Меня, понятно, не прельщало такое искусство. Но, когда узнал, что Южанин, взяв за основу эту просветительную идею, создал настоящий театр, я развернулся на сто восемьдесят градусов и загорелся желанием попасть в него.

Грановский тут же меня успокоил, сообщив, что он руководит одной из групп и вопрос приема решать ему.

В «Синей блузе» оказалось четыре группы, по двенадцать актеров в каждой (позднее театр насчитывал двенадцать групп). И каждая готовила свою программу.

Репетиции проходили в Латышском клубе, что на углу Страстного бульвара и Большой Дмитровки (ныне Пушкинской улицы).

Начав репетировать, я тут же понял: театр этот станет великолепным подспорьем для моего футбольного роста. Я проходил здесь отличную общеспортивную подготовку. Самые плотные тренировки не смогли бы дать мне лучшей спортивной формы. Действительно, что еще так может развить ловкость, умение владеть своим телом, как акробатика?! К тому же в живых пирамидах нередко работал в партере, и уж тут сила накачивалась так, будто занимался штангой.

Работать приходилось в разных амплуа. Пел сольные партии и в хоре, играл на фортепиано, исполнял драматические роли, танцевал в паре и в общих танцах, отбивал чечетку…

…«Браво!», «Брависсимо!», «Бис!» – неистовствовала, как всегда, галерка. Партер просто рукоплескал – солидно, но без устали. Эпоха скандирования еще не наступила, и потому сигналом к повторам служило нестройное, раздававшееся со всех сторон: «Бис!»

Цирковой зритель воспитан. Он никогда не требует, чтобы его угощали дублем. То ли потому, что сознателен, понимает физическую отдачу исполнителей, то ли просто знает тщетность таких попыток – в цирке номера не бисируют. Но здесь был зритель театральный, а номер почти цирковой. И появление конферансье, пытавшегося объявить очередных исполнителей, встречала волна зрительского недовольства… Миша Гаркави разворачивал свой могучий корпус в сторону кулис и беспомощно разводил руками, ничего, дескать, не могу поделать, придется еще разочек… Восьмерка полуакробатов, изрядно обессилевших, натянув на лица улыбки, выбежала на поклон и, несмотря на закон «Синей блузы», запрещавший бисировать, осталась на этот раз на сцене.

Я лег на спину, поднял под прямым углом конечности и тут же ощутил на них тяжесть двух своих коллег, выполнивших полустойки. Потом стало легче – половина их веса приняла на себя пара, стоявшая у меня в голове и ногах. Они подхватили ноги верхних партнеров под мышками и направили их тела параллельно полу. Линии этой пирамиды вытянулись в струнку и застыли. Одновременно на фоне этой схемы выстроилась другая, совсем простенькая – двое мужчин подняли за ноги и за руки распластавшуюся партнершу и дали ей возможность прогнуться животом вниз. Вырубили общий свет, пирамиду выхватили прожектора, и началось действие. Я поочередно сгибал и разгибал конечности, приводя в движение «рычаги», которые изображали мои верхние товарищи. В это время вторая группа крутила женщину, создавая эффект вертящегося барабана. Зритель видел перед собой приведенный в действие вращающийся механизм. Номер назывался «Машина»…

Уж около месяца работаем мы в Киевском театре миниатюр. Ежедневно даем не менее двух спектаклей. В субботу и воскресенье по три. Но на каждом спектакле зал переполнен. За квартал от театра во всех направлениях жаждущие попасть на «Синюю блузу» спрашивают лишние билеты.

По дороге на последний спектакль гастролей в автобусе между Грановским и местным театральным администратором возник разговор.

– Приезжайте еще, – сказал администратор. И добавил: – На недельку.

– Почему на недельку? Уж ехать, так на месяц.

– Боюсь, что вы исчерпали зрительский ресурс. Семьдесят спектаклей дали – всех желающих охватили, На неделю еще, может, и хватит зрителя, а дальше пойдет работа в полупустом зале…

– Оставьте… Уверяю вас, и месяц и два будем работать, и в последний день публика станет ломиться так же, как ломилась в первый.

– Не спорьте со мной, я лучше знаю своего зрителя…

– А я как раз готов с вами поспорить.

– Гм… – Администратор достал из кармана массивные золотые часы, подкинул их на ладони и, неторопливо почесывая затылок, проговорил: – Давайте так… Осенью я вам устрою ангажемент на те же семьдесят спектаклей. Если вы окажетесь правы, я отдаю вам эти часы.

Мы слушали этот разговор и посмеивались, не принимая слова администратора всерьез. Но…

Осенью наша группа еще раз посетила Киев, и оттуда Грановский увез «трофей» – золотые часы администратора Киевского театра миниатюр. Миша категорически отказывался от сего приза. Но администратор заявил, что речь теперь уже идет не о часах, а о его верности собственному слову.

Большим успехом у зрителя пользовалась знаменитая впоследствии танцевальная пара – Анна Редель и Михаил Хрусталев. Но, кажется, приглянулась публике и другая – Елизавета Иванова и Михаил Сушков.

Прима-балерина московской оперетты Елизавета Иванова оказала мне большую честь, взяв в партнеры. Несмотря на то, что в ГИТИСе довольно успешно занимался танцем, овладевал искусством поддержек, я все-таки с немалым трепетом отнесся к этой работе. Лиза успокаивала меня, говорила: бывший ее партнер много хуже. Мне, однако, не улыбалось положение «лучше плохого», и я буквально болел этим номером.

Он начинался с индийского танца, обильно насыщенного поддержками. Затем трансформировался в чарльстон, а из него в матросское «яблочко».

Наш реквизит лежал на стульях, стоявших в глубине сцены. Отработав индийский, бросался к ним, сбрасывал чалму, золотую парчу, сдергивал со щиколоток зажимы, собиравшие клеш в шаровары, и публика, как ни напрягалась, не могла узнать в пижоне, облаченном в широченных плечей сиреневый пиджак и белые клеши, только что мелькавшего перед ней индийского факира. Подобное превращение происходило и с моей партнершей. Затем так же мгновенно, у тех же заветных стульев оборачивались мы и матросами.

Секрет такой скорости в специальной конструкции костюмов, которые в театре называют аппликативными.

Куда труднее давался внутренний переход в новый образ – перевоплощение из напыщенного, неторопливого факира в вертлявого фата, танцующего бесшабашный чарльстон, и отсюда в лихого матроса…

Первое время я ощущал эти переходы чуть ли не физически, как при резком тормозе. И смена музыки, смена характера движений вызывали неприятное чувство. Оно усугублялось сознанием того, что сажаю кляксы на весь номер – каждое начало получалось вялым, неточным, неэффектным. Но потом привык, и мне даже нравился этот пружинистый «переброс».

Я начал учиться танцу поздно – в двадцать два года. Однако не на пустом месте. Спорт оказался неплохой платформой… Во всяком случае, тем из моих гитисовских товарищей, кто прежде спортом не занимался, танец давался гораздо хуже.

…«Синяя блуза» объездила всю страну. Мы работали не только на крупных площадках. Случалось, на полустанке загоняли платформу в тупик и на Ней играли спектакль. Разумеется, шла лишь та часть программы, которую возможно выполнить на такой сцене.

В 1927 году начались зарубежные гастроли. «Синяя блуза» отправилась в Германию. Я, к сожалению, поехать не смог – подоспели выпускные экзамены в ГИТИСе, поэтому пришлось вообще уйти из труппы.

Однако со сценой я не расстался, поскольку сразу получил приглашение в оперную студию «Музыкальная драма». Руководитель, известный дирижер А. Б. Хассин и заведующий постановочной частью артист Большого театра В. Л. Нардов предложили мне спеть партии Онегина, Спаланцини из оффенбаховских «Сказок Гофмана»… Ставили здесь «Паяцы» Леонковалло, «Севильского цирюльника» Россини. Вокал – моя основная специальность, поэтому вряд ли стоит говорить о том, какое удовольствие доставила мне работа в опере, особенно исполнение партий под оркестр. Но длилось это недолго – в конце 1928 года «Музыкальная драма» распалась. Два года арендовала она помещение в ГИТИСе, проживая здесь на птичьих правах. Но учебный процесс института расширялся, росла численность студентов, а с этим подрастала и нужда в классах. Словом, ГИТИС отказал нам в помещении…