Ответа она не получила. Так Ева могла бы спросить у Каина, неужели это его чудная новая мотыга мокнет под дождем.

– Прекрасное место для рукописи, ничего не скажешь. Она отнесла рукопись к окну и бережно водрузила ее на батарею.

Потом осмотрела рукопись, словно проверяя, не подмокла ли она. Штора на окне была спущена – Зуи читал в ванной при верхнем свете, – но утренний свет пробился в щель под шторой и осветил первую страницу рукописи. Миссис Гласс склонила голову набок, чтобы удобнее было читать заглавие, и одновременно вытащила из кармана кимоно пачку длинных сигарет.

– «Сердце – осенний бродяга», – медленно прочла она вслух. – Необычное название.

Ответ из-за занавески послышался не сразу, но в нем звучало явное удовольствие.

– Какое? Какое там название?

Но миссис Гласс не удалось застать врасплох. Она отступила на прежнюю позицию и уселась с сигаретой в руке.

– Необычное, я сказала. Я не говорила, что оно красивое или еще что, поэтому…

– Ах, силы небесные. Надо вставать с утра пораньше, чтобы не пропустить классную вещь, Бесси, детка. А знаешь, какое у тебя сердце? Твое сердце, Бесси, – осенний гараж. Как тебе нравится заглавие для боевика? Черт побери, многие люди – многие невежды – полагают, что в нашем семействе нет прирожденных литераторов, кроме Симора и Бадди. Но стоит мне подумать, стоит мне на минутку присесть и подумать о чувствительной прозе и о гаражах… я готов все перечеркнуть, переиначить.

– Хватит, хватит, молодой человек, – сказала миссис Гласс.

Безотносительно к тому, какие заглавия телебоевиков ей нравились, и вообще независимо от ее эстетических вкусов в ее глазах блеснуло – мгновенно, но блеснуло – наслаждение знатока той манерой дерзить, которая отличала ее младшего сына, единственного красавца среди ее сыновей. На долю секунды это выражение согнало налет бесконечной усталости, который с самого начала разговора оставался у нее на лице. Однако она почти мгновенно снова приготовилась к защите.

– А что я сказала про это название? Оно и вправду очень необычное. А ты! Тебе ничто и никогда не кажется необычным или прекрасным! Я ни разу в жизни от тебя не слыхала…

– Чего? Чего ты не слыхала? Что именно мне не казалось прекрасным? – За занавесом послышался плеск, словно там разыгрался бесшабашный дельфин. Слушай, мне все равно, что бы ты ни сказала о моей родне, вере и убеждениях, Пышка, только не говори, что у меня нет чувства прекрасного. Не забывай, что это моя ахиллесова пята. Для меня все на свете прекрасно. Покажи мне розовый закат, и я весь размякну, ей-богу. – Что у г о д н о. «Питера Пэна». Еще и занавес не поднимется в «Питере Пэне», а я уже к черту изошел слезами. И у тебя хватает смелости говорить мне…

– Ах, замолчи ты, – рассеянно сказала миссис Гласс.

Она тяжело вздохнула. Нахмурясь, она сильно затянулась сигаретой, потом выпустила дым через ноздри и сказала – скорее воскликнула:

– Если бы я только знала, что мне делать с этим ребенком! – Она сделала глубокий вдох. – Я просто ума не приложу, что делать! – Она пронзила занавеску для душа рентгеновским взглядом. – Ни от кого из вас нет никакого толку… Никакого. Твой отец даже говорить ни о чем не хочет. Ты-то знаешь! Конечно, он тоже беспокоится – я вижу по его лицу, – но он попросту не желает смотреть правде в глаза. – Миссис Гласс поджала губы. – Сколько я его знаю, он никогда не желал смотреть правде в глаза. Он думает, что все непривычное и неприятное само собой исчезнет, как только он включит радио и какая-нибудь бездарь завопит во весь голос.

Из-за занавеса донесся громкий взрыв смеха. Он почти не отличался от прежнего хохота, хотя какая-то разница и чувствовалась.

– Да, так оно и есть, – упрямо и уныло заявила миссис Гласс. Она наклонилась вперед. – А хочешь знать, что я на самом деле думаю. Хочешь?

– Бесси. Бога ради. Ты же все равно мне скажешь, так зачем же ты…

– Я думаю, честное слово, – и это совершенно серьезно, – я думаю, что он до сих пор надеется услышать всех вас по радио, как раньше. Я серьезно говорю, пойми… – Миссис Гласс снова глубоко вздохнула. – Каждый раз, когда ваш отец включает радио, я и вправду думаю, что он надеется поймать «Умного ребенка» и послушать, как все вы, детишки, один за другим, отвечаете на вопросы. – Она крепко сжала губы и замолчала, подчеркивая этой неумышленной паузой значение своих слов. – Я сказала: «все вы», – повторила она и внезапно села чуть прямее. – То есть и Симор, и Уолт. – Она снова резко и глубоко затянулась. – Он весь ушел в прошлое. С головой. Он почти не смотрит телевизор, когда не показывают т е б я. И не вздумай смеяться, Зуи. Это не смешно.

– Господи, да кто тут смеется?

– Да это чистая правда! Он абсолютно не подозревает, что с Фрэнни творится что-то неладное. Абсолютно! Как ты думаешь, что он мне сказал вчера после вечерних новостей? Не кажется ли мне, что Фрэнни съела бы мандаринчик? Ребенок лежит пластом и заливается слезами от каждого слова, да еще бормочет бог знает что себе под нос, а твой отец спрашивает: не хочет ли она мандаринчик? Я его чуть не убила. Если он еще хоть раз…

Миссис Гласс вдруг умолкла и уставилась на занавеску.

– Что тут смешного? – сурово спросила она.

– Ничего. Ничего, ничего, ничего. Мне мандаринчик понравился. Ладно, от кого еще нет никакого толку? От меня. От Леса. От Бадди. Еще от кого? Раскрой мне свое сердце, Бесси. Ничего не утаивай. В нашем семействе одно нехорошо – больно мы все скрытные.

– Мне не смешно, молодой человек. Это все равно, что смеяться над калекой, – сказала миссис Гласс. Она не спеша заправила выбившуюся прядь под сетку для волос. – Ох, если бы я только могла дозвониться до Бадди по этому дурацкому телефону! Хоть на минутку. Он – единственный человек, который может разобраться во всех этих нелепостях. – Она подумала и продолжала с досадой: – Если уж польет, то как из ведра. – Она стряхнула пепел в левую руку, сложенную лодочкой. – Бу-Бу вернется после десятого. Уэйкеру я побоялась бы сказать, даже если бы мне удалось до него добраться. В жизни не видела подобного семейства. Честное слово. Считается, что все вы такие умники и все такое, а когда придет беда, от вас нет никакого толку. Ни от кого. Мне уже порядком надоело.

– Какая беда, силы небесные? Какая беда пришла? Чего тебе надобно, Бесси? Ты хочешь, чтобы мы пошли и прожили за Фрэнни ее жизнь?

– Сейчас же перестань, слышишь? Никто никого не заставляет жить за нее. Мне просто хотелось бы, чтобы к т о-нибудь пошел в гостиную и разобрался, что к чему, вот и все… Я хочу знать, когда наконец этот ребенок соберется обратно в колледж, чтобы кончить последний семестр. Я хочу знать, намерена ли она наконец проглотить хоть что-то питательное. Она же буквально ничего не ела с субботнего вечера – ничего! Я пробовала с полчаса назад заставить ее выпить чашечку чудного куриного бульона. Она выпила два глотка – и все. А то, что я заставила ее съесть вчера, она вытошнила. До капельки.

Миссис Гласс примолкла на миг – как оказалось, только перевести дух.

– Она сказала, что попозже, может, съест сырник. Но при чем тут сырники? Насколько я понимаю, она и так весь семестр питалась сырниками и кока-колой. Неужели во всех колледжах девушек так кормят? Я знаю одно: я-то не собираюсь кормить молоденькую девушку, да еще такую истощенную, едой, которая даже…

– Вот это боевой дух! Куриный бульон или ничего! Я вижу, ты ей спуску не даешь. И если уж она решила довести себя до нервного истощения, то пусть не надеется, что мы ее оставим в мире и спокойствии.

– Не смей дерзить, молодой человек – ох, что у тебя за язык! Если хочешь знать, я считаю, что именно такая еда могла довести организм ребенка до этого странного состояния. С раннего детства приходилось буквально силой впихивать в нее овощи или вообще что-нибудь полезное. Нельзя до бесконечности, годами пренебрегать своим телом – что бы ты там ни думал.