Но то, что привело бы Ивана Алексеевича в бешенство и что заставило бы его навеки отказаться от знакомства с бывшим учеником, заключается в одной фразе, звучащей как социальный заказ: «Бунин променял две самые драгоценные вещи — родину и революцию — на чечевичную похлебку так называемой свободы и так называемой независимости» (стр. 119) (цитата из «Травы забвенья», опубликованной в журнале «Новый мир». — А. Б.). Александр Кузьмич, с каких пор для писателя свобода и независимость являются «чечевичной похлебкой»?»

В столетие гибели Пушкина Бунин участвовал в вечерах и собраниях его памяти. Он писал:

«Пушкинские торжества!

Страшные дни, страшная годовщина — одно из самых скорбных событий во всей истории России, той России, что дала Его. И сама она, — где она теперь, эта Россия?

«Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия».

— О, если б узы гробовые

Хоть на единый миг земной

Поэт и царь расторгли ныне!»

11 февраля в Париже, в зале Иена, Бунин выступал с речью о Пушкине, 18 февраля — в русском ресторане Корнилова; говорил о «Пушкинском служении здесь, вне Русской земли».

В конце апреля 1937 года Бунин участвовал в вечере памяти Евгения Замятина, скончавшегося в Париже 10 марта, и прочитал, «со свойственным ему искусством», «Дракона» Е. И. Замятина, сообщали газеты. {17}

В октябре 1939 года Бунин поселился в Грассе на вилле «Жаннет», прожил здесь всю войну. Здесь он написал книгу «Темные аллеи» — рассказы о любви, как он сам сказал, «о ее «темных» и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях». Эта книга, по словам Бунина, «говорит о трагичном и о многом нежном и прекрасном, — думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное, что я написал в жизни».

У Буниных на «Бельведере» с 1927 года жила поэтесса Галина Николаевна Кузнецова (1900—1976). Иногда она уезжала от них на два-три месяца и окончательно оставила этот гостеприимный дом в апреле 1942 года. Она переселилась в Канны, потом в Америку, где работала корректором в издательском отделе советского представительства в ООН; последние годы прожила в Мюнхене. Она писала прозу, стихи, ее «Грасский дневник» — талантливая и очень ценная книга для изучения биографии и творчества Бунина.

Об отношении Бунина к женщинам Андрей Седых пишет:

«У него были романы, хотя свою жену Веру Николаевну он любил настоящей, даже какой-то суеверной любовью. Я глубоко убежден, что ни на кого Веру Николаевну он не променял бы. И при всем этом он любил видеть около себя молодых, талантливых женщин, ухаживал за ними, флиртовал, и эта потребность с годами только усиливалась. Автор «Темных аллей» хотел доказать самому себе, что он еще может нравиться и завоевывать женские сердца. По-настоящему был у Ивана Алексеевича на склоне лет только один серьезный и мучительный роман с ныне покойной талантливой писательницей Галиной Николаевной Кузнецовой. Знал я об этом романе от Ивана Алексеевича, от самой Гали, с которой дружил с 1933 года, со времени бунинской поездки в Стокгольм, куда мы его сопровождали. Значительно меньше говорила об этом Вера Николаевна. Мне казалось, что она в конце концов примирилась, — считала, что писатель Бунин — человек особенный, что его эмоциональные потребности выходят за пределы нормальной семейной жизни, и в своей бесконечной любви и преданности к «Яну» она пошла и на эту, самую большую свою жертву. В конце концов Вера Николаевна и Галя даже подружились... Но роман этот закончился грустно: Галина Николаевна уехала из Грасса, — связь с Буниным ее тяготила, он подавлял ее своей властной и требовательной натурой».

О своем знакомстве с Буниным Кузнецова рассказала в статье «Памяти Бунина» (см. сб. «Вопросы литературы и фольклора». Воронеж. 1972).

При немцах Бунин ничего не печатал, хотя жил в большом безденежье и голоде. К завоевателям относился с ненавистью, радовался победам советских и союзных войск. В 1945 году он навсегда распрощался с Грассом и первого мая возвратился в Париж. Последние годы он много болел. Все же написал книгу воспоминаний и работал над книгой «О Чехове», которую он закончить не успел (издана в Нью-Йорке в 1955 году). Всего в эмиграции Бунин написал десять новых книг.

В письмах и дневниках Бунин говорит о своем желании возвратиться в Москву. Но в старости и в болезнях решиться на такой шаг было не просто. Главное же — не было уверенности, сбудутся ли надежды на спокойную жизнь и на издание книг. Бунин колебался. «Дело» о Ахматовой и Зощенко, шум в прессе вокруг этих имен окончательно определили его решение. Он писал М. А. Алданову 15 сентября 1947 года:

«Нынче письмо от Телешова — писал вечером 7 сентября... «Как жаль, что {18} ты не использовал тот срок, когда набрана была твоя большая книга, когда тебя так ждали здесь, когда ты мог бы быть и сыт по горло, и богат и в таком большом почете!» Прочитав это, я целый час рвал на себе волосы.

А потом сразу успокоился, вспомнив, что могло бы быть мне вместо сытости, богатства и почета от Жданова и Фадеева...»

Бунина читают сейчас на всех европейских языках и на некоторых восточных (в Индии, Японии и т. д.). У нас он издается миллионными тиражами. В его 80-летие, в 1950 году, Франсуа Мориак писал ему о своем восхищении его творчеством, о симпатии, которую внушала ему его личность и столь жестокая судьба его. Андре Жид в письме, напечатанном в газете «Фигаро» (1950, 23 октября), говорит, что на пороге 80-летия он обращается к Бунину и приветствует «от имени Франции», называет его великим художником и пишет: «Я не знаю писателей... у которых ощущения были бы более точны и незаменимы, слова более естественны и в то же время неожиданны». Восхищались творчеством Бунина Р. Роллан, называвший его «гениальным художником», Анри де Ренье, Т. Манн, Р.-М. Рильке, Джером Джером, Ярослав Ивашкевич. Отзывы немецкой, французской, английской и т. д. прессы с начала 1920-х годов и в дальнейшем были в большинстве восторженные, утвердившие за ним мировое признание. Еще в 1922 году английский журнал «The Nation and Athenaeum» писал о книгах «Господин из Сан-Франциско» и «Деревня» как о чрезвычайно значительных; в этой рецензии все пересыпано большими похвалами: «Новая планета на нашем небе!!..», «Апокалипсическая сила...» В конце: «Бунин завоевал себе место во всемирной литературе» (привожу эти фразы в переводе Бунина). Прозу Бунина приравнивали к произведениям Толстого и Достоевского, говоря при этом, что он «обновил» русское искусство «и по форме и по содержанию» (Р. Роллан). В реализм прошлого века он привнес новые черты и новые краски, что сближало его с импрессионистами (с М. Прустом). Очень показательно в этом отношении письмо Бунина, неизвестное нашим читателям, в котором он дает оценку своего творчества. В 1950 году он писал Л. Ржевскому:

«Естественно, — пишете вы, — что реалист Бунин не приемлет символизма Блока»! Называть меня реалистом значит... не знать меня как художника. «Реалист» Бунин очень и очень приемлет многое в подлинной символической мировой литературе».

Нередко пишут, что Бунин «умер советским гражданином» — получил советский паспорт, когда выдавали паспорта в послевоенное время возвращенцам. Я спросил о паспорте Веру Николаевну, она сообщила, что Иван Алексеевич паспорта не получал, она писала об этом в одной из своих газетных статей.

Бунин сказал в письме к Л. Ржевскому:

«Да, я не посрамил ту литературу, которую полтораста лет тому назад начали Карамзин и... Жуковский...»

Он восславил отечественную литературу так, как только могут это сделать гениальные писатели. Лучше кого бы то ни было из современников он понимал, что «Россия и русское слово (как проявление ее души, ее нравственного строя) есть нечто нераздельное».

Похоронен Бунин на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, в склепе, в цинковом гробу.

Он скончался на руках той, кому суждено было стать его спутницей в тече-{19}ние сорока шести лет и без кого, по его собственному признанию, он ничего не написал бы. Пропал бы!»