Он снова смотрит на меня, с этой легкой самоуверенной улыбкой. Но его глаза не такие дерзкие. В его глазах застыл вопрос. Он хочет знать.

И когда он берет мою руку и переплетает наши пальцы в такой манере, к которой я никогда не оставалась равнодушной, я приближаюсь к его уху без наушника и говорю ему:

— Я обещаю. Я обещаю, мое сердце принадлежит тебе, и я принадлежу тебе. Я всегда буду принадлежать тебе.

На этой земле просто нет такой песни, нет достаточно большого плейлиста, чтобы сказать ему, что я действительно люблю его. Я люблю его, когда его глаза черные, и когда его глаза голубые, и несмотря на то, что знаю глубоко внутри, что он не верит, что я здесь, чтобы остаться, но в один день клянусь, я сделаю так, чтобы он поверил мне. Мы улыбаемся, продолжая слушать эту песню, и когда он сжимает мою руку, я отвечаю ему тем же, говоря себе что, что бы ни случилось, я никогда, никогда не отпущу эту руку. 

♥ ♥ ♥ 

НАШ ОТЕЛЬ В ФЕНИКСЕ выглядит, как какой-то рисунок. Длинное двадцатиэтажное кирпичное здание красиво простирается на пустынном ландшафте, в окружении цветущих кактусов и с цветами, такими огромными и яркими, что у меня появилось желание подойти и прикоснуться к ним, просто чтобы убедиться, что они не из пластика.

Внутри мраморного лобби две девочки-подростка шепчутся и указывают на Реми, когда он проходит мимо, потому что, конечно, они его заметили. Вы замечаете его, как замечаете быка, проходящего мимо вас в лобби отеля. Их глаза, похоже, незамедлительно нас изучают — компанию, которая пришла вместе с ним — и следующей оценивают меня.

Приподнимаю бровь с удивленной улыбкой, и они, кажется, определяют, что вероятно, я его девушка, но я ничего не могу поделать с тем, что мой желудок выделывает безумные скручивающие движения от собственнических чувств, когда они окидывают его последним «сверху-донизу» взглядом своими маленькими голодными глазами.

— Посмотри на этих двух влюбленных девочек! Он всегда строит глазки, — говорит мне Диана. — Это не заставляет тебя ревновать?

— Очень, — отвечаю я, наморщив нос от отвращения к своей собственной ревности.

Реми смотрит в мою сторону и подмигивает, пока ждет с Питом ключи, а Диана, смеясь, толкает меня локтем.

— Господи, этот мужчина знает, как очаровывать! — произносит она. — Но я не стала бы ревновать, Брук, вся команда ощущает любовь между вами двумя. Мы никогда не видели его таким с кем-то другим. Не важно, сколько женщин дефилировало здесь, он все же вернулся к тебе.

—Что ты имеешь в виду? — бросаю на нее хмурый взгляд. — Где дефилировали женщины?

— В нашем отеле.

— Ты имеешь в виду недавно?

Мой желудок падает, и я именно подразумеваю, падает, когда у Дианы расширяются глаза и ее лицо теряет цвет.

Она начинает качать головой, и затем... затем она начинает оглядываться вокруг, словно хочет спрятаться в проклятый цветочный горшок!

— Брук, — шепчет она извиняющимся тоном, как только отступает на шаг назад.

Почему?

Неужели она думает, что я собираюсь ударить ее?

Разве, похоже, что я собираюсь кого-то бить?

Не хочу я ни на кого нападать, я еле стою.

Перед глазами все расплывается, когда я поворачиваюсь и смотрю на спину Реми. В другой конец лобби. Я думаю о его движениях, когда он, как хищник берет меня, когда мы занимаемся любовью. В мыслях я вижу его глаза, то, как он смотрит на меня, когда я кончаю для него. Представляю себе, как он раскинут на кровати отеля, в то время как десятки женщин развлекаются с ним, его голубые глаза, мои голубые глаза, наблюдают, как они тоже кончают с ним.

И затем, затем я думаю, что его глаза могли не быть голубыми. Они могли быть черными. Реми в его самой грубой форме, напряженный и маниакальный, настолько безрассудный, насколько он может быть.

Потому что он не является нормальным. Даже не близок к нормальному. Он не только чертов Ремингтон «Разрывной» Тэйт, он биполярен, и его настроение меняется от одного спектра к другому. Когда он становится маниакальным, он иногда не помнит, что делает. И в месяц, когда я ушла, он был очень, очень маниакальным. Его глаза, черные и таинственные с отчаянием смотрели на меня с больничной койки...

У меня внутри все скручивается, и, кажется, будто легкие застряли в горле, когда я вспоминаю, как он пытался снять респиратор и остановить меня.

Сердце отбивает «борьба или бегство». Я нахожу в лобби Райли. Он занят телефоном, а я очень хорошо помню, как он не так давно приводил кучу блестящих красивых женщин в номер Ремингтона, чтобы развлечь его, когда у него был черный период.

Прежде, чем смогу себя остановить, я пулей несусь к нему с дрожащими кулаками по бокам.

— Сколько шлюх ты привел в кровать Ремингтона, Райли?

— Извини? — он опускает свой телефон в полном недоумении.

— Я спросила, сколько... шлюх... ты привел в его кровать. Он хотя бы осознавал, что делал с ними?

Он бросает взгляд на широкую спину Ремингтона, затем хватает меня за локоть и оттягивает в сторону лифта.

— Ты не можешь выказывать свое мнение, Брук. Помнишь? Ты ушла! Ты ушла, когда он был сломлен в гребаной больничной койке. Пит нянчился с твоей сестрой в реабилитационном наркотическом центре, а я едва мог собрать все кусочки того, что твое письмо... твое чертово письмо... сделало с ним! Что-то, чего ты никогда даже не осмыслишь! И если ты забыла, у Рема аффективное расстройство[5]. Его нужно было вытаскивать из гребаной темноты…

— Эй, — Ремингтон за шиворот дергает его назад, сжимая руку в кулак, как будто готовясь поднять его. — Какого черта ты делаешь?

Райли высвобождается и смотрит на свой галстук, заправляя его в свой дурацкий новый пиджак «Босс».

— Послушай, я пытался объяснить Брук, что все было не так весело, как сейчас, когда ее не было с нами.

Реми тыкает пальцем в грудь Райли.

— С этим покончено. Ты понял?

Райли сжимает челюсть, и Ремингтон тычет пальцем ему в грудь так сильно, что он делает шаг назад.

— Ты понял? — спрашивает он.

Райли выразительно кивает.

— Да, я понял.

Больше не говоря ни слова, Ремингтон обнимает рукой меня за шею и направляет в лифт.

Но всю поездку в лифте у меня внутри все сжимается от боли, хоть я и пытаюсь урезонить сама себя, что не имею права чувствовать себя так.

Не видя ничего перед собой, я смотрю на наш пентхаус, когда мы заходим внутрь. Это наш новый дом. Наши отельные номера всегда становятся на время, будто домом, но они - не мой дом. Мой дом далеко. Мой дом теперь - этот мужчина. И я должна принять тот факт, что любовь к нему может меня сломать. Снова и снова, любовь к Ремингтону ломает меня. Когда он дерется и получает больше ударов, чем я могу вынести, я могу сломаться. Когда он нежен со мной и дает мне всю любовь, которую я не чувствую, что заслуживаю, я могу сломаться. Когда у него глаза становятся черными и он не помнит того, что сказал или сделал... я могу сломаться.

— Тебе нравится номер, маленькая петарда? — тепло его тела окутывает меня, когда он подходит сзади и обнимает меня руками. Я чувствую тепло. Защиту. — Хочешь пойти на пробежку, когда стемнеет?

Его губы проводят кривую между моей шеей и ключицей, и легкое касание посылает болезненную легкую пульсацию к моему сердцу. Такое чувство, будто я проглотила весь сад, полный обжигающе-горячих кактусов, когда подтягиваю воротник рубашки и оборачиваюсь.

— Ты трахался с другими женщинами?

Наши глаза встречаются, и знакомая дрожь понимания проходит сквозь меня, когда я смотрю на его лицо. Хоть убей меня, но я не могу понять, о чем он думает.

— Я понимаю, что не имею никакого права спрашивать тебя, — я внимательно смотрю в его голубые глаза, и они смотрят на меня с такой же интенсивностью. — Мы расстались, правильно? Это был конец. Но... у тебя было что-то с другими?

Я жду, а в его глазах появился огонек.

Он. Действительно. Улыбается!