— Все там будем, — вздохнула бабушка Анна.

Дядя Ваня придавил к блюдечку папиросу, проследил за синей струйкой дыма, сказал убежденно:

— Техникум надо кончать, Вера Анатольевна. На фабрику успеешь прийти. Да и у станка оно… сами понимаете…

Он так и не досказал, что понимает Вера. Протер измятым носовым платком единственное стекло в очках и запоздало добавил:

— Я извиняюсь.

Прав Иван Матвеевич, — вмешалась бабушка Анна. — Я могу сболтнуть лишнее… старая! Он не такой, зря не скажет. Отдай, Верочка, ребят. В детском доме им хорошо будет. Глядишь, Сему к специальности пристроят. Когда на ноги встанешь — обратно домой выхлопочешь. И им радость, что сестра ученая. Молодежь жизни не понимает, а мы, всего изведавши, знаем, что к чему. Правильно он говорит: неученым все помыкают, все над тобой начальники…

— Цыц, старая! — оборвал ее дядя Ваня. — Не про то говорил я. И у станка нынче тоже голова нужна. Все равно надо учиться… «Неученым все помыкают!» — передразнил он. — Хорошим человеком, я извиняюсь, помыкать не станут.

— Я старая, могу наболтать лишнего, — покорно согласилась бабушка Анна.

Вера молчала. Я думал, они ее уговорили. Идти в детский дом мне даже хотелось.

Но она вдруг сказала:

— Ребят надо выучить. Пусть Семен десятилетку кончает. Кто о них заботиться будет? Детский дом — все же не родной дом. А Семену, — Вера кивнула в мою сторону, — учение дается.

— Ваше дело, — сказал дядя Ваня, но я советовал бы другое.

Мне было обидно, что они разговаривают обо мне, как будто меня здесь нет. Почему бы не спросить, что думаю я? Имею же я на это право?

Выбрав момент, когда все замолчали, я вставил:

— Пусть уж Вера учится. Лучше я пойду работать!

— Куда тебя возьмут, тринадцатилетнего! Помолчи уж!

— Раньше с десяти работали… Может, мне теперь по карманам шарить?

Вера подозрительно оглядела меня с ног до головы, пожала плечами.

— Что с тобой, Сема? — с удивлением спросила она. — Белены объелся? Откуда у тебя такие слова?

Откуда у меня такие слова? Не объяснять же им, что на эту тему мы уже разговаривали с Алексеем Ивановичем Уткиным.

Дядя Ваня засмеялся.

— Кем же ты хочешь быть? — спросил он.

— Моряком!

— Моряко-о-м?! Семен, ты еще глуп, я извиняюсь. Рано тебе работать. Моряком все мальчишки хотят быть, да мало кто бывает. Специальность рабочий человек выбирает с разумом, на всю жизнь.

— Но я не рабочий человек.

— Кто же ты? Маменькин сынок, который до тридцати лет за подол держится? Нет, браток, ты самый что ни на есть рабочий, коренной. Подучишься — да и на фабрику. Как отец, как мать, как твои деды и прадеды.

Это мне нравится. Я рабочий человек! Я буду выбирать себе специальность на всю жизнь. Стоит подумать!

— Понятно тебе? — спрашивает Вера. — А сейчас марш спать.

Она поднялась из-за стола. Лицо у нее усталое, глаза припухшие, видно, плакала перед этим.

— Спасибо, Иван Матвеевич, за совет, за участие. Я ведь тоже рабочий человек. — Она улыбнулась, мельком взглянула на свои маленькие руки. — Вот и выберу себе специальность по душе. Техникум все же закончу, вечерами или как-нибудь после. А пока решила на фабрику.

Глава третья

Я остаюсь за хозяина

И вот Вера собирается на работу. Она спешит, суетится, хотя еще очень рано, за окном ни зги. Просто ей кажется, что она непременно должна опоздать.

Все утро она только и делала, что наказывала:

— Сема! Тебе придется тут за хозяина. Смотри, не сожги квартиру!

— Сема! Придешь из школы, не забудь сварить суп.

Стала надевать мамин рабочий халат, увидела: нет пуговицы.

— Вот беда! Сема, где у нас нитки?

Будто не знает, что нитки лежат в ящике швейной машины.

Кинулась пришивать пуговицу — нитка, как назло, не лезет в ушко иголки. Совала, совала, сердясь на себя, и бросила. Пуговицу убрала в карман, иголку воткнула в халат и замотала ниткой.

— Смотри, Сема, никаких безобразий!

— Иди уж, — не выдерживаю я. — А то и в самом деле опоздаешь.

— Ну, пожелай мне ни пуха ни пера.

Уж если Вера привяжется, то выведет из терпения.

— Топай! Желаю!

— Сема, дерну за ухо!

Я запускаю в нее валенком, и она уходит.

Итак, я хозяин. Прежде всего тороплюсь начистить картошки. Оказывается нож тупой-претупой. Как им Вера резала, непонятно. Давно просила наточить, все было не до этого: то не хочется, то некогда. Достаю подпилок и точу нож. Проходит минут пятнадцать. Картошка — одна мелочь. Чищу, чищу, а в кастрюле не прибывает. Обдумываю, как бы сделать маленькую механизированную чистилку. Повернул ручку — и картошка, белая, как снег, сама сыплется в миску. Пока проектирую в голове машину, большая стрелка на часах скатилась вниз. Этак я и в школу опоздаю. Бросаю все и начинаю будить Таню. Сколько ей ни кричи, не слышит. Спящую посадил на кровать, а она опять валится, чмокает припухшими губами. Тогда беру ее под мышки и ставлю на пол. Ходим с ней по комнате взад и вперед. Таня семенит ложками, не открывая глаз.

Пришел Толька Уткин, пережевывая на ходу булку с колбасой. Оторопело остановился у порога, смотрит на нас выпученными от изумления глазами.

— Ты что делаешь? — задает глупый вопрос.

— Сестренку ходить учу, — отвечаю я, продолжая шагать с ней по комнате.

— Так она же умеет!

— Разучилась. Днем ходит, а ночь проспит и опять забывает. С тобой такого не было?

Он переводит взгляд с меня на Таню. И еще больше удивляется, когда Таня, проснувшись, наконец спрашивает:

— Куда ночь ушла?

— В другой дом.

Толька пожимает плечами. Видимо, он не уверен, что присутствует при разговоре нормальных людей. Сестренка тянет меня к двери, канючит:

— Пойде-е-м в другой дом.

— Нельзя, Танечка. Видишь, Толька пришел, мне в школу надо.

Она протягивает руку к колбасе. Колбасу Толька поспешно прячет за спину. Но тут же, устыдившись своей жадности, отламывает кусок. Таня берет колбасу обеими руками.

— Это зачем? — упрекаю я ее. — Бяка, тебе нельзя.

— Колбаса бяка? — недоверчиво переспрашивает она и задумывается. Потом они с Толькой садятся прямо на пол и оба аппетитно завтракают. Меня угостить Толька не догадался.

— Сейчас пойдем к бабушке Анне. Она тебе сказку расскажет, — начинаю я подготавливать сестренку, а то такой рев устроит, хоть уши затыкай.

— Длинную сказку?

— Самую длинную, какая бывает.

— А какая бывает?

Вопросам ее нет конца. Но вот готово. Таня одета. Мы идем к бабушке Анне и застаем ее очень расстроенной. С самого утра над ней подшутил дядя Ваня Филосопов.

— Хуже, чем подшутил, посмеялся над старухой, — с обидой говорит бабушка Анна.

Он заявился к ней невыспавшийся, с распухшей щекой и сказал, чтобы она ровно через десять минут была у него. Бабушка Анна удивилась и стала спрашивать, что такое случилось и почему надо придти ровно через десять минут. На это дядя Ваня ответил, что любопытство не порок, а большое свинство.

И вот ровно через десять минут, снедаемая любопытством, она бежит к дяде Ване, рывком открывает дверь — и на нее обрушивается залп всевозможных ругательств.

— Старая кочерга! — кричит дядя Ваня. — Что, вежливость твою корова языком слизнула? Добрые люди сначала постучатся — и входят. А из тебя серость пошехонская наружу прет. Не видишь, я тут эксперимент произвожу?!

Он сидит на стуле перед дверью, держится рукой за щеку и раскачивается от боли. А на суровой нитке, привязанной к дверной скобке, болтается почерневший коренной зуб. Дядя Ваня надумал, как избавиться от больного зуба. Самому вырвать духу не хватило. Он привязал к скобе, бабушка Анна рванула дверь, и все получилось как бы не нарочно.

Дядя Ваня хоть и ругается, но по глазам видно, что «эксперимент» удался как нельзя лучше.

— Уж такой шутник — не приведи господь, — сокрушенно сообщает бабушка Анна. Потом, вспомнив, зачем мы пришли, торопливо говорит: