Бома, которому Эйнштейн советовал не давать показаний в HUAAC, судили и оправдали, но на работу его брать никто не хотел. К тому времени он опубликовал книгу «Квантовая теория» - классическое изложение вероятностного подхода; несмотря на это Эйнштейн просил руководство Принстона назначить своего противника своим ассистентом. Ему отказали, и Бом уехал в Бразилию. Зато в другом случае заступиться удалось: 83летнему Дюбуа, основателю NAACP, предъявили обвинение за отказ регистрировать свою организацию как «иностранного агента». Эйнштейн предложил выступить свидетелем на суде - судья, дабы избежать скандала, предпочел закрыть дело.
Ему исполнилось 72 года; агентство ЮПИ попросило сфотографироваться, привередливый фотограф его утомил, и он взял да и показал ему язык; так случайно родилась самая знаменитая фотография Эйнштейна. В мае в Принстон заезжал БенГурион, собиравший в Штатах деньги для Израиля; Эйнштейн купил израильских акций на 20 тысяч долларов. Из Аарау, города его детства, написали, что хотят строить картинную галерею, - тоже послал денег. А 25 июня от пневмонии умерла Майя [34] ; Эйнштейн писал двоюродному брату: «Поразительно, что, несмотря на прогрессирующий недуг, ее рассудок не пострадал, хотя перед самой смертью она уже едва могла говорить. Никто не может представить себе, как мне не хватает ее теперь…» Зато Марго поселилась вместе с ним - стали друг другу еще ближе.
12 декабря 1951 года он писал Бессо: «Пятьдесят лет бесконечных размышлений ни на йоту не приблизили меня к ответу на вопрос: что же такое кванты света? В наши дни любой мальчишка воображает, что ему это известно. Но он глубоко ошибается». А в начале 1952го отредактировал (с Брурией Кауфман) приложение к очередному изданию «Сущности теории относительности», и «НьюЙорк таймс» напечатала его новые уравнения под заголовком «Эйнштейн предлагает новую теорию, объединяющую законы мироздания». Но сам он знал, что это все не то. Поймать квант в ловушку геометрии так и не получилось.
Опекун Эдуарда еще в 1950 году отправил его в деревню к пастору Фреймюллеру, который попытался вернуть больного к нормальной жизни, - нашел ему круг общения и даже несложную работу. Но по какойто причине опекун через год забрал его у пастора и поселил в Цюрихе у своей знакомой. Картер и Хайфилд: «Вдова относилась к нему тепло и с пониманием, но на попытках пастора вернуть его к нормальной жизни был поставлен крест». Однако в начале 1952 года вновь появился человек, которому Эдуард был понастоящему интересен, - Карл Зелиг (1894-1962), которого мы много раз цитировали. Сперва его интерес был корыстным - он задумал писать биографию Эйнштейна (они были шапочно знакомы уже давно) и в его сыне надеялся обрести источник информации, но быстро привязался к несчастному. Картер и Хайфилд: «В эти годы Эйнштейн едва ли поддерживал бы контакты с сыном, если бы не Карл Зелиг… Зелиг регулярно информировал Эйнштейна о том, как чувствует себя Эдуард, но обязательным цензором этих писем была Элен Дюкас. В 1952 году она призналась, что испытывала сильнейший соблазн скрыть от своего патрона одну особенно неприятную сводку о состоянии его сына и передала ее только после того, как посоветовалась с Марго».
Относительно контактов Эйнштейна с Эдуардом: в архиве Еврейского университета, которому была завещана переписка, есть письмо отца сыну от 4 августа 1948 года (соболезнования по поводу смерти Милевы), потом от 30 июля 1950 года (поздравление с днем рождения) и от 22 декабря того же года (рождественское поздравление). И - все. Значит ли это, что, кроме трех открыточек, отец Эдуарда со дня смерти матери и до своей смерти ему ничего не писал? Возможно, но необязательно. Письма попадают в архивы двумя путями: либо от адресата, либо это сохранившиеся у отправителя копии или черновики. Черновики Эйнштейн делал, когда писал поанглийски; сыну он писал бы сразу набело. А сын, относившийся к отцу не слишком хорошо, мог и уничтожать его письма. Известно (до этого мы еще дойдем), что Эйнштейн прекратил попытки общения с сыном в 1954 году. Но как они общались с 1948го по 1954й, мы сказать точно не можем - для решения задачи недостаточно данных.
Зелиг завязал с Эйнштейном бурную переписку, настойчиво спрашивал о личном, и коечто ему удалось вытянуть - о детстве, юности, о Милеве. О последней - все в черных тонах: бывший муж рассказал, что она была склонна к депрессиям изза своей хромоты, была ревнива, «неврастенична» и не обладала математическим талантом. Зелиг спросил, от кого сам Эйнштейн унаследовал таланты к математике и музыке, - напрашивался ответ (согласующийся с принципами генетики), что первое от отца, второе от матери, но тот отвечал: «У меня нет никакого таланта, а только страстное любопытство. Следовательно, отпадает и вопрос о наследственности». Зелиг предложил взять опекунство над Эдуардом - Эйнштейн отвечал, что не может ни с того ни с сего отказать доктору Мейли. Неясно, действительно он так боялся обидеть Мейли, что пожертвовал интересами сына, или не доверял Зелигу. Так или иначе Зелиг не бросил Эдуарда и после того, как написал книгу; до своей смерти в 1962 году он оставался его покровителем и другом.
В рамках «борьбы с космополитизмом» АН СССР в апреле 1952 года опять обвинила суперматериалиста Эйнштейна в идеализме. «Философ» А. А. Максимов опубликовал в газете «Красный флот» статью «Против реакционного эйнштейнианства в физике»: «Теория относительности Эйнштейна пропагандирует антинаучные воззрения по коренным вопросам современной физики и науки вообще. Воззрения Эйнштейна повели физику не вперед, а вспять как в отношении теории познания, так и метода. Уже многие физики сознают, что теория относительности Эйнштейна - это тупик современной физики… Это физик, которому буржуазная пресса создала рекламу за его многочисленные нападки на материализм…» (Еще хлеще досталось Бору: «Философские воззрения Н. Бора - тот самый нежизнеспособный продукт, отброс, который подлежит, по определению Ленина, отправке в помещение для нечистот».)
Эйнштейну прислали перевод статьи, «НьюЙорк таймс» предложила ответить публично. Он этого не сделал, хотя сначала хотел - в черновиках есть запись: «Я должен был бы скорее посмеяться над всеми этими писаниями, если бы мне не причиняло боль сознание того, что мои русские коллеги подвергаются оскорблениям со стороны совершенно некомпетентных людей». Да нет, не только оскорблениям. Физик Е. Б. Александров: «Яков Ильич Френкель, которого заставили каяться перед студентами ЛПИ, что он им по недомыслию излагал идеалистическую теорию Эйнштейна. После этого сеанса раскаяния он умер от инфаркта». Осенью 1952 года академики И. Е. Тамм, Л. А. Арцимович, И. К. Кикоин обратились к Берии: «…некоторые из наших философов, не утруждая себя изучением элементарных основ физики и сохраняя в этой области полное невежество, сочли своей главной задачей философское „опровержение“ важнейших завоеваний современной физики…» Берия вновь вступился - физики, даже евреи и космополиты, были полезны. Но другим «космополитам» с неподходящими фамилиями не так повезло. 13 марта 1952 года было возбуждено уголовное дело против 213 человек, среди которых были Эренбург, Гроссман, Маршак, композиторы Блантер и Кац, поэт Слуцкий; в мае состоялся закрытый процесс над руководителями разгромленного ЕАК -15 человек расстреляли. О реакции на это Эйнштейна ничего не известно.
В марте группа студентов из Восточного Берлина попросила его присоединиться к протесту против того, что США якобы (так писали в СССР) используют биологическое оружие в корейской войне [35] . Он отвечал: «Вы не можете принуждать меня протестовать против чегото, что, вероятно, вовсе не имело места». Ирен ЖолиоКюри (левее ее физика не было) писала о «зверствах империалистов» в Корее; Сидни Хук - он был тогда председателем Американского комитета за свободу культуры - попросил всех нобелевских лауреатов, живших в США, ответить Кюри, причем даже не опровергать ее, а лишь попросить разобраться в вопросе беспристрастно. Эйнштейн был единственным, кто отказался. Он сказал Хуку, что не согласен с Ирен, но «политиканством заниматься не желает». Хук был оскорблен, написал Эйнштейну, что порывает с ним отношения, но тот ответил еще раз, что Ирен не верит, но подписывать ничего не будет, - «все равно до русских это не дойдет».