На рассвете он пошел к Шифре в ее чулан, но старуха, похожая в своем кресле на паучиху, уже знала его сон.

— Тебе в жизни нужна любовь, — сказала она. — Не нужно жить завтрашним днем — он может и не наступить. Кто знает, что написано о тебе в Книге Судеб?

Цейтлин ненавидел перемены — он так боялся, что его уютный мирок рухнет. Но что-то в цепи бытия сместилось, и он не смог сдержаться. И он пошел в комнату Ариадны вопреки всем своим правилам, словно в трансе — вероятно, подумал он, это перст Судьбы.

Сейчас он смотрел вниз на жену, которая так и осталась лежать на полу.

— У тебя кто-то есть? — настаивала она. — Ты влюбился в какую-нибудь кокотку из балета? В бесстыжую цыганку из «Медведя»? Если так, мне плевать. Понимаешь, самовлюбленный холодный дурак, мне наплевать! Я буду паинькой, как монашка. Старец указал мне усыпанный розами путь к искуплению. Он дает мне аудиенцию на следующей неделе, шестнадцатого декабря. Только Распутин и я. «Я научу тебя, Пчелка, — сказал он. — Ты так много грешила, от тебя исходит чернь сатанинская. Я научу тебя любви и искуплению». Вот что он сказал своей Пчелке. Он так добр ко мне. Он слушал меня целыми часами, даже когда в его приемной толпились просители, генералы и княгини…

Цейтлин защелкнул запонки на манишке и заново повязал галстук.

— Я просто хочу вести нормальную жизнь, — спокойно произнес он. — Я уже не так молод, могу умереть в любой момент. Неужели это тебя так удивляет? Флек уладит все формальности.

С чувством безысходной тоски, страшась будущего, он притворил за собою дверь.

22

На широком мерцающем экране синематографа «Пиккадилли» на Невском сегодня на дневном сеансе давали «Сердце-игрушку». Сашенька опоздала, поэтому начало пропустила, но, подняв лицо к освещенному экрану и закурив сигарету, она вскоре догадалась, что главный герой — общепризнанный щеголеватый красавец (который на самом деле был похож на набитый витринный манекен) — во фраке и белом галстуке гулял по пляжу, а дама в темно-красном бальном платье (та, что с сердцем-игрушкой) не сводила взгляда с синих волн.

В темноте полупустого зала было душно от электричества и серебристого папиросного дыма, который клубился в свете прожектора. Солдат, пришедший на сеанс с невестой, громко комментировал: «Смотри, она в воду заходит! В море залезла!» Парочка в последнем ряду страстно целовалась: оба наверняка имеют свои семьи, но слишком бедны, чтобы снять номер в гостинице. Храпел какой-то пьяный. Но большинство не отрываясь, в немом восхищении смотрело на экран. Сашенька только что передала Сатинову записку от Менделя, и у нее оставался еще час до встречи с товарищем Ваней на Выборгской стороне. Потом домой, ужинать.

«Конец» — возвестили витиеватые литеры на черном фоне, а затем появилось название следующей фильмы: «Ее шеи и плеч ослепительный блеск».

Сашенька громко вздохнула.

— Вам это все кажется ужасной глупостью? — послышался голос у нее за спиной. — Где же ваше романтическое чувство?

— Романтическое чувство? Вы насмешник и циник, — ответила она Сагану. — Вы отдаете себе отчет в том, что с помощью кино мы завоюем Россию? Этот серебристый экран окрасит мир багрянцем. А я-то думала, вы днем спите…

Со времени Сашенькиного ареста они встречались каждые два-три дня, иногда поздней ночью. Она все разговоры подробно передавала Менделю.

— Терпение, — сказал он. — Продолжай игру. Придет время, и он что-нибудь тебе предложит.

— Он считает, что может очаровать меня своей начитанностью.

— Пусть и дальше так думает. Даже в охранке служат люди, а людям свойственно ошибаться. Влюби его в себя.

Она никогда не знала, где и когда встретит ротмистра. Между вопросами о поэзии, романах и идеологии он задавал вопросы о партии — а Мендель все еще в городе? Кто этот новый товарищ с Кавказа?

Где живет Молотов? А она отвечала, как учил Мендель, вопросом на вопрос: какие рейды планируются, какие аресты, есть ли в комитете двойные агенты?

Началась новая фильма, и струнный квартет заиграл в стремительном темпе.

— Я сюда не развлекаться пришел, — внезапно посерьезнел Саган. — На улице меня ждет тройка. Вам надобно поехать со мной.

— Зачем это? Вы меня опять арестовываете?

— Нет, ваша матушка в беде. Я делаю одолжение вам и вашей семье. Объясню по дороге.

Они забрались в сани, натянули на колени медвежью полость, укутались в меха, и сани бесшумно покатили по льду.

— Вы везете меня домой?

Саган отрицательно покачал головой.

— К Распутину. Он исчез.

— И что? Стыдно признаться, но он завербовал нам больше сторонников, чем «Манифест Коммунистической партии».

— Вот в этом, Земфира, мы расходимся. Для нас его исчезновение — это благословение Господне. Тело спустили где-нибудь под лед — мы отыщем. Государыня сама не своя от горя. Он не вернулся с ужина в Юсуповском дворце — молодой Феликс, гомосексуалист князь Юсупов, по уши замешан в этом деле, да ведь он женат на великой княжне.

— А моя мать?

— Ваша матушка ждала Распутина в его апартаментах. Думаю, после наших недавних бесед помочь сможете именно вы… 

Вход в дом № 64 по Гороховой улице охраняли городовые в серых шинелях с барашковыми воротниками.

Молодые люди в потрепанных студенческих шинелях с тетрадками и громоздкими фотоаппаратами пытались протиснуться сквозь оцепление, но Сашеньку и ротмистра Сагана пропустили сразу.

Жандармы в красивых голубых мундирах с серебряными пуговицами прятались от холода во дворе дома. Сашенька отметила, что они отдали честь Сагану, хотя он был одет в штатское.

Внутри дома накрахмаленные манишки, безукоризненно сшитые костюмы и модные ботинки выделяли служащих столичного Охранного отделения на фоне нечесаных бород и красных носов следователей сыскной полиции — те официально вели следствие по делу об убийстве. Офицеры охранки своими жаргонными словечками напомнили Сашеньке большевиков. Вероятно, все тайные организации похожи.

— Мы приехали за ее матерью, — пояснил Саган коллегам, беря Сашеньку за руку. Она решила руки не вырывать.

— Поднимайтесь наверх, но поторапливайтесь, — сказал Сагану жандармский офицер. — Директор департамента вот-вот прибудет. Министр в Царском Селе с докладом у ее императорского величества, но скоро и он пожалует сюда.

Уже подходя к жилым комнатам, Сашенька услышала чьи-то рыдания. Внутри пахло точно так же, как в крестьянских избах в имениях Цейтлиных на Украине, но тут к запаху щей примешивался легкий аромат французских духов. Сашеньке показалось, что все здесь не к месту: убранство крестьянской избы мешалось с убранством кабинета чиновника и буржуазного особняка. Весь дом напоминал скорее разбойничий притон, куда тащат все без разбору.

Внезапно за их спиной произошло какое-то движение: в комнату вошел генерал корпуса жандармов в окружении свиты.

Саган поспешил ему навстречу, отдал честь, поговорил недолго и вернулся к Сашеньке.

— Обнаружено тело. В Неве. Он! — Саган перекрестился и заговорил громче: — Ладно. Нужно отвезти вашу мать домой. Она здесь со вчерашнего вечера.

Стенания стали еще пронзительнее, еще громче.

Саган распахнул двойные двери в маленькую темную комнатку, где стоял большой диван, лежали алые ковры и подушки.

Завывания были нечеловеческими, а в комнате — так темно, что фигуры в ней было трудно различить.

Сашенька отшатнулась, но ротмистр поддержал ее за талию и взял за руку. Девушка была благодарна ему, но самым сильным ее чувством в тот миг был страх.

Перед ее глазами плясали красные точки, пока глаза привыкали к темноте.

— Она здесь. Вас внизу ждет машина, но нужно поторопиться, чтобы успеть до приезда прессы. Ну же, входите. Не бойтесь, — мягко подтолкнул Саган. — Это плач всего-навсего.

Сашенька вошла в комнату.

В переплетении тел, рук, ног вначале трудно было различить отдельные человеческие фигуры. Несколько женщин, взявшись за руки, припадали к земле, катались по полу, истерично рыдали, завывали, как азиатские плакальщицы. Среди них Сашенька увидела свою мать, которая в конвульсиях трясла головой, черты ее лица заострились, распахнутый в крике рот напоминал разверстую алую рану, глаза дикие, невидящие.