Ему уже было за сорок — непослушные вьющиеся волосы, какой-то ученый; она — типичный «синий чулок». Я хотела рассказать им, что мама Снегурочки тоже еврейка, поэтому, можно сказать, они родня. Я рассказала о любимых игрушках и играх Снегурочки, и они стали играть с ней. Это позже послужило мне утешением. Они приходили два-три дня подряд, играли со мной и Карло, потом я оставила их вместе со Снегурочкой, надеясь, что они получше узнают друг друга. Но этого не произошло. Снегурочка постоянно прибегала ко мне. «Где Лала? — кричала она. — Лала, ты же нас не бросишь, правда? Где Карло, я хочу остаться с Карло! Карло!»

Когда Снегурочку забирали, она билась в рыданиях.

«Лала, ты же обещала, Лала, помоги, Лала!» Она хотела остаться со мной, со своим братом. Наконец нянечки и охранники усадили ее в машину. Она билась и плакала: «Лала, ты же обещала!» Ее новые родители сели в машину, и они уехали. Я опустилась на пол и завыла как раненый зверь на глазах у всего детского дома…

Катенька очень устала, но несмотря на весь трагизм повествования, почувствовала охотничий азарт.

— Эта пара из Одессы, должно быть, Либергарты. Роза — это Снегурочка.

Но Лала продолжала свой рассказ, как будто не слыша.

— То же было с Карло и крестьянами.

— Крестьянами? — переспросила Катенька, записывая.

— Семейной парой, которая усыновила Карло. Как только Снегурочку увезли, он расплакался: «Где Снегурочка? Хочу поцеловать Снегурочку! Лала, ты же меня не бросишь, правда, Лала?» Я с трудом пережила этот день. Он вырывался, когда его забирали. Я до сих пор слышу их голоса. В некотором роде ему было проще — он был еще маленьким, всего три годика. Я молилась, чтобы он забыл Сашеньку и Ваню, — вероятно, так и произошло. Ему должны были дать другое имя. Говорят, три года — пограничный возраст между тем, что ты помнишь, и тем, чего уже не помнишь.

Катенька снова взяла Лалу за руку.

— Лала, у меня для вас прекрасная новость.

— Какая? О Сашеньке? — Она стала всматриваться в темный проем двери. — Сашенька здесь? Я верила, что она вернется.

— Нет, Лала. Я не знаю, где Сашенька.

— Она мне так часто снится. Я уверена, она жива. Мы все думали, что Самуил умер, а он вернулся из царства мертвых. Найди ее, Катенька! Приведи ко мне.

— Я сделаю все, что в моих силах, но у меня для вас другая новость. Я думаю, мы нашли Снегурочку. Фамилия семьи, которая ее удочерила, — Либергарт, они назвали ее Розой. Я позвоню ей сегодня и привезу к вам. Тогда вы сможете ей все сами рассказать.

Лала посмотрела на Катеньку и отвернулась, прикрыв рукой глаза.

— Я знала, что ждала не напрасно. Этот Сатинов — ангел, ангел, — прошептала она. Потом выпрямилась, повернулась к Катеньке. — Я хочу встретиться со Снегурочкой. Но не тяните. Я не вечная.

Катенька встала, у нее кружилась голова. Казалось, она сама пережила эти трагические расставания.

— Я должна вернуться в гостиницу, позвонить Розе. Но пожилая женщина протянула к ней руку.

— Нет-нет… останься со мной. Я так долго ждала, я боюсь, что ты не вернешься. Что это только сон. Сон, который так часто мне снился: Самуил с бокалом грузинского вина ведет меня в старую библиотеку, где полно старых книг и разных диковинок, в пустом доме, увитом виноградом и сиренью. И Сашенька на санях с бубенцами мчится по Петербургу, смеется и кричит: «Быстрее, Лала, быстрее…» И я просыпаюсь в этой маленькой комнатке, одна.

— Конечно, я останусь, — ответила Катенька, присаживаясь назад в уголок в кресло. Она была рада, что не придется возвращаться в пустую гостиницу на окраине Тбилиси.

Теплой ночью ее разбудила Лала, которая сидела в кровати. Ее арестовали у ворот института, барон. Да, жандармы ее арестовали… Чем сегодня займемся, Сашенька? Поедем кататься на коньках, дорогая? Нет, если будешь хорошо себя вести, купим печенья в английском магазине на Невском. Пантелеймон, запрягай сани…

Катенька подошла к кровати. У Лалы глаза были открыты, к груди она прижимала фотографию: Сашенька в белом переднике — форме Смольного института.

— Лала, спи, спи, — успокаивала ее Катенька, гладя по голове.

— Сашенька, это ты? Ой, моя дорогая! Я знала, что ты вернешься, как я рада тебя видеть… — Лала откинула голову на подушку. Катеньке показалось, что ее спящее лицо не постарело, она все та же милая девушка, которая приехала из Англии много-много лет назад.

Катенька вернулась в свое кресло и расплакалась, сама не понимая почему, пока снова не заснула.

15

В Тбилиси наступило благоухающее весеннее утро.

Когда Катенька проснулась, шторы были уже открыты.

Лала, в заношенном розовом халате, держала чашечку кофе по-турецки и лаваш.

За окном грузины по пути на работу пели «Сулико».

Грузины так любят музыку! Из сада снова поднимался такой характерный для Грузии запах цветов ткемали — смесь миндаля и яблок. Из кафе шел густой аромат свежего кофе, доносилось звяканье ножей и вилок.

— Доброе утро, дитя, — поздоровалась с ней Лала. — Я сбегала вниз, принесла кофе.

Катенька расправила плечи, протерла глаза. Ей нужно было вернуться в гостиницу и позвонить Розе. Ее работа близка к завершению, хотя остались еще белые пятна. Жив ли Карло? И еще очень хотелось знать, что стало с Сашенькой и Ваней. Будто прочитав ее мысли, Лала сказала: Я в глубине души знаю, что Сашенька жива. И знаю, кто может помочь ее найти.

К десяти утра следующего дня Катенька уже была в Москве, шла по Тверской. В студенческие годы она была завсегдатаем книжного магазина на Тверской.

Сейчас она позвонила в третий подъезд знакомого здания. Дверь щелкнула и открылась, девушка оказалась в пустом каменном парадном с обычным запахом капусты, поднялась в крошечном шатком лифте на самый верх. Но когда створки со стоном отворились, Катенька задохнулась от удивления: вместо лестничной площадки с тремя-четырьмя квартирами она увидела просторный, с высоким потолком холл, изящно отделанный сосной. Квартира была наполнена той темной благородной старинной мебелью, какую обычно можно встретить только в музеях. Вдоль стен — книжные шкафы, сплошь заставленные книгами и журналами советского времени, а на стенах — картины в золоченых рамах.

Здесь не было того подавляющего величия, какое исходило от апартаментов маршала, зато эта квартира была аристократически изысканной и уютной, как жилище утонченного эстета царской эпохи.

— Добро пожаловать, Катенька, — пригласила женщина, стоящая посреди комнаты. Прекрасно одетая, с крепкой фигурой, большой грудью, в одном из тех твидовых костюмов, которые носила Марлен Дитрих в сороковые. И прическа в том же стиле, которая ей настолько шла, — хоть сейчас на обложку модного журнала. Катеньку поразили ее прекрасные карие глаза, высокие скулы, густые брови и волосы, выкрашенные в черный цвет, — она была похожа на актрису или оперную певицу.

— Я Софья Цейтлина, — представилась женщина, протягивая руку. — Отец называл меня Мушь. Проходите, я покажу вам квартиру. Это кабинет моего отца…

Она провела Катеньку в маленькую комнату, все еще заваленную бумагами и книгами, кивнула на горы томов.

— Это его труды. Вы можете помнить из юности — или, вероятно, вы слишком молоды…

— Нет, мне знакомо его имя, — ответила Катенька.

— В библиотеке моего отца есть все книги Гидеона Цейтлина, они стоят в одном ряду с Горьким, Эренбургом, Шолоховым…

— Титан советской эпохи, — заметила Мушь, которая говорила по-русски как дворянка. — Вот!

Она указала на черно-белые фотографии на стене: на них был запечатлен черноглазый мужчина с седеющей бородкой и такими же глазами и улыбкой, как у дочери.

— Это мой отец с Пикассо и Эренбургом в Париже, а это он с маршалом Жуковым в канцелярии Гитлера в 1945 году. А это он с одной из своих подружек. Я называла его папа-момзер. Что касается нас, моя сестра с мамой погибли во время блокады Ленинграда, но мы с отцом выжили, прошли через войны, революции, репрессии, не утратив чувства юмора. Честно говоря, мне неловко говорить об этом, но мы процветали. Выпьем чаю? — Они прошли по внушительному коридору, и Катенька оказалась за большим кухонным столом. — Вы пишете об отце?