Ганн усмехнулся. Какое-то время они молча потягивали пиво, потом полицейский аккуратно поставил стакан на подставку и начал:

— Мне позвонили полчаса назад. Из Инвернесса пришлют старшего следователя. Вести расследование убийства будет он.

— Естественно, — Фин кивнул.

— Он вряд ли приедет раньше чем через неделю. В руководстве полиции считают, что раз убийство совершено больше пятидесяти лет назад, расследование может подождать, — Ганн отпил из стакана и снова поставил его поверх мокрого круга на подставке. — Но когда он приедет, мистер Маклауд, я больше не смогу ничего вам рассказывать. Мне очень жаль, правда. Вы были хорошим полицейским, я знаю. Только вы больше не полицейский, и это настроит всех против вас. Вам наверняка скажут не совать нос не в свое дело.

— Наверняка, — Фин улыбнулся, отпил из стакана. — К чему ты это говоришь, Джордж?

— У нас есть небольшая фора, мистер Маклауд. Я думаю, надо ковать железо, пока горячо.

— Отлично сказано, Джордж. Что ты задумал?

— Я хотел завтра утром съездить на остров Харрис, в Силбост, разузнать про семью старого Тормода Макдональда. Вдруг это поможет нам разобраться, кого же мы вытащили из болота. Будет здорово показать полицейским с материка, что мы не совсем деревенщина.

— И?

— И понимаете, у меня что-то двигатель стал барахлить. Ну, это официальная версия. Я думал, может, вы меня подвезете?

— Вот как?

— Ну да, — Ганн сделал большой глоток пива. — Что скажете?

Фин пожал плечами.

— Ну, Маршели хочет, чтобы я во всем этом разобрался.

— Ну да, логично. Вы же бывший полицейский, — Ганн снова потянулся за стаканом, потом остановился.

— А вы с ней… снова вместе, да?

Фин старался не смотреть в глаза другу.

— У нас с ней долгая история, Джордж. Но мы не вместе, — он осушил стакан. — Во сколько ты хотел бы выехать?

Фин возвращался вдоль западного побережья, через Барвас, Сиадер и Делл, и смотрел, как на горизонте собирает силы еще один грозовой фронт. Позади него фиолетовые горы Харриса на юге купались в солнечном свете. Небо на севере оставалось ясным. Каждая деревня, мимо которой Фин проезжал, ясно выделялась на его фоне — и старинные дома с белеными стенами, и стандартные жилые строения, которые выпускало в двадцатом веке бывшее Министерство сельского хозяйства и рыболовства. С их шиферными крышами, высокими мансардными окнами и стенами, покрытыми волокнистой штукатуркой, они были крайне уродливы и совершенно не могли противостоять жесткому климату островов. Назвать их «домами» не поворачивался язык.

Солнце золотило сухую траву на болоте к востоку от дороги. Местные жители целыми группами выходили на болота, пользуясь хорошей погодой. Они несли ножи тараскер с длинными рукоятками, чтобы нарезать торф, а потом разложить его для просушки.

Впереди показался мрачный и неприветливый силуэт церкви. Фин понял, что почти приехал. Дом… Неужели это его дом? Здесь воинствующие протестантские фракции контролируют все стороны жизни. Здесь люди всю жизнь ищут пропитание на земле и в море. Предприятия приходят и уходят, когда кончаются субсидии, а после них остаются безработица и ржавеющий технический мусор. Казалось, острова ждет еще большой упадок, чем Фин помнил по своей молодости. Политики тратили миллионы на возрождение мертвого гэльского языка, сражаясь за голоса избирателей. Но вызванный этим подъем оказался временным. А если его дом не здесь, то где же он? Где еще Фин чувствовал такое единство с землей, природой и людьми? Внезапно он пожалел, что не успел свозить Робби сюда, на землю предков.

В бунгало Маршели никого не было. Фин поехал дальше, мимо бывшей фермы своих родителей. Сразу за холмом перед ним открылось северное побережье. Он свернул налево, к старой гавани Кробоста, где в деревянном домике стояла лебедка, а от него крутой бетонный эллинг вел в небольшую бухту под защитой скал. Здесь на ржавых цепях лежали бухты веревок и оранжевые буйки, у стены стояли ловушки для крабов и омаров. Вокруг валялись рыбацкие лодочки, привязанные к ржавым кольцам. Среди них еще можно было найти облезшие останки лодки, которую отец Фина когда-то починил, покрасил фиолетовой краской, как дом, и назвал в честь своей жены. Прошло много лет, но следы прошлого не исчезали.

Это касалось и прошлого Фина. В стенах старого дома, стоявшего над гаванью, до сих пор жили полные горечи воспоминания. Когда мать и отец Фина погибли, его тетка без большой охоты взяла на себя заботу о сыне сестры. В доме никогда не было ни любви, ни теплоты.

В окнах еще оставались стекла, а двери стояли запертыми. Но стены, когда-то белые, потемнели от сырости. Косяки дверей и оконные рамы прогнили или заржавели. Ниже, на полоске травы, что тянулась вдоль скальных вершин, стоял пустой каменный дом. Там Фин играл в одиночестве, когда был ребенком. Впрочем, можно ли называть домом четыре стены? Больше у него не было ничего: ни окон, ни дверей, ни крыши. Кто-то возвел его давным-давно ради вида на море, который открывался отсюда. Но долгие, суровые зимы и арктические ветра прогнали бывших хозяев. Фин еще не забыл, каково это — зимовать на острове.

На галечный пляж спускалась заросшая травой тропинка. Черные скалы на берегу стали рыжими — их покрывали старые ракушки и пятна гниющих водорослей. На дальней стороне бухты виднелись три стоячих камня. Они стояли здесь, сколько Фин себя помнил. Пейзаж не менялся, только люди приходили и уходили. И иногда оставляли следы.

Послышался звук мотора, он перекрывал рев ветра. Маршели остановила старую «Астру» Артэра у края дороги, вышла и захлопнула дверь. Засунула руки поглубже в карманы куртки и медленно пошла навстречу Фину. Они немного постояли в уютном молчании, глядя на типовые дома, выстроившиеся вдоль скал на западной стороне бухты. Но вот Маршели обернулась к пустому дому над гаванью.

— Почему ты не починишь дом тети? Он в лучшем состоянии, чем старый дом твоих родителей.

— Но он мне не принадлежит, — Фин тоже обернулся. — Тетка оставила его какой-то благотворительной организации. Это так типично для нее. Те не смогли его продать и оставили гнить, — он снова перевел взгляд на океан. — Да и будь он мой, я бы даже на порог не ступил.

— Почему?

— Там привидения, Маршели.

Она нахмурилась:

— Привидения?

— Да. Там живет юный Фин и всего его несчастья. Последний раз я спал здесь в ночь перед похоронами тетки. И поклялся, что ноги моей больше тут не будет.

Женщина подняла руку, легко коснулась его щеки кончиками пальцев:

— Юный Фин? Помню такого. Я полюбила его, как только увидела. И не смогла простить ему разбитое сердце.

Фин посмотрел ей прямо в глаза и сразу вспомнил вопрос, который задал ему Ганн. Волосы Маршели полоскались за ее спиной, как флаг; ветер играл шелковистыми прядями, лицо разрумянилось. Время и боль заострили ее черты, но женщина все равно оставалась привлекательной. Его школьная подруга, его юная возлюбленная, которую он так легко оттолкнул — обе до сих пор жили в ней — циничной, умной и смешливой. Но ничего уже не вернуть.

— Я показал твоему отцу фотографию трупа из болота, — сообщил Фин. — Я уверен, что он узнал его.

Маршели отдернула руку, как от удара током.

— Значит, это правда.

— Похоже на то.

— Я надеялась, что произошла ошибка. Образцы ДНК спутали или еще что-то. Родители — фундамент, на котором ты строишь жизнь. Внезапно узнать, что построил жизнь на иллюзии, очень тяжело.

— Я показал ему медальон со Святым Христофором, и он выбросил его в море. — Маршели недовольно нахмурилась. — Твой отец сказал, что медальон ему подарила какая-то Кейт. И что они были католиками.

Теперь брови женщины взлетели в удивлении:

— Фин, он выжил из ума. В буквальном смысле. Он не понимает, что говорит.

Он пожал плечами. На самом деле он не был в этом так уверен, но вслух возражать не стал.

— Завтра Джордж Ганн едет в Харрис, навести справки о семье твоего отца. Он сказал, что я могу поехать с ним. Мне ехать?