— Брат Александр рассказывал мне об этом, а также о еретической книге, которую написал некто Амадей.

— Apocalipsis Nova.

— Именно.

— Но эта книга лишь маленький образчик того, что обнаружил брат Александр. Он ничего вам не говорил об отвращении, которое испытывает Леонардо к определенным библейским эпизодам?

— Отвращении?

— Это очень показательно. До сегодняшнего дня нам не удалось обнаружить ни одной работы Леонардо, где он изобразил бы распятие. Ни единой. Впрочем, также нет ни одного изображения Страстей Христовых.

— Быть может, ему этого никогда не заказывали.

— Heт, падре Лейр. По какой-то, пока непонятной, причине тосканец действительно избегает изображения этих библейских сюжетов. Вначале мы предположили, что он иудей, но позже выяснили, что это не так. Он не соблюдает ни шабат, ни другие иудейские обычаи.

— И что же?

— Ну... Я полагаю, что эта странность имеет отношение к нашей проблеме.

— Расскажите мне о ней. Брат Александр не рассказывал мне о том, что Леонардо вас оскорбил.

— Он при этом не присутствовал. Во всей общине об этом знает человек шесть, не больше.

— Я вас слушаю.

— Это произошло пару лет назад во время одного из визитов вежливости, которые иногда донна Беатриче наносила Леонардо. Маэстро как раз закончил писать фигуру святого Фомы на своей «Тайной вечере». Он изобразил его рядом с Иисусом как бородача, поднявшего к потолку указательный палец.

— Полагаю, это тот самый палец, которым апостол бередил раны Христа после его воскрешения.

— Я тоже так подумал и сказал ее высочеству, принцессе д’Эсте. Но Леонардо мое толкование рассмешило. Он заявил, что мы понятия не имеем о символизме и что, если бы он захотел, он мог бы изобразить на своей картине самого Магомета, и никто ничего бы не заметил.

— Он так и сказал?

— Донна Беатриче и маэстро хохотали, но мы восприняли это как оскорбление. Однако, что мы могли поделать? Поссориться с супругой иль Моро и с его любимым художником? Если бы мы это сделали, Леонардо, несомненно, обвинил бы нас во всех задержках с «Тайной вечерей». — Приор продолжал: — На самом деле я сам виноват хотел доказать ему, что не такие уж мы тугодумы в том, что касается символизма. Но тут я сделал шаг, о котором потом пришлось пожалеть.

— О чем вы, падре?

— В те дни я имел обыкновение заходить во дворец Рокетта. Мне приходилось отчитываться перед герцогом в том, как продвигаются работы в Санта Мария. И я нередко заставал донну Беатриче в тронном зале за игрой и карты. На этих картах были яркие, пожалуй, даже кричащие изображения очень странных персонажей: висельников, женщин со звездами в руках, фавнов, Пап, ангелов с завязанными глазами, бесов... Очень скоро я узнал, что эти карты — фамильные. Их нарисовал старый герцог Миланский Филиппо Мария Висконти еще в 1441 году с помощью кондотьера Франческо Сфорца. Позже, когда на плечи последнего легла обязанность управления герцогством, он подарил эти карты своим детям, и одна колода досталась Лодовико иль Моро.

— И что же?

— Видите ли, на одной из карт была изображена женщина в сутане ордена францисканцев. В руках она держала закрытую книгу. Я обратил на нее особое внимание, потому что сутана была мужской. Кроме того, было заметно, что она беременна. Можете себе это представить? Беременная женщина в сутане францисканцев? Это выглядело как издевка. Ну да ладно... Не помню, почему упомянул эту карту во время беседы с Леонардо, но я заявил, что знаю ее значение, хотя это, безусловно, был блеф. Донна Беатриче тут же напустила на себя важный вид. «Что вы можете знать?» — фыркнула она. «Эта карта символизирует вас, принцесса, — ответил я. Это ее заинтересовало. — У этой францисканки на голове корона. Это означает, что у нее тот же титул, что и у вас. И она ожидает дитя. Это знаменует наступление этого благословенного состояния и для вас. Эта карта символизирует то, что уготовила вам судьба».

— А книга? — поинтересовался я.

— Это оскорбило ее больше всего остального. Я сказал ей, что монахиня закрыла книгу, чтобы скрыть факт, что та запрещена. «И что же это за книга?» — вмешался Лео-нардо. «Возможно, небезызвестный вам Apocalipsis Nova», — не без ехидства ответил я. Леонардо весь напрягся и именно в этот момент и бросил мне вызов. «Вы понятия об этом не имеете, — заявил он. — Конечно же, это очень важная книга. Такая же важная, как и Библия, а может, даже более. Но, поскольку вы теолог, ваша гордыня никогда не позволит вам этого признать. — И добавил: — Ко времени, когда родится сын герцогини, о котором вы говорили, я закончу „Cenacolo“ и все предназначенные ему тайные знания уже будут смотреть на вас с этой фрески. И уверяю вас, что, хотя они будут у вас перед носом, вы никогда не сможете их прочесть. В этом и будет заключаться моя великая тайна. И доказательство вашей глупости».

19

— Когда мне можно будет взглянуть на «Тайную вечерю»? — взмолился я.

Бенедетто улыбнулся:

— Если хотите, прямо сейчас. Она перед вами. Все, что вам нужно сделать, — это открыть глаза.

Сначала я не знал, куда смотреть. Единственной картиной, которую я мог различить в этой пахнущей пылью и сыростью трапезной, было изображение Марии Магдалины на южной стене залы. Мария горько плакала, обхватив подножие креста с распятым Христом, под восхищенным взглядом святого Доминика. Она преклонила колени на прямоугольном камне с надписью «Iо Donatvs Montorfanv P.» [29]. Я никогда прежде не слыхал этого имени.

— Это работа маэстро Монторфано, — развеял мои сомнения Банделло. — Он закончил эту благочестивую картину почти два года назад. Но это не то, что вы хотели увидеть.

С этими словами приор указал на противоположную стену. История с картами и тайной книгой так увлекла меня, что я был почти не способен воспринимать то, что видели мои глаза. Северную часть трапезной почти полностью закрывали доски. Тем не менее скудного освещения, падавшего на стену, хватило, чтобы я застыл в изумлении. Судите сами: за грудой ящиков и коробок, между перекладинами огромных деревянных лесов угадывалась... еще одна зала! Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что это иллюзия. Но какая! За длинным прямоугольным столом, похожим на тот, что привлек мое внимание у входа, в непринужденных позах расположились тринадцать человек. На их лицах застыло оживление: казалось, они разыгрывают перед нами театральное представление. Они не были комичны, упаси Господь, просто это были самые реалистичные портреты Иисуса и его учеников, которые я когда-либо видел. Еще были трудно различимы некоторые лица, в том числе лицо самого Назаретянина, но все собрание выглядело почти законченным, и люди на фреске... дышали.

— Так что? Вы увидели ее? Вам видно, что находится там, за лесами?

Я сглотнул слюну, прежде чем кивнуть.

Падре Бенедетто самодовольно улыбнулся и ободряюще коснулся моего плеча, приглашая подойти ближе к этой волшебной стене.

— Не стесняйтесь, взгляните поближе. Это та самая Opus Diaboli, относительно которой я пытался вас предостеречь. Соблазнительная, как змий в райском саду, и столь же ядовитая...

Невозможно передать словами, что я чувствовал в этот момент. У меня сложилось впечатление, словно я созерцаю нечто недозволенное — застывшее изображение события, происшедшего пятнадцать веков назад, которое Леонардо удалось обессмертить, передав его с непостижимым реализмом. Я не спрашивал себя, почему кривой монах называл это творение «творением дьявола» — больше оно походило на дело рук ангелов. Я двинулся к картинe как завороженный, поглощенный своими ощущениями и не глядя под ноги. По мере приближения фреска все больше и больше оживала. О Святой Иисусе! Внезапно я понял, для чего был нужен стол, накрытый посреди этого хаоса: скатерть, кувшины, большие хрустальные вазы и даже керамические блюда располагались на стене двумя метрами выше в том же порядке, не утратив при этом своей реальности. А ученики? Чьи лица вдохновили художника? Откуда он взял эти одежды?