Крупье воззрился на Крупного Босса, Крупный Босс просигналил главному управляющему, и тот бегом помчался к нам.

— Дин суль, дин химмель, дина энгдер грёна.

Игорная активность во всем казино, завизжав тормозами, резко остановилась, а мы продолжали выступление.

— «Потанцуй! Повертись! Жизнью вовсю насладись!»[20] — взывал я к управляющему, который, однако, пускаться в пляс не торопился.

Кирстен с Гуннаром дотягивают свой гимн до конца, и хотя мне еще остается пара куплетов, я решаю, что стоит, пожалуй, закруглиться вместе с ними. Кое-кто из игроков аплодирует, и, не зная, как себя вести дальше, мы отвешиваем публике изящные поклоны. Управляющий обращается к мистеру Умляуту:

— Я считаю, вам лучше уйти.

Вид у мистера Умляута был весьма недовольный, когда мы шли к выходу из казино. Гуннар же упивался своей маленькой победой. Он ликовал даже больше, чем на митинге имени себя. А вот Кирстен выглядела обеспокоенной, потому что, как и я, знала: это лишь отдельное сражение в тяжелой и продолжительной войне. Наемному полицейскому, выпроваживавшему нас, выражение триумфатора на лице Гуннара не нравилось, потому что обращался он с ним весьма жестко, а когда тот попробовал вырваться, ухватил его еще крепче.

— Да этот коп меня сейчас поколотит! — воскликнул Гуннар. — Пап, ты не намерен его остановить?!

Мистер Умляут не смотрел на сына. Он открыл рот только тогда, когда мы покинули игровой зал и коп вернулся к своим обязанностям, довольный, что мы больше не его забота.

— Ты гордишься собой, Гуннар?

— А ты? — парировал тот с таким праведным негодованием, что отец спрятал глаза.

— Есть вещи, которых ты не в силах понять.

— Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.

Вмешалась Кирстен, стараясь предотвратить назревающую ссору:

— Папочка, пожалуйста, вернись домой.

Отец ответил не сразу. Вместо этого он посмотрел на Гуннара и Кирстен, словно выискивая ответ в их лицах, но на них мало что можно было прочитать — в этом отношении они были истинными детьми своего отца.

— Ваша мама ничего вам не сказала? — спросил он.

— Не сказала чего? — отозвался Гуннар. — Что вы расходитесь? Конечно сказала.

Странно, что отец не сообщил им об этом лично. Даже если они знали, все равно он обязан был сказать им своими собственными словами.

— Я извещу вас, где остановился, как только сам это узнаю, — проговорил мистер Умляут. — Так что беспокоиться не о чем.

— Еще как есть о чем беспокоиться! — Гуннар подошел к отцу вплотную. Все это время он держался на расстоянии, как будто между ними маячила невидимая стена, а теперь ступил прямо внутрь этой стены.

— Папа, ты болен, — сказал он и бросил взгляд на казино, полное шума, звяканья монет и азарта, затем опять обернулся к отцу: — Ты очень болен. И, думаю, если ты не предпримешь меры... если не прекратишь играть... игра погубит тебя.

Однако мистер Умляут не проникся. У меня создалось впечатление, будто он подтянул стену ближе к себе, так что Гуннар опять очутился по ту сторону.

— Это вам ваша мама говорит?

— Нет, — сказала Кирстен. — Мы сами додумались.

— Благодарю за беспокойство, — сказал отец, как будто беседовал с посторонними, а не с собственными детьми. — Со мной все будет хорошо.

— А с ними? — спросил я. Может, я тут и был сбоку припека, но у меня тоже имелось что сказать.

И тогда он набросился на меня:

— А тебе какое дело? Что ты знаешь о нашей семье? Что ты вообще понимаешь?!

— Не смей кричать на него! — оборвала его Кирстен. — Он, во всяком случае, рядом, когда нам нужна помощь. И когда не нужна тоже. — (По-моему, это лучшее, что можно сказать обо мне.) — Он, по крайней мере, не болтается неизвестно где день за днем, проигрывая последний пенни! Сколько ты проиграл, папа? Сначала машину, теперь дом...

— Вы не понимаете! — рявкнул он так, что другая семья, заселяющаяся в отель, вздрогнула. Они украдкой поглядывали на нас из-за горы своего багажа, делая вид, что не обращают внимания. Мистер Умляут понизил тон. — Машина, дом — мы все равно потеряли бы их, не в этом месяце, так в следующем. Пара-тройка долларов, что я тут проиграл, не имеет значения.

Похоже, он и вправду верил в это, и впервые за все время я понял, с чем столкнулись Гуннар и Кирстен. Мистер Умляут когда-то был адвокатом. Это значит, что он способен найти блестящие и убедительные аргументы, чтобы оправдать несчетные часы, дни и недели, проведенные им в казино. Уверен — если бы я дал ему возможность изложить все соображения, он даже меня убедил бы. Присяжные сплошь и рядом отпускают на свободу виновных, так ведь?

И тут Гуннар сбросил авиационную бомбу. Я даже не подозревал, что у него имеются такие боеприпасы.

— Мама забирает нас обратно в Швецию, — сказал он. — Мы уезжаем навсегда.

Хотя новость и потрясающая, надо сказать, я не удивился. Очевидно, мистер Умляут тоже. Он отмахнулся, будто отгоняя надоедливую муху:

— Блефует. Она уже сто лет так говорит. Ничего она не сделает.

— На этот раз все так и будет, — возразила Кирстен. — Мама уже купила билеты на самолет для нас всех. — Помолчав, она добавила: — Кроме тебя.

Вот тут, похоже, мистера Умляута наконец проняло. Он посмотрел на детей, потом на меня, как будто это был заговор против него и я являлся его главой. На несколько мгновений он погрузился в собственные мысли. Я почти что слышал внутреннюю беседу, которую он вел сам с собой. И наконец мистер Умляут заговорил с убеждением, которое мы все и надеялись услышать с самого начала.

— Она не может так поступить. — Он потряс головой. — Это незаконно. Она не имеет права вывезти детей из страны без моего разрешения!

Мы стояли и ждали, что сейчас наступит момент истины. Теперь мистер Умляут вынужден что-то сделать. Ну хоть что-то. Именно этого и добивались Гуннар с Кирстен. Конечно, до примирения между родителями здесь очень далеко, но все же это лучше, чем ничего. Они хотели, чтобы отец увидел, чтО теряет, и предпринял шаги в правильном направлении. Кажется, мои друзья наконец пробили брешь в стене...

Я пребывал в этом убеждении до того момента, когда мистер Умляут испустил тяжкий вздох.

— Наверно, так даже лучше, — произнес он. — Скажите вашей маме, пусть позвонит мне. Я подпишу необходимые документы.

Вот все и кончено. Так просто.

Есть вещи, которых я не понимаю и не пойму никогда. Я не понимаю, как человек может махнуть на все рукой, сдаться и броситься в самый центр черной дыры. Я не понимаю, как у кого-то может возникнуть тяга к игре, выпивке или наркотикам — словом, к чему-то противоречащему инстинкту самосохранения. И я не понимаю, как гордыню можно поставить выше любви.

— Наш папа — человек гордый, — сказала Кирстен, когда мы ехали домой из казино, как будто это оправдывало позорное поведение их отца. И да — я знаю, этот человек болен, как сказал Гуннар, но это не оправдывает выбора, который он сделал сегодня.

Я чувствовал, что отчасти тут была и моя вина — ведь это я подбил Гуннара и Кирстен. Я искренне верил, что прямая конфронтация изменит положение вещей. Как уже упоминалось, я происхожу из семьи, в которой все свято верят, что любую поломку можно исправить. Но что, если ее нельзя исправить?

Я думал о собственном папе, борющемся за свою жизнь и побеждающем в борьбе, в то время как мистер Умляут растрачивал жизнь зря. Подумать только — бросок игральных костей вернул мне моего папу и забрал отца у Гуннара с Кирстен!

День стоял ясный и солнечный, мы ехали домой: Гуннар на заднем сиденье, я рядом с Кирстен, которая сидела за рулем. Как бы мне хотелось, чтобы день не был таким погожим! Я жаждал ливня, потому что равномерный отупляющий шелест «дворников» лучше нашего молчания или фальшивого веселья радио, которое играло целую минуту, прежде чем Кирстен выключила его. Кирстен выглядела немного усталой. Благодарность мешалась в ней со смущением — ведь я стал свидетелем не очень красивой семейной сцены. Все это делало поездку домой еще более тягостной.