Она вздрогнула и обернулась. Мануэла!
Но это была не она. Это была какая-то старуха.
— Я видела их. Сочувствую. У них не было ни единого шанса, когда упал этот снаряд.
Поскольку их убежище находилось совсем близко от центра взрыва — на это указывала воронка, — они погибли мгновенно. Об этом Мерседес подумала в первую очередь. По крайней мере, Хави крепко спал. Она отчаянно надеялась, что все было именно так и они не мучались.
— Твоя семья?
Мерседес покачала головой. Она не могла говорить. Да и что скажешь? Она просто стояла и смотрела в оцепенении на то место, где когда-то сидели ее друзья.
Десятки человек погибли. Лишь немногие из жертв налета были коренными жителями Альмерии, большинство, как Мануэла и Хави, протащились две сотни километров только для того, чтобы умереть в чужом городе. Фашистские бомбардировщики отличались меткостью. Они знали, что на улицах будет полно беженцев, легких мишеней, беззащитных людей.
Мерседес огляделась и увидела женщину, стоящую у руин собственного дома. Она видела, как тот падает, и теперь тщетно пыталась найти свои пожитки среди обломков обуглившегося дерева и перил, которые когда-то были на верхнем этаже. Если она сейчас ничего не найдет, потом будет уже поздно — вокруг было полно доведенных до отчаяния нуждающихся людей, готовых покопаться в бесхозном имуществе.
Мерседес посчитала, что ей просто повезло, что за время долгого пути удалось избежать пулеметных очередей, бомб и снарядов. Удивительно, как эта последняя атака миновала ее?
В карманах пальто уместилось все ее имущество: в одном — горсть чечевицы и полбуханки хлеба, в другом — танцевальные туфли.
Глава двадцать третья
Несколько дней спустя после отъезда из Гранады Антонио и его друзья достигли окрестностей Мадрида. Они подъехали с восточной стороны, где власть была в руках республиканской милиции. Они были шокированы тем, во что превратилась столица, а вид разрушенных бомбежками зданий только больше разозлил их. Когда они проезжали мимо в своем грузовике, маленькие дети, задрав головы, смотрели на них и махали руками, женщины поднимали puño[66] в жесте единства республиканцев. Прибытие каждого нового сторонника Республики только подкрепляло надежды, что фашисты не войдут в Мадрид.
Стоя вместе со своими попутчиками в очереди, чтобы записаться в отряды милиции, они больше узнали о ситуации в столице родины.
— По крайней мере нас обещали покормить, если мы запишемся в добровольцы, — сказал один из попутчиков. — Я с нетерпением жду, когда заморю червячка.
— Я бы не стал так надеяться, — ответил другой. — Здесь, наверное, с продуктами туго…
С сентября в Мадриде было полно беженцев. Несколько окрестных городков захватили фашисты, и объятые ужасом жители подались в столицу, отчего ее население увеличилось в несколько раз. Мадрид был окружен врагами, но кольцо было не настолько плотным, чтобы в город невозможно было прорваться. Поэтому вера жителей в освобождение не умирала. Тысячи беженцев со всеми пожитками, уместившимися в небольшой узелок, и коренные жители Мадрида продолжали надеяться, что ситуация скоро изменится. Они не смогут долго продержаться на одном хлебе и бобах.
В ноябре оптимистические настроения в Мадриде были поколеблены. Более двадцати пяти тысяч националистов высадились к западу и югу от столицы. Через несколько недель им на помощь были брошены войска из Германии. Голодающие люди в Мадриде чувствовали, что кольцо сжимается, с каждым днем еды становилось все меньше, они затянули пояса потуже.
Потом пошли слухи, что республиканское правительство эвакуировалось из Мадрида в Валенсию. В покинутых государственных кабинетах по столам летали документы, а портреты продолжали пристально наблюдать за пустыми коридорами. Через приоткрытые окна влетали птицы и роняли бледные экскременты на темные кожаные кресла. Переезд был, как считалось, временным. В шкафах оставались документы, и горы книг были нетронуты, на их корешках искусной работы, равно как и на облицованных деревянными панелями стенах, уже собралась пыль. Высокие окна не позволяли жителям заглядывать в эти тихие комнаты, но они легко могли представить, что там внутри. Некоторые падали духом.
Большинство жителей Мадрида понимали, что отсутствие правительства не означает, что город сдастся на милость Франко, они были исполнены решимости. Мужчины, женщины, дети готовы были встать на борьбу с врагом. Так и случилось: маленькие дети бегали с поручениями на линию фронта, а некоторые храбрые женщины сменили веники на винтовки.
Пока не подтвердились опасения переехавшего правительства, что фашисты вот-вот войдут в Мадрид. Франко остановили в Толедо, а спустя некоторое время наконец прибыла помощь из Советского Союза вместе с добровольцами-антифашистами со всего мира. Вместе с коммунистами, которые были готовы встать на защиту города, когда правительство переехало, эти интернациональные бригады помогали держать оборону в Мадриде.
— Salud[67]! — кричали они.
— Salud! — отвечали им иностранцы.
Все говорили на разных языках, но этот жест солидарности и это слово были понятны абсолютно всем.
У Антонио завязался разговор с человеком, у которого было семеро детей.
— До недавнего времени наши дети могли играть на улицах. Иногда, на несколько часов, жизнь возвращается в обычное русло, — уныло говорил он. — Сейчас все меняется.
Антонио огляделся вокруг и увидел, как от минометного обстрела пострадали здания: все были испещрены следами пуль. Постоянные пулеметные выстрелы и свист фугасов вызывали панику и беспорядки. Для Антонио стало очевидным, что блаженство мирной жизни, когда все шло своим чередом, было разрушено. Его место занял постоянный животный страх. Плакаты с боевой пропагандой отставали от стен, словно тающие надежды.
— Можете себе представить, как радовались дети первые несколько дней, когда не нужно было ходить в школу, — продолжал отец семейства.
Дети, как и их матери, уже затосковали по привычному старому распорядку. Их размеренная жизнь перевернулась, словно аккуратно нагруженная тележка с фруктами, а содержимое высыпалось в сточную канаву.
Стоя на улице, горя желанием сражаться за этих людей, Антонио видел, насколько важна обманчивая видимость мирной жизни. Между бомбежками чистильщики обуви продолжали зарабатывать свои гроши. Матери и бабушки ходили по улицам в лучших зимних нарядах, дети в пальто с бархатными воротниками либо плелись где-то сзади, либо бежали впереди, к досаде взрослых. Мужчины в фетровых шляпах, с шарфами, повязанными вокруг шеи, продолжали совершать вечерние прогулки, несмотря на февральский ветер. Это напоминало время гуляний в обычный день в мирное время.
При звуке сирен женщины крепче хватали за руки детей, а если отпрысков было слишком много, незнакомые люди останавливались и помогали многодетным матерям. Великое искушение — поднять глаза к небу, увидеть самолеты и даже наблюдать за разворачивающейся битвой. Так инстинктивно поступали дети, многие упирались, не хотели спускаться в темноту метро, прятаться, до тех пор пока вокруг не начинали со свистом падать бомбы. В былые времена метро служило для того, чтобы добраться из одного конца города в другой. Теперь для некоторых людей станции метро стали убежищем, а для многих даже постоянным домом.
В конце концов, напуганные происходящим в небе, но боясь долго оставаться внизу, люди выходили на свет, на улицы, где стояли разрушенные здания, похожие на торт, который разрезали ножом. Роскошные дома остались без стен, их дорогие интерьеры теперь были выставлены на всеобщее обозрение. Тарелки и блюда даже не треснули и ждали, когда их снова будут использовать, хотя их владельцы могли быть и мертвы.
Посторонние взгляды вторгались в частную жизнь незнакомых людей, была видна раскачивающаяся на ветру одежда, аккуратно заправленные кровати были растрепаны ветром, на самом краешке обрушившегося пола раскачивался обеденный стол. На нем, придавленная вазой с искусственными цветами, все еще лежала клетчатая скатерть. Картины накренились, с книжных полок посыпались книги, теперь они лежали на полу. Тикающие часы отмеряли время до того, как упадет следующая бомба, или дни, пока квартира не будет полностью разрушена. В зеркале, которое обычно висело на задней стене, отражался весь ужас разрухи. В некоторых случаях уцелели лишь фасады зданий, став хрупкими, как декорации.