Мерседес казалось, что, хотя поступки тех, кто управлял колониями, были продиктованы лучшими намерениями, они часто не понимали, через что пришлось пройти этим детям.

Глава тридцать шестая

Один теплый летний день сменял другой, и настроение в Уинтон-Холле было, как обычно, радостное. Большинство детей на днях получили письма от своих родных из Бильбао. Энрике и Палома оказались среди этих счастливчиков и теперь знали, что у их мамы, маленького брата и сестры все хорошо.

По утрам дети по нескольку часов занимались, но после обеда были предоставлены самим себе. Однажды некоторые из них попытались вспомнить слова из любимых песен и движения из традиционных танцев басков. Для них это многое значило — они не забывали все хорошее, что связывало их с домом.

Они репетировали день за днем, пока каждое слово и каждое движение не стало идеальным. Дети собирались выступить перед сэром Джоном и леди Гринхэм, а также миссис Уильямс, если те захотят.

В тот вечер после ужина они дали представление. Даже леди Гринхэм аплодировала. Сэра Джона переполнял энтузиазм.

— Это было просто изумительно, — сказал он Кармен, — в самом деле замечательно.

— Спасибо, — поблагодарила она, сияя от радости.

— У меня идея! Я думаю, вам следует выступить в деревне!

— Ой, нет, — ответила Кармен. — Дети будут стесняться!

— Стесняться! — воскликнул сэр Джон. — Стеснительными их совсем не назовешь!

— Ладно, я позже поговорю с ними об этом, — сказала Кармен, не желая отказываться от этой мысли. — Вы считаете, что люди заплатят?

За минувшие несколько недель она осознала, что денег на их содержание осталось крайне мало.

Хотя попечительский совет, занимающийся детьми басков, провел активную кампанию по сбору денежных пожертвований, британская публика не всегда радостно раскошеливалась ради детей, которых считала коммунистами. В каждой колонии жили и эмигранты, приехавшие заработать денег.

Сэр Джон оказался прав. В тот же вечер дети единогласно проголосовали за то, чтобы выступить перед публикой с представлением.

— Но у нас только три танца и пять песен, — высказалась одна из старших девочек. — Вы думаете, этого достаточно, ведь мы будем продавать билеты?

Раздался одобрительный шепот: этого будет явно мало. Мерседес, не раздумывая, выдвинула идею.

— Я могу танцевать, — сказала она. — Скорее всего, они никогда не видели фламенко.

— Это, конечно, значительно расширит нашу программу, — согласилась Кармен, которая знала о прошлом Мерседес. — Но кто будет тебе аккомпанировать?

— Да, здесь гитариста не найдешь, — согласилась Мерседес, пытаясь не придавать этому значения. — Но я могу научить вас ритмично хлопать в ладоши.

В полутьме взметнулось вверх несколько рук — энтузиазма тут было не занимать.

— А у меня вот что есть, — послышался голос со стороны кровати, стоящей в самом дальнем углу комнаты. Это была Пилар. Все обернулись, когда услышали щелкающий звук кастаньет. Он напоминал звук цикады, и в эту жаркую ночь они представили, что вернулись домой. Пилар играла на кастаньетах лет с трех-четырех, и теперь в свои четырнадцать она полностью овладела этим мастерством.

— Вот и славно! — воскликнула Мерседес. — Мы дадим настоящее представление.

Теперь в труппе было двадцать танцоров, и все, как безумные, репетировали три дня. Те, кто не танцевал, рисовали афишу, а сэр Джон повесил ее в деревне.

К досаде леди Гринхэм, Мерседес репетировала в коридоре, где покрытие было достаточно твердым, чтобы выдержать силу ее ног. Чтобы посмотреть на нее, девочки садились на ступеньки лестницы и тайком подглядывали через перила. Они никогда не видели ничего подобного и были совершенно очарованы. Девочки хлопали в ладоши и топали ногами, пока Мерседес переводила дух.

Пилар сидела в конце коридора. Она потихоньку отбивала ритм сначала ладонями, пытаясь его уловить, а затем, когда никто не слышал, вела свою партию кастаньет. Лишь после того, как она стала полностью уверена в своем инструменте, Пилар придвинулась поближе и начала аккомпанировать Мерседес. Она продемонстрировала каждый затейливый «узор» звучания кастаньет, заставляя их вибрировать и петь, щелкать и трещать.

— Чудесно, Пилар, — сказала Мерседес. Она никогда раньше не слышала такой мастерской игры на кастаньетах.

В день выступления в деревенском клубе не было свободных мест. Кто-то пришел из чистого любопытства, чтобы посмотреть на этих «маленьких смуглых людишек», как их описали в попечительском комитете. Для них это было подобно походу в зоопарк. Другие явились просто из-за скуки. В английской деревушке было мало развлечений.

Баскские танцы очаровали публику. Миссис Уильямс постаралась найти подходящую ткань, а девочки сами сшили себе костюмы: красные юбки, зеленые жилетки, черные фартуки и простые белые блузки. Они танцевали энергично и с энтузиазмом. Все хлопали и вызывали на бис.

Песни также привели публику в полный восторг. Приятные голоса сливались в такой идеальный унисон — «Anda diciendo tu madre», — что даже самые черствые зрители растаяли. Мерседес за кулисами почувствовала, как к горлу подкатывает комок, когда она услышала, как они пели последнее слово — «madre». Они находились так далеко от своих матерей, и большинство из них были необычайно смелыми.

Мерседес выступала последней. Не могло быть контраста значительнее, чем тот, что существовал между фламенко и наивной простотой баскских танцев. Это было совершенно не похоже на те механические представления, которые она давала на пути к Бильбао. Здесь, в этом зале с протекающей крышей и с аудиторией, состоящей в основном из женщин с каменными лицами, она показала всю свою боль и желание. Она была одета в красное платье в горошек, которое ей много месяцев назад подарил владелец бара. С тех пор она сильно поправилась, и сейчас оно идеально подчеркивало изгибы, которые у нее появились.

Если бы публика испарилась в воздухе в эту теплую ночь, это бы ее не очень расстроило. Сегодня ночью она танцевала для себя. Некоторые из них поняли это и глубоко вздохнули. Она жадно следили за каждым выразительным движением и оценили ее чувства, которые она раскрыла перед ними. Когда кастаньеты хлопнули в воздухе и последовали ритму ее ног, все почувствовали, как волосы на затылке встали дыбом.

Другие нашли ее выступление тяжелым. Это было странно, непонятно и чужеродно, заставило их почувствовать себя довольно неуютно. В конце представления какое-то мгновение стояла тишина. Никто из них ничего подобного не видел. Некоторые начали вежливо хлопать. Другие восторженно аплодировали. Несколько человек встали. Мерседес разбила им сердце.

Вскоре слава баскских песен и танцев, а также фламенко распространилась широко. О них даже написали в местной газете. Стали приходить письма из деревень и городов юга Англии, в которых люди просили беженцев выступить. Все приглашения принимались, так как оплата уходила на их содержание. Раз в неделю они упаковывали свои костюмы и отправлялись в другое место. Разница между простотой традиционных баскских танцев и напыщенным стилем фламенко казалась удивительной всем, где бы они ни выступали. И дня не проходило, чтобы Мерседес не думала о Хавьере, а когда танцевала, она как будто воскрешала его в памяти и снова вызывала в воображении. Ей необходимо было оставаться в форме, когда они снова встретятся, убеждала она себя.

Несколько счастливых месяцев миновали, и единственным человеком, которому не нравилась праздничная атмосфера лагеря в Уинтон-Холле, была леди Гринхэм.

— Почему она выглядит так, будто бы у нее во рту лимон? — однажды вечером спросила Мерседес Кармен.

— Думаю, что она не рада нашему пребыванию здесь, — ответила Кармен, говоря об очевидном.

— Тогда зачем она нас пригласила?

— Это не она. Это сделал сэр Джон, — ответила Кармен.

— Но, по правде сказать, я думаю, она просто из тех людей, которые вечно всем недовольны.