Он начал свой рассказ, и я заворожено слушал его, не смея перебивать. Мой новый знакомый жил в забытой всеми богами Месопотамии еще до прихода на землю спасителя и начала нового времяисчисления. По его словам прошло больше двадцати с лишним веков, и он уже не помнил день своей первой смерти, но предполагал, что это произошло на полях сражения, когда он стоял плечом к плечу среди сотни центурионов, в лучшем римском легионе со времен прославленного Цезаря.
Потом он говорил о соискании власти и поиске пресловутого смысла жизни, которого ему так и не удалось найти.
Я спрашивал, он отвечал. И от каждого следующего ответа мне становилось по-настоящему жутко.
Оказывалось, что знаком вечной жизни для него стала монета, которую он обнаружил у себя в руке, в день нового рождения. На вид она была медной, без особых отличительных признаков, с одной лишь надписью - на неведомом языке. Позже он узнал, что надпись сделана на Шумерском, и читалась как: " смерть лишь пустой звук, и когда ты поймешь это, я узрею твое лицо" Перевод, конечно же был не точным и означал что-то большее, чем поверхностный смысл непонятных слов. Но об этом я узнал многим позже; ведь у меня все эти годы хранилась такая же монета.
Но главное: в ту ночь я понял, что не один. Я обрел и потерял семью всего за пару часов, потому как мой таинственный брат по несчастью исчез без следа, как только сон сковал мои веки.
Через пару столетий я нашел его вновь, - но, увы! - он уже был не в себе. Мой брат похоронил себя заживо на одном из Лондонских кладбищ, видимо, полагая, что если от недостатка воздуха будет умирать один раз в пару секунд, смерть станет настоящей, и ему удастся навсегда покинуть этот грешный мир...
... В переходе метро было шумно. Оголтело выскакивая на перрон, люди метались по станции в поисках спасительных указателей, спотыкаясь, матерясь и не замечая ничего, что происходит вокруг.
Я удачно увернулся от пары растерявшихся мужичков с огромными баулами и шмыгнул в переход, вновь ощутив прилипшие к спине взгляды. В жизни я повидал много таинственных и непонятных вещей и осознано верил в магию и высшие силы, которые управляют нашей жизнью, но такое откровенное проявление неведомого соглядатая, выбило меня из колеи.
Ускорив шаг, я быстро понял, что впередиидущая толпа просто не даст мне ускользнуть. Подставляя спины и плечи, они ограничили меня в движении и, в конце концов, впихнули совсем в другой переход, а затем и вагон очередного поезда. Только теперь я окончательно уверовал, что подозрения оправдались. Мне и правда в скором времени предстояла встреча. Монета в кармане стала огненной и сильно обожгла ногу. Я стиснул зубы, не показывая вида - в жизни мне приходилось терпеть и не такое. Когда я получил свое третье в жизни клеймо, мне тоже казалось, что встреча с моим Покровителем близка. И я второй раз ошибся...
... Человек, который примелькался в одном и том же городе, вынужден скрывать свое лицо не только от старых знакомых, но и от пронырливых крыс-инквизиторов, которые только и ждут, чтобы поджарить тебя на костре или выпытать из тебя признания на "колесе-откровений". И вот наблюдая со стороны за бесчисленными поисками тех, кто хоть чем-то выделялся из бесчисленной серой массы, или хоть раз отсутствовал на воскресной службе, я попал, как кур вощип. Ересь, которая якобы вылетела из моего рта, стала причиной ареста, и только позже всплыли факты того, что я уже неоднократно пребывал в Рим, под личиной разных горожан. Меня опознали более пятидесяти человек и наградили клеймом чернокнижника. Поскольку, иначе, инквизиторы не могли объяснить факт того, что на протяжении последних двух сот лет, я неоднократно жил в одном и том же месте. Конечно же - то была ложь? Но, боже мой! - они сами не знали насколько были близки к истине.
К тому моменту я уже давно не заботился теологическими догмами, забыв о бесчисленных походах во имя Зевса, Аллаха, Господа и убийства за веру и против нее. Если бы мне удалось улизнуть в Швейцарию, где инквизиция уже была не в чету и поимка пособников дьявола возлагалась исключительно на государство, у которого и без того было полно забот, я не получил бы второй ориентир, и очередную подсказку.
Шел 1781 год и процесс сожжения ведьмы в Севиль-ежертва всколыхнул слуг папы, и они с новой силой пустились во все тяжкие. Обвинения фабриковались на одной фразе, а решения принимались самые жестокие. Конечно же, я не боялся очередной смерти, которых к тому времени набралось более ста - такие уж были времени. Боялся другого: пристальное внимание, которое меня к тому времени гнало не хуже чумы, и готово было загнать в Сибирские леса, лишь бы избавиться от неусыпного ока церковной власти. А я не собирался терять привычную свободу и скрываться в таежных схронах России.
Меня завели в каменный подвал, где уже сидела рыжеволосая красавица - ее руки были сильно стянуты тугим узлом выше локтей, а лицо едва высохло от крови. На ногах я тоже заметил следы пыток: видимо ей уже "посчастливилось" побывать на ведьмином колесе и раны от него давали о себе знать.
Первые дни мы не разговаривали, стойко перенося ежедневные допросы; я не спешил признаваться в грехах и стискивал зубы, словно испытывая самого себя на прочность. Глупо, но в тот век - эта забава стала хоть каким-то скудным развлечением для моего бессмертия. Хотя во времена грозного полководца Банифация, я подвергался и не таким мучениям.
Виктория, так звали мою подругу по несчастью, заговорила со мной только на пятый день, когда ее силы были на исходе. Я предложил ей признаться во всех смертных грехах и преспокойно, избавившись от земных мытарств, отойти в мир иной. Она отказалась - и на этом наша первая беседа благополучно закончилась. Второй разговор произошел накануне ее смерти и шокировал меня своим откровением.
- Я прожила в этом мире слишком долго, чтобы верить в божественное спасение.
Пристально осмотрев названную ведьму, я заключил, что возраст ее чуть больше двадцати и вряд ли она могла видеть в жизни больше моего. Сама мысль меня скорее порадовала, чем огорчила. Я не привык сочувствовать никому, полагая, что подобное отношение только унижает человека.
- Вы не выглядите слишком взрослой...
- Отнюдь, эта всего лишь видимость, мираж, который не может рассеяться как дым.
- Вот как? - разговор стал мне невероятно интересен.
- Я родилась в королевстве Леона, а первый раз умерла в 1137 году, в тот месяц, когда под представительством короля Альфонса VII было создано собрание кортесов. А затем...
Я услышал от нее длинный и душещипальтельный рассказ, в котором, как и у меня присутствовало, и желание жить, и ужасное осознание бессмертия. Только в отличие от моего существования, она выбрала не странствование, а крепкую и счастливую семью. У нее почти получилось сделать это, но когда семнадцатое поколение ее потомков сгорело в огромном особняке на юге Испании, она сдалась. Ее психика надломилась. Боль от бесчисленных потерь стала невыносимой, и она окончательно потеряла смысл в своем жизненном пути. Она сама спровоцировала инквизиторов - и теперь трепетно ждала скорой кончины. Но в последний миг, Виктория испугалась. И стала, терпя боль, оттягивать неизбежное.
Рассказ виделся мне чистовиком девичьего романа, которые в те времена приобрели невероятную популярность. Хотя с чего мне было не поверить в ее вполне тривиальную женскую историю.
Я задал ей всего лишь два вопроса: один - касался монеты, которая могла появиться у нее после первой смерти, а второй - меня интересовали ее встречи, (если такие были), с другими бессмертными. На первый вопрос она ответила утвердительно, второй же растаял в тишине, заставив меня больше не обременять ее своими речами.
Викторию казнили на рассвете, когда город еще сладко дремал; она приняла выпавшие на ее доли муки стойко. Я практически не слышал криков и просьб отпустить заблудшую душу восвояси.