Через какое-то время остатки луны исчезают из виду, и очень стати, мы уже лежим около контрольной полосы. Командиры ждут, чтобы облака закрыли еще и звезды, но приходится поторопиться – далеко внизу, сзади, одна за другой зажигаются маленькие красные точки – факелы в руках идущих вверх воинов. Они растянуты цепью в обе стороны долины, и несмотря на нешуточность положения, я вдруг вспоминаю линии огоньков праздничной иллюминации и от всей души прошу неизвестно кого, чтобы хоть без фейерверка обошлось.

Мы делимся на две группы, в одной Амазар и горнострановцы, в другой все остальные, и по два и-ка с каждой половинкой. Один из тех, что с нами, предупреждает:

– Будьте очень осторожны. Если хоть один колпачок будет разрушен, не выживет никто из вас, да и для нас тоже есть опасность.

Горнострановцы уже исчезли из виду, хотя если очень внимательно смотреть, можно уловить тонкую колышащуюся границу между тем, что я вижу сам, и тем, что заставляет видеть и-ка. Таким же манером исчезаем и мы, и подходим к выровненной меже. Второй и-ка тоже исчезает, зато стеклянные пупырышки на земле начинают светиться ядовито-желтым светом с тошнотворной прозеленью. Свечение не равномерное, а как будто живое, и центр его хищно смещается в ту сторону, где кто-нибудь из нас ближе. Медленно идти надо, иной раз по минуте думаешь, где ногу поставить, один из вахлаков в такую гущу забрел, что встал враскоряку и ни назад, ни вперед, пришлось двоим другим вытаскивать. И еще дело есть – я, как замыкающий, осторожно и без стука заравниваю следы: где щебеночкой из горсти присыплю, а где камешком заложу. Когда защитный пояс пройден, один из вновь сконденсировавшихся и-ка сообщает:

– Мы сейчас направляемся в самое сердце здешних сил. Я уже сейчас чувствую напряжение, которого не знал никогда.

Амгама перебрасывается с Амазаром парой слов и направляет отряд к двум торчащим скалам, образующим друг с другом почти прямой угол. Правильно, лучшего места для привала здесь не найти. Под их общей тенью происходит раздача провизии, опять трофейные травяные лепешки и прочее меню – без изменений. В середине обеда вдруг еще один туманник является на глаза:

– Сейчас тот, кто есть хозяин там, за перевалом, одним из своих воплощений ведет разговор с кем-то. Я могу подслушать его и изобразить собой то, что он видит и слышит. Думаю, это будет вам интересно.

Возражений нет, и мужичонка сначала растекается плотным осязаемым туманом, а потом вся плоскость скалы превращается во что-то типа подложки с голографильмом.

Каменная стена, низкий потолок, пара еле-еле чадящих факелов. Прижавшись спиной к стене, стоит Пахан, он не просто зол, он взбешен. Судя по движениям лица, он орет, но и-ка передает его слова ровно и бесцветно:

– Значит вот оно как. А я тебе не верю и не поверю, понял. Я прошу одно, а ты мало того что обещаешь совсем другое, так еще твои обещания и не стоят ни хрена. Красиво все расписал, да только я Ат-Бастала знал и до того, и после. Он ведь тоже снять проклятие просил, а потом вдруг на Юг полез… – Пахан продолжает орать, но и-ка почему-то молчит. Затем и Пахан рот закрывает, а наш комментатор наоборот ожил – видимо, заговорил сам Друг, верней, его воплощение.

– Я вижу, ты глуп, потому что, во-первых, не видишь своей выгоды, а во-вторых потому, что думаешь, что твои слова что-то значат. Я не желаю тратить время на разговоры без толку. При желании ты мог бы меня даже обмануть, ну а так – тебе же хуже. Во внешнем мире ты мне пользы не принесешь, а здесь куда-нибудь сгодишься.

В «кадр» входит никто иной как Паханенок и с веселым личиком предлагает:

– А может, отдадим его мне?

– Ну, ну, – отвечает Друг, – тебе и так для начала подчиненных достаточно. Мертвецов у меня пока хватает, а вот живую душу, да еще такую, как этот – наглую да несговорчивую – найду куда пристроить. Следующая ночь как раз для него.

Пахан раскрывает рот, и тут картинка резко – не гаснет, а теряет всяческие очертания, как ложкой в стакане взболтанная. Эта бесформенная куча дергается, как будто пытается принять какую-то форму, но кто-то дергающий в разные стороны постоянно не дает это сделать. Анлен с криком: «Я сейчас!» – кидается в центр этого водоворота, но не успевает – только что почти осязаемый комок расплывается обычным тихим туманом, а Анлен стоит посреди него с видом совершенно потерянным, мол, «как же это так?». Вокруг всеобщая непонятливость, но длится она недолго. Один из пухлобородых – он тоже вскочил вместе с Анлен – с нажимом говорит:

– Необходимо быстро уходить отсюда. Все равно куда, Разговоры потом.

Амазар резко выкрикивает два слова и хватает свой мешок, и все следом. Начинается бег по склону вверх. Первые минуты я еще держу темп, а потом сдыхаю, и два вахлака без слов хватают меня под мышки – остается только ногами перебирать. Рядом семенят трое пухлобородых – а где же четвертый? – не знаю, все молчат. Амазар уверенно ведет отряд к верхней кромке горы, она резко выделяется на фоне неба темной ломаной чертой. А сзади – не так уж и далеко – загораются один за другим костры по линии фортов, их полоса вытягивается строго горизонтально, насколько хватает глаз. А там, где две скалы, около которых мы сидели, вспыхивает бело-голубое пламя, и на фоне его как статуя чернеет отпустивший меня наконец широкоплечий вахлак. Вспышка опадает сначала ярко-алыми, а затем все темнеющими красными каплями и в считанные секунды гаснет. И снова, как очнувшись, мы кидаемся вверх, по все круче и круче загибающемуся склону. Тут уже не побежишь, приходится карабкаться на четвереньках, упираясь в случайные выщерблины. Очень долгим кажется подъем, и когда мы выбираемся на гребень, я удивляюсь, почему еще небо такое темное. Вниз в темноту уходит ужасающе крутой обрыв, да и весь ландшафт, который виден, напоминает край глубокой ямы. Амазар этим не смущен и даже не озадачен. Отрывистым голосом отдается приказ, и из мешков появляются крючья, клинья, канаты и прочее альпинистское снаряжение, в котором я не разбираюсь, да и не надо – горцы сами с усами. Вахлаки привычно готовятся к спуску, а один из них, довольно грамотно говоря на всеобщем, дает инструкции мне с Анлен. И-ка тоже слушают внимательно – вручную спускаться, значит, будут. Веревки уже висят, вахлаки лезут вниз, и из темноты доносится осторожный стук молотков. Где-то в середине общей партии лезу и я, веревка тонкая, и хотелось бы верить, что прочная. Без сноровки очень неприятно висеть над неизвестной глубины пропастью, да и технология спуска, несмотря на объяснения, доверия не вызывает: то и дело кто-нибудь тихо обрушивается вниз и повисает на коротком отрезке веревки, цепляется, и тут же к нему еще трое лезут, а нас с Анлен на другой канат сгоняют. На параллельной веревке зависли все три и-ка, и я им для поднятия духа советую превратиться в орлов или других каких птичек и вниз слететь безо всяких приспособлений. Один отвечает без шутливости:

– Неужели ты не понял? Наша маскировка и так уже почти не скрывает нас, и уж как только мы проявим свою сущность, сразу же внимание здешнего хозяина будет привлечено сюда, и мы не сможем устоять перед ним. Тогда останется один выход, а какой – ты уже видел.

Я очень хотел бы разобраться поподробнее, но в макушку уже тычет Амгамовский сапог, и приходится ускоренным темпом ползти вниз, затем лезть на другую веревку, и тут сверху совершенно беззвучно стреляет по глазам ярчайшая вспышка, такое же бело-голубое пламя, как час назад. Это действует как удар, мои руки едва не выпускают веревку, глаза ничего не видят, но слышен удаляющийся вниз грохот камнепада. Когда я снова начинаю различать окружающее, то прежде всего осматриваю свой участок веревки – цел, и сотоварищи, на ней висящие, тоже целы. Справа веревка тоже на месте, а вот левой нету. Нету даже следов ни от нее, ни от тех, кто на ней висел, и я наконец понимаю, что это был за камнепад. Сверху голос Амгамы:

– Быстрее, быстрее, скоро рассвет! – ну, может и не скоро, но торопиться, конечно же, стоит. Вахлаки-скалолазы бегают теперь не хуже пауков, а я просто – то спускаюсь, то зависаю в неподвижности.