Х. А. Суэйн

Голодная 

ПРОЛОГ

Среди призрачных ветвей искусственного дерева мерцает что-то красное и круглое. Я сгораю от желания прикоснуться к нему. Это лишь проекция прошлого на настоящее, но настолько реальная, что я не в силах удержаться. Поднимаю руку. Тело непослушное, словно ватное.

— Эй, ты ещё кто?! Это не для тебя! — раздаётся голос.

Я пытаюсь назвать незнакомцу своё имя, Талия Эппл, но слова булькают в горле и лопаются пузырьками во рту, оставляя неуловимый привкус. Мои челюсти двигаются, не в состоянии ухватить следующее слово, вольготно расположившееся на кончике языка. Тогда я срываю блестящую красную штуку с дерева и запихиваю в рот, чувствую, как она скользит мне в глотку, и вижу, как выпадает из совершенно пустой дыры во весь мой живот. Я пытаюсь подхватить штуковину, пока она не упала, но она меняет форму и уносится прочь на тоненьких крылышках слишком быстро, чтобы успеть поймать.

Нужно заделать чем-то эту дыру на месте, где должен быть пупок. Иначе все, что я захочу сказать, будет вываливаться через неё. Я поднимаю подушку и любимое мягкое одеяло, лежащие рядом на земле. Замазываю всё тёмной вязкой грязью — моя бабушка в детстве любила ковыряться в такой грязи — но всё вываливается горкой у моих ног. Делаю глубокий вдох и чувствую едва уловимый запах чего-то сладкого, манящего, красного и круглого, как моя фамилия и с моих губ срывается стон.

ЧАСТЬ 1  

ВНУТРЕННИЙ КРУГ

— Что такое, Талия?

Я выдёргиваю себя из сна. Щурясь от света, я мама энергично проносится мимо, в то время как сама, растянувшись поперёк дивана, прижимаю подушку к животу и ворчу. Я пытаюсь освежить голову и восстановить ход мыслей. Я не под деревом. Грязи нет. Тычу себя в живот, чтобы убедиться, что там нет дыры. Когда я села, моя голова оказалась настолько тяжёлой, что я упала спиной на диван. Руки мне кажутся похожими на тонкие ниточки, привязанные к моим плечам. Ноги дрожат. В желудке пустота.

— Ты почему в темноте? — спрашивает мама, перекрывая отрывистый голос Гретхен, личной кибер секретарши, которая просматривает свежий спам на главном дисплее.

— Только сегодня...— провозглашает Гретхен.

— Нет, — говорит мама. Бомм, — Гретхен удаляет письмо.

— Сохраните большие... — продолжает Гретхен.

— Нет, — говорит мама. Бомм, — делает своё дело Гретхен.

— Интернет-распродажа! — объявляет Гретхен.

— Переслать Талии, — командует мама. Пим!

Я уворачиваюсь от шума, но не могу удобно устроиться на жёстком диване, ноги прилипают к обивке из искусственной кожи. Чтобы не слышать голосов, накрываю голову тяжёлой подушкой. Она пропитана цитрусовым запахом моющего средства. Хочется снова погрузиться в сон и найти то, что искала. Я глубоко вдыхаю, но резкий аромат лимона и лайма совсем не то, что я хочу. Мне нужен запах не такой резкий. Нежнее. Не жёлтый или зелёный, а тёплый землисто-бурый.

Слышу приближающийся стук маминых каблуков, она просовывает руку под подушку, прижимает сухую прохладную ладонь к моему лбу.

— Что ты делаешь? — я отталкиваю её подушкой.

— Смотрю, нет ли температуры.

— Господи, да ты же врач, в конце концов,— возмущаюсь я. — Зачем ты меня трогаешь?

Мама скрещивает руки на груди и выставляет бедро в сторону. Её фигура словно вырублена из камня.

— Если бы твой Гизмо был при тебе, я бы прочитала информацию о твоём состоянии вон оттуда, — она показывает пальцем в другой конец комнаты. — Но раз его нет, мне приходится делать это дедовским способом.

Она вытягивает руки перед собой, демонстрируя мне свои средние пальцы.

— Кошмар, — бормочу я.

Мамуля фыркает.

— Именно так когда-то и работали врачи. Даже хирургические операции делались руками. — На её лице появляется отвращение, при мысли о том, чтобы копаться собственноручно в чьём-то теле. — Кстати, чего это ты валяешься в постели среди бела дня?

— Просто я себя чувствую... — я запнулась, подбирая подходящее слово. — Странно, — единственное, что пришло в голову.

— Твоё "странно" ни о чём не говорит, — заявляет мама. — Поконкретнее.

— Пусто, — говорю я. Я могла бы ей рассказать в деталях, что творится у меня в животе. Между рёбрами и тазом. Точнее, выше пупка и ниже упругой мышцы, диафрагмы, которая растягивает и сокращает лёгкие. И про непонятное сосущее чувство, будто у меня внутри вырос рот и он открывается. Я показываю пальцем:

— Здесь пустота,— всё, что я могу сказать.

— Болит? — Она склоняет голову набок, и её волосы смещаются, словно чёрная штора из искусственного шёлка, по её узким плечам.

Я отрицательно мотаю головой, отчего чувствую короткое головокружение, словно у меня вместо головы шарик на ниточке.

Мамочка окончательно включает доктора и сжимает моё запястье двумя пальцами, проверяя пульс.

— В следующий раз ты мне ногу отпилишь ржавой пилой без наркоза, — проворчала я, раздражённая её прикосновением.

— Твои познания в истории медицины поразительны! — сказала она с серьёзным видом. — Ты можешь участвовать в реконструкциях, проводимых Древностями. Ты не забыла принять синтамил сегодня?

— Нет, конечно, — негодую я.

— А воду? По 450 грамм того и другого?

— Господи, мам, нет!

— Мочилась сегодня?

— Хочешь взять пробу на анализ?

— Не умничай. — Она отпускает мою руку, и та шлёпается на диван. Мне кажется, будто я вся сделана из Словнокожи. — Твоя дозировка синтамила тщательно выверена, и если ты не...

— Блин, мам!— я сажусь и обхватываю голову руками. — Знаю я. Я всё выпила: и синтамил, и воду по расписанию. И пописала. Ясно?

— Да, но ты очень раздражительна, — говорит мама негромко, будто размышляя вслух.

Сквозь пальцы я наблюдаю, как она удаляется, цокая каблуками, и возвращается, легонько потряхивая бутылочку с синей жидкостью — синтамилом. Бутылку украшает наклейка с золотыми буквами моего имени.

— Возможно, потребуется корректировка. Твой метаболизм мог ускориться. — Она откручивает пробку и протягивает мне. — Вероятно, у тебя начался последний скачок роста.

Я закатываю глаза, прежде чем сделать глоток.

— Мне семнадцать лет, не двенадцать.

Она пожимает плечами.

— Такое бывает. Иногда люди и после двадцати подрастают на несколько сантиметров. Особенно, когда начинают посещать Репродукционный Фонд, и происходит гормональный всплеск. — Она снова уходит, стук каблуков удаляется в сторону её личного кабинета.

Я выпиваю синтамил и вытираю тыльной стороной ладони губы, чтобы не осталось синих усов.

Через несколько минут мама возвращается, с пластырем и антисептиком.

— Я понаблюдаю за тобой в течение суток, и мы поймём, что происходит. Подними блузку.

— Я не хочу ходить с этой штукой.

Не обращая внимания на мой протест, она поднимает мою блузку сзади.

— Это только на один день. Я получу больше информации, чем даёт Гизмо, тем более, ты его никогда не носишь.

Ей удалось добраться до моей поясницы. От ледяного прикосновения тампона с антисептиком я подпрыгиваю.

— Не дёргайся. Ты совершенно ничего не почувствуешь.

Она удаляет плёнку с пластыря размером пару дюймов и крепко прижимает к моей коже, приглаживает по краям, чтобы он надёжно приклеился. Затем достаёт свой Гизмо и устанавливает соединение с пластырем.

— Надеюсь, в нём нет маячка?— я скребу пластырь.

Она отталкивает мою руку.