Глядя на его взволнованное лицо, чуть бледное, с тонким носом и беспокойными серыми глазами, я подумал, что он не совсем верно представляет Пашку и Корешка. В том-то и дело, что трудно было отвязаться от них, разобраться, кто они такие. Он, наверное, видит их с ножами в руках, при появлении их люди шарахаются в стороны. А я вот один такой — не успел убежать, они меня сцапали, заставили подчиниться.

— Если бы чиж был мой, — пытался я оправдаться, — тогда другое дело.

Но это его только рассердило. Заложив руки за спину, он почти вплотную приблизился ко мне и с горечью воскликнул:

— Чей же, как не твой? Давал, думал чем-то порадовать, занятие подыскать. И вот обернулось…

— Впредь умнее буду.

— Умнее-то будешь! — сердито передразнил он, подтолкнув ногой стул, откинул назад рассыпавшиеся волосы и сел, сразу будто успокоился. — Пока таким путем ума набираешься, голову сломаешь.

Это меня обидело.

— В чем я виноват? — спросил я учителя.

— Кто тебе сказал, что виноват? — искренне удивился он. — Не думай, пожалуйста, будто на тебя тут наседают. Речь идет, чтобы в будущем такого не повторилось. Думаешь, дальше у тебя жизнь пойдет как по маслу? Напрасно. Даже представить не можешь, сколько раз ошибаться придется, тем более с твоим желанием все оценивать по-своему. Будешь сам вставать на ноги — хорошо. Трудно одному — люди помогут. Только не от них — к ним бежать надо в таких случаях.

Ему, видно, самому понравились эти слова, и он повторил их, как любил на уроках повторять главное из своих объяснений:

— Да, к ним бежать надо! Всегда советоваться. А ты что? Затаился, как хорек, шипишь исподтишка на всех и вся. Нельзя же, Семен, быть таким легкомысленным. Понимаешь ты меня?

— Понимаю.

Только напрасно он: я не убегал от людей, просто понадеялся на самого себя. Что ж, в будущем попробую советоваться.

В этот день Нину я больше так и не видел. Даже не вышла попрощаться. Зря она на меня сердится, хотя, может, и виноват я перед ней. Она тогда на катке рассказывала о себе самое сокровенное, а я пытался врать про чижа, главное — в один и тот же день.

За столом у окна на обычном моем месте расположился Николай. Почерневшие от металла и машинного масла короткопалые руки выстукивают барабанную дробь. Рядом Вера, похудевшая и какая-то отчужденная. Я стою перед ними. Разговор идет обо мне. Николай говорит неторопливо, обдумывая каждое слово.

— Семен! Ты человек взрослый. Давай говорить начистоту. Мы хотим пожениться. На первых порах придется купить то, другое… Непосильно будет…

Он переводит взгляд с Веры на меня, как бы передает ее слова, а не свои.

— Мы решили: сдашь экзамены за седьмой класс — пойдешь работать. Я тебе помогу устроиться. Приобретешь специальность… Что ты думаешь?

— Ничего не думаю. Пойду, если надо… — с вызовом отвечаю я. — Я и сам хотел без вашей помощи…

— Сема! Как ты разговариваешь! — вмешивается Вера. — Коля предлагает самое разумное, что можно сейчас сделать. Учить тебя до десятилетки мы не можем, тем более ты стал хуже заниматься…

Учиться я стал хуже. Что это так — ей известно. Она забыла немногое: спросить, в чем же дело? Почему ее брат стал хуже учиться?

— С хулиганьем тоже связался, — продолжает сестра. — Счастье твое, что все кончилось благополучно. При деле ты скорей посерьезнеешь, станешь человеком. Будешь плотником или штукатуром. И учиться немного — месяца три, а там дадут рабочий разряд;

Все просто: им надо пожениться, устроить свою жизнь, а мне — на работу. Умом я это понимаю. И сам знаю, что надо работать. Но в душе у меня буря: злит вмешательство Николая. Сдерживаться поэтому очень трудно.

— Буду! Что еще?

Николай краснеет от злости. Меня это мало беспокоит. Я думаю о другом.

— Таню как? Куда ее решили? — нарочно подчеркиваю я последнее слово.

Вера с надеждой смотрит на Николая, робко говорит:

— Таню будем воспитывать. Мы уже думали с Колей…

Тот перебивает сестру:

— Воспитывать девочку где-то надо.

На меня нападает беспричинное веселье. Я смеюсь им в глаза. Николай опешил, не знает, как к тому отнестись.

— Делайте, что вам надо. На первых порах купить то, се…

Я выхожу, хлопнув дверью. Сразу становится тоскливо. Какая-то пустота в голове, обрывочные мысли путается. И вдруг ясная картина перед глазами… Вера мечтает. Поедем в деревню, остановимся где-нибудь в будке железнодорожника… будем слушать, как поет ветер.

Вера стала неузнаваема…

На улице весна. Скоро экзамены. Но о них и вспоминать не хочется. Моя последняя школьная весна. Не знал, что она так грустно кончится. А ребята, наверно, будут учиться дальше. Лева Володской постарается получить золотую медаль. Как он растерялся, когда узнал о моих похождениях с Пашкой и Корешком! Ведь он всегда считал, что знает, чем живут ученики нашего класса. И такой случай… А мои первоклашки? За всеми неприятностями я совсем забыл о них: плохой им достался вожатый.

Гуляю долго. Болтаюсь без цели по улицам. Зайти бы к Тольке Уткину, да они уехали: сменяли свою квартиру и теперь живут в центре города. Ехать к ним далеко. Да и застанешь ли Тольку сейчас? Наверно, бегает где-то, ошалело радуясь весне.

Дома раздеваюсь — и сразу под одеяло. Вера ворочается, не спит. Чувствую, ей хочется говорить. И в самом деле:

— Сема?

— Ну!

— Сема… ты зря сердишь Колю. Он неплохой человек… Заботится.

Я закрываюсь с головой. Слова сестры теперь доносятся глухо, неразборчиво. Кажется, что она не ругает меня, а жалуется на что-то.

Глава одиннадцатая

Я устраиваю свои дела

В воскресенье еду к Алексею Ивановичу Уткину.

Еще очень рано. На улицах безлюдно. Только дворники поднимают пыль, сметая сор с тротуаров, да громыхают изредка по мостовой в сторону рынка колхозные подводы с молоком.

Времени у меня достаточно, и я направляюсь к Волге, откуда доносятся голосистые гудки пароходов. Пустынным садиком, где у входа стоит памятник погибшим красногвардейцам, я прохожу к Стрелке. Вот она, Волга, блестящая в утреннем солнце. С правой высокой стороны ее тянутся по берегу заводские постройки и дома. Эта часть города в последнее время стала быстро застраиваться. Видны высокие складские помещения и стрелы кранов нового грузового порта.

С другой стороны берег пониже и почти не заселен. Обширная низина оканчивается сосновым бором, утонувшим сейчас в синей дымке.

Нет красивей набережной, чем у нас в городе. От Стрелки на несколько километров идет липовая аллея. Чугунная решетка обрамляет высокий берег. С реки весь город кажется в зелени деревьев. В одном месте над высоким обрывом нависает круглая беседка. Когда шло кино «Бесприданница», все говорили, что оно снималось у нас и что такой замечательной беседки ни в одном городе не найдешь.

Сейчас в беседке кто-то был. Я подошел поближе и удивился: парень и девушка сидели, тесно прижавшись друг к другу. «Чудаки, поднялись в такую рань», — насмешливо подумал я. И только потом догадался, что они сидят еще с вечера.

С набережной Волги я прошел на широкую улицу, свернул направо и очутился возле нового четырехэтажного дома. Поднялся на второй этаж, нажал кнопку у дверей.

Вышла незнакомая девушка с тугими, как репа, щеками, в тапочках на босу ногу. Спросила вежливо:

— Вы к Толе?… Они ушли.

Я испугался:

— И Алексей Иванович ушел?

— Нет, они дома.

«Они ушли», «они дома». Смотрю на нее и ничего не могу понять.

— С кем Толька ушел?

— Ушли одни.

Ее разговор мне начинает нравиться. Спрашиваю дальше:

— А кто еще дома?

— Алексей Иванович одни.

— А Ляля где?

— Их тоже нет. Вечером на пароходе уехали.

— Так, — протянул я, раздумывая, что бы еще спросить. — А вы кто будете? Родственница? Из Высокова?

Она фыркает, опустив смеющиеся глаза, круглые репчатые щеки краснеют.