— Я слышала, что отплывает несколько кораблей, они увезут людей в безопасное место.

— Куда они их повезут?

— В Мексику, Россию…

На лице сеньоры Санчес возникло выражение полнейшего ужаса. Она видела снимки детей, приехавших в Москву на поезде. Город казался таким чужим: транспаранты на непонятном языке, пионеры, встречающие прибывших с цветами, кругом такие чужие, такие незнакомые лица…

— Я не могу даже подумать о том, чтобы мои дети уехали неведомо куда. Как ты можешь такое предлагать?

От злости и страха она заплакала. Сеньора Санчес даже не представляла, какое расстояние им придется преодолеть и чем окончится это путешествие. Материнский инстинкт подсказывал ей, чтобы она никуда не отпускала своих детей.

— Это лишь на время, — заверяла ее Мерседес. — Они окажутся далеко от войны и не будут голодать.

Теперь люди стояли в очередях, чтобы их дети попали на эти корабли, и они были еще длиннее, чем очереди за хлебом. Ужасы Герники, убийство ни в чем не повинных людей, методичное разрушение целого города заставили каждого в Бильбао посмотреть в глаза жестокой правде: то же может случиться и с их собственным городом.

Чтобы полностью уничтожить город, можно провести атаку с земли, с моря, с воздуха — нигде не укроешься, по крайней мере в Испании. Как и многие родители в Бильбао, сеньора Санчес была поставлена перед фактом, что ее отпрыскам лучше уехать в безопасное место. В конечном итоге, говорили, что это всего лишь на три месяца.

Больше восемнадцати часов Мерседес с сеньорой Санчес и четырьмя ее детьми ожидали своей очереди, чтобы подать документы на эвакуацию. Все нервничали, поглядывали на яркое чистое небо и задавались вопросом, сколько минут отсрочки окажется у них в распоряжении между первым появлением самолета и тем, как земля затрясется от взрыва. Они стояли в очереди на корабль «Гавана», который отплывал в Англию. Хотя сеньора Санчес даже не представляла себе эту страну, она знала, что Великобритания значительно ближе всех остальных предложенных мест, поэтому она сможет увидеть своих детей значительно раньше.

После всех этих часов терпеливого ожидания наконец подошла очередь Марии Санчес просить за своих драгоценных сыновей и дочерей.

— Пожалуйста, скажите, какого возраста у вас дети, — сказал чиновник.

— Трех, четырех, девяти и двенадцати лет, — ответила она, указывая на каждого ребенка по очереди.

Чиновник изучающе посмотрел на детей.

— А вы? — спросил он, обращаясь к Мерседес.

— Ой, я не ее дочь, — сказала она. — Я просто помогаю присматривать за детьми. Моего имени нет в заявлении.

Мужчина что-то проворчал, делая пометки в форме, лежащей перед ним.

— Двое младших детей не подходят по возрасту, — пояснил он, вновь обращаясь к сеньоре Санчес. — Мы берем детей от пяти до пятнадцати. Двое старших могут ехать, но сначала вам нужно ответить на несколько вопросов.

После этого он стал выкрикивать вопросы, требовавшие немедленного правдивого ответа: где работает отец, его вероисповедание, к какой партии принадлежит. Мария честно ответила на все. Сейчас было не время для лжи. Ее муж был членом профсоюза и членом социалистической партии.

Чиновник отложил ручку и взял в руки папку, лежавшую на столе, открыл ее и провел пальцем вниз по колонке, молча что-то считая. Несколько минут он продолжал делать записи. Необходимо было разместить детей, чьи родители принадлежали к разным политическим партиям, согласно голосам, набранным этими партиями на последних выборах. Дети были разделены на три группы: республиканцы и социалисты, коммунисты и анархисты, националисты. Казалось, что корабль полон, что для детей социалистов мест нет.

— А вы, — вновь взглянул чиновник на Мерседес, — вы не хотите поехать?

Мерседес была совершенно сбита с толку. Ей и в голову не приходило, что для нее найдется место на корабле. Она была уже слишком взрослой, поэтому смирилась с тем фактом, что ей придется остаться в Бильбао. У нее не было стремления оказаться на одном из кораблей, увозивших взрослых в далекие страны. По ее разумению, подобное путешествие было равносильно признанию, что она никогда не найдет Хавьера.

Но она продолжала цепляться за все угасающую надежду найти любимого, учитывая то, что, если она уедет, проследить ее путь будет почти невозможно.

— Нам требуется несколько молодых девушек, чтобы присматривать за детьми. Есть еще места. Если вы уже имели дело с детьми, вы, вероятно, тот человек, который нам нужен, — объяснил чиновник.

Мерседес едва расслышала его слова, настолько была сбита с толку новой дилеммой.

— Мерседес! — воскликнула Мария. — Ты должна ехать! Это твой шанс!

Впервые за все время знакомства Мерседес увидела, как выражение смирения исчезло с бледного лица женщины.

Мерседес показалось, что ей протягивают руку помощи; с ее стороны было бы неблагодарностью эту помощь не принять. Люди стремились попасть на эти корабли. Она уверяла себя, что через несколько месяцев вернется и воссоединится со своей семьей. Но бросить поиски Хавьера? Немыслимо!

Двое старших детей, Энрике и Палома, чья судьба уже была решена, стояли и умоляюще смотрели на Мерседес. Они очень хотели, чтобы она поехала с ними, и инстинктивно понимали, что и мама обрадуется, если девушка поплывет на одном с ними корабле. Мерседес взглянула в широко открытые, полные надежды глаза. Возможно, впервые за все время ей выпадает шанс сделать что-то по-настоящему полезное и принять ответственность за кого-то еще кроме себя.

— Ладно, — услышала она собственный голос. — Я поеду.

Последовали кое-какие формальности. Во-первых, медицинский осмотр. Мерседес повела двух детей в кабинет «Asistencia Social»[78], они встали в очередь, ожидая, пока их осмотрит английский врач. Он почти не задавал вопросов, потому что не знал испанского, а они не говорили по-английски. Паломе и Энрике выдали чистое карантинное свидетельство. К одежде прикрепили личный номер — шестиугольную карточку со словами «Expeditión a Inglaterra»[79] — и велели носить ее, не снимая.

— Что ты возьмешь с собой? — восторженно спрашивала Палома брата, как будто они собирались в увеселительное путешествие.

— Не знаю, — печально ответил Энрике. — Шахматы? Не уверен. Будет ли там с кем играть?

Им было позволено взять с собой только по маленькой сумочке со сменой одежды и ограниченным количеством вещей, к выбору которых следовало подойти с особой тщательностью. У детей-католиков туда должна была поместиться и маленькая Библия.

— Я возьму Розу, — решительно сказала Палома.

Роза была ее любимой куклой, ее воображаемым другом. Если Роза поедет с ней, то все будет хорошо, Палома была в этом уверена.

Ее старший брат не был в этом так убежден. Его тревожила предстоящая поездка, но, как самый старший мужчина в семье, он не должен был показывать свои страхи.

Немногочисленные вещи Мерседес все поместились в маленькую сумочку, ей не из чего было выбирать. Корабль отплывал через два дня, и в течение последних двух суток у нее оставался шанс найти Хавьера. За эти сорок восемь часов она внимательно изучила каждую группу людей на улице, каждую очередь в надежде увидеть его лицо.

В шесть часов вечера 20 мая тысячи людей заполнили железнодорожный вокзал в Португалете. По шестьсот детей одновременно специальные поезда везли в Сантурсе — основной док Бильбао, где была пришвартована «Гавана». Некоторые родители никогда не ездили дальше Памплоны, поэтому им было невыносимо смотреть на то, как их собственные дети уезжают в далекие страны. Некоторые дети повисли на материнских юбках, но больше страдали родители. Многие малыши радовались, веселились, улыбались, рассчитывая вскоре увидеть своих близких. Они относились к поездке как к морскому путешествию с пикниками, торжествами, приключениями. Для них атмосфера была волнующей и праздничной. Проводить детей приехал сам президент Азанья.