волчья натура! Похитуна совсем затюкал. Как встретит пьяного, так в зубы. Похитуну хоть в гроб живьем ложись.Теперь он брыкаловку сосет только ночью, под одеялом, а днем ни-ни… Боится.

Логачев и Березкин рассмеялись. Я был рад, что Кольчугин снова бодр и весел. Подходили горячие дни, и каждому нужна была большая внутренняя собранность.

— Охота не сорвется? — опросил я.

— Ни в какую! И Похитун поедет. Сам мне вчера говорил. Гюберт солдат прихватит, а сколько- не ведаю. Приказал две подводы готовить, а раз две — значит, не одни поедем.

— Когда вас здесь можно ожидать?

— До захода солнца пожалуем. Раз едем с ночевкой, то нет смысла терять вечернюю зорьку. А Гюберт любит это дело, вкус понимает. А знатное местечко я подыскал?

Я окинул взглядом озеро и кивнул головой.

— Знатное местечко!- продолжал Фома Филимонович.- Уток здесь видимо-невидимо,тьма-тьмущая. Он меня сегодня загодя командировал.Приказал шалашик разбить, плоток сколотить.Но мне сдается, что незачем зря тратить время.- И старик подмигнул.- Нам будет не до уток. Да и боюсь, что не довезу я своих господ до озера. Как, Кондрат?

— Хорошо было бы, — сдержанно ответил я.

— Что ж… Хлопцы, айда обзор места делать! День-то у меня короток- короче медвежьего хвоста.Задерживаться не резон.- И старик зашагал прочь от озера.

Логачев, Березкин и я последовали за ним.

Пройдя шагов двести по колее, проложенной телегой Фомы Филимоновича, мы остановились у остатков моста через неширокий проток. Здесь торчали полусгнившие сваи и бревна. Часть их уже давно засосала тина.

— Тут мы все и совершим,- сказал Фома Филимонович.- Место на редкость подходящее для засады.

Потом мы прошли еще немного и вышли на лесную дорогу.

— Это в Селезневку?- спросил я.

— Ага, прямиком,- ответил старик.

Дорога выглядела неезженой, и это меня успокоило.

Мы вернулись к озеру и расположились в холодке.

Фома Филимонович задумался о чем-то, а потом, покачав головой, заметил:

— Рискованное дело затеяли мы, хлопцы! Уж больно рискованное.

— Без риска нельзя,- проговорил Березкин.

— А ты помолчи, цыган!- прикрикнул старик.

Березкин рассмеялся.

— Спланировали-то мы ладно,а вот как оно обернется…- осторожно продолжал Фома Филимонович.

Хитрый старик решил, видимо, прощупать мое настроение.

Я ответил:

— Все будет зависеть от тебя, Филимоныч. На тебя вся Москва смотрит. А мы уж не оплошаем…

— А я что? Я маленький человек…

— Нечего вам казанской сиротой прикидываться!- выпалил Березкин.

— Помолчи, цыган!- огрызнулся старик.

Теперь уже все рассмеялись.

С полчаса ушло на черчение подробного плана Опытной станции. Фома Филимонович водил прутиком по песку, я задавал вопросы, а Логачев переносил все на листок бумаги. Старик тщательно провел разведку и без запинки перечислил весь личный состав Опытной станции, показал, где и кто размещен.

— Да, запамятовал,- спохватился ой.- Завтра Штейн уезжает. Если верить Похитуну, то в город, а из города в ту деревню, где было имение Эденберга.

— Хм… Интересно. Это зачем же?- поинтересовался Березкин.

— Бог его знает.

— Это мне не нравится,- сказал я.- Уж лучше бы он остался в своем осином гнезде.

— Вот такие дела…- покачал головой Фома Филимонович и спросил Таню:- Как уха, стряпуха?

— Еще минут пять,деда,- откликнулась Таня и присела возле старика.-У тебя дела плохие? — спросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Кто это тебе в уши надул? У меня дела преотличные!- И Фома Филимонович неожиданно и громко рассмеялся.

У костра что-то зашипело.

— Уха бежит!Спасайте!-взметнулась с места Таня.А вместе с ней и Березкин. Чугунок окутало облаком пара вперемешку с дымом, но Березкин ловко выхватил его и поставил в сторонку.

— Видать, весь жирок убежал,- с сожалением проговорил Фома Филимонович и почесал затылок.

Все достали из-за голенищ деревянные ложки.

— Да здравствует уха и ее творец- Таня! — провозгласил Сережа Ветров.

Все расселись вокруг чугунка. Ели с завидным аппетитом, и через короткое время чугунок опустел. Старик облизал свою ложку, спрятал ее и пошел закладывать лошадь.

— Чугунок оставлю вам,- бросил он на ходу.- Авось пригодится.

Пока Кольчугин запрягал лошадь, я рассказал ему кое-какие подробности предстоящих операций, посоветовался с ним.

— Ты гляди, Кондрат, чтобы хлопцы в субботу в меня не стреляли. Вот будет тогда потеха!

Я проводил старика до лесной дороги. Перед прощанием Фома Филимонович предупредил меня:

— Ночью огня не разводите. Боже упаси! Хоть и тихо кругом, а все же…

— Знаю, знаю, Филимоныч,- успокоил я его.

— И близко к станции не суйтесь. Ну и за внучкой приглядывай, Кондрат.

Я заверил Фому Филимоновича, что все будет в порядке, пожал его шершавую, покрытую мозолями руку и пожелал счастливого пути.

42. РЕКОГНОСЦИРОВКА

В среду утром, пока Таня варила кашу, мы выкупались в озере, поплавали и распугали всех уток. Когда перевалило за полдень, Логачев, Березкин и я отправились в разведку, которая на языке военных называется рекогносцировкой. Таня и Сережа остались в лагере.

Было бы неправдой сказать, что в предвидении близких событий я оставался спокоен. Конечно, я очень тревожился, но старался ничем не выдать своего беспокойства. Налет на осиное гнездо- сложная операция, которая может окончиться и не так, как мы бы хотели. И в то же время я твердо верил в успех дела. Тревожился, но верил. Ни на одно специальное задание в тылу противника я не шел с такой твердой верой в успех, как на это. Значительно неувереннее чувствовал я себя и в дни пребывания в «осином гнезде», и при выполнении предыдущих заданий.

Можно объяснить это тем, что раньше в большинстве случаев я действовал один, только дважды- с Криворученко, а сейчас меня окружали друзья. Пусть нас было немного, это неважно. Но наш маленький отряд был крепко спаян чувством боевого содружества, каждый чувствовал рядом крепкое и надежное плечо товарища. Как много это значит!

Собственно, своих друзей, исключая Фому Филимоновича, я знал очень мало. Но главное я уже ясно видел: их, таких непохожих друг на друга, с такими разными характерами, привычками, возрастом, роднили драгоценные качества, присущие миллионам советских людей,- честные убеждения, чистые помыслы и стремления, любовь к Родине.

Ради этой любви они готовы были идти на все испытания и жертвы. Разведчиками в неприятельском тылу они стали по велению сердца. Они гордились своим участием в разведывательной группе, и в их стойкости и надежности я не сомневался.

Это были простые, трудящиеся советские люди.Никто из них нисколечко не походил на загадочных и таинственных разведчиков-сверхчеловеков из некоторых приключенческих книжек:ни Логачев,работавший до войны инспектором техконтроля на фабрике,ни Березкин, перевозивший на тракторе-тягаче кругляк с места порубки на лесной склад, ни Ветров и Таня- вчерашние обыкновенные школьники,ни, наконец,старик Кольчугин,бывший столяр городского коммунхоза. Никто из них не думал и не помышлял стать разведчиком. Но пришли грозные дни народной, священной войны- и они просто и естественно встали в ряды бойцов советской разведки.

Повторяю, я знал друзей очень мало,но уже любил каждого из них.Любил Таню -девушку с нежной и ясной душой, разделявшую опасную жизнь своего деда и отдавшую сердце моему покойному другу Семену; любил горячего парня, мастера на все руки, «цыгана» Мишу Березкина; любил уравновешенного, полного силы и здоровья, немногословного Николая Логачева;любил Фому Филимоновича- старика с плутоватыми глазами и чудесным сердцем; любил мечтателя и умницу Сережу Ветрова.