Через неделю, когда я уже была полностью уверена, что отец не появится, а по городу распространились слухи, что его тело наверняка находится в болотах Теска и не всплывет на поверхность до ближайшего сезона дождей, я отправила матушке письмо с рассказом об этих печальных событиях. Я не могла больше это откладывать, как бы мне ни было сложно. В конце письма я молила ее не совершить никакого безумства и не появляться в Картахене, поскольку я сама обо всем позабочусь, а также попросила ее оказать любезность и прислать денег нам на жизнь, пока не закончится процесс, который, казалось, никогда не завершится, ведь дон Альфонсо, по всей видимости, занимался другими, более неотложными делами.
Наконец, в понедельник, двадцать девятого ноября, меня вызвали к алькальду для дачи показаний. В его кабинете, в присутствии Мельхора де Осуны, который глядел на меня с нескрываемой ненавистью, представляющего его адвоката, некоего Андреса де Арельяно, и многочисленных любопытствующих горожан (свидетельские показания являлись публичной процедурой) я повторила точь-в-точь те слова, что произнесла в первый день, ничего не прибавив и не убавив, а потом ответила на вопросы алькальда и адвоката.
Мое выступление длилось всё утро, а после полудня настала очередь Мельхора, который, выслушав все мои аргументы, полностью их отрицал и пытался принизить значение моих слов, выставив меня безумцем, пытавшимся ворваться в его дом с намерением затеять драку, поскольку именно мой человек первым вытащил шпагу, заставив его защищаться. После такой паутины лжи я хотела спросить, как возможно, лишь защищаясь, нанести нам такие раны, в то время как у него не оказалось ни одной, но раз у меня не имелось адвоката (для нас нанять его было слишком дорого), то и некому было задать этот вопрос, так что я попросила Матео, Родриго и Лукаса, когда придет их очередь давать показания, воспользоваться этой возможностью, чтобы добавить эту мысль к своим словам.
На следующий день, во вторник тридцатого числа, утром настал черед Матео. Во второй день собралось столько народу, чтобы послушать выступления, что пришлось перенести процесс из кабинета алькальда в приемную дворца, и там всё равно не хватило места для всех. Адвокат Арельяно набросился на Матео с коварными вопросами, ведь именно он первым обнажил шпагу, после чего началась драка, и адвокат возвращался к этому снова и снова.
Наш товарищ признал свою вину в том, что первым обнажил шпагу, но отразил все прочие инсинуации, заявив, что речь идет не о том, кто спровоцировал драку, а о том, что произошло с капитаном Эстебаном Неваресом, который не выходил из гасиенды Мельхора де Осуны после того, как выплатил ему долг. Адвокат и алькальд пытались увильнуть от главного преступления, сосредоточив внимание на драке, которая была лишь его последствием, и делали вид, что считают, будто эту драку, такую важную для них, спровоцировали мы, а не Мельхор.
После полудня Лукас твердо и четко объяснил, спокойно почесывая бороду, мы не двигались с места, дожидаясь капитана, и находились в сотне шагов от входа в гасиенду, в тени кокосовых пальм, так что Эстебан Неварес никак не мог выйти незамеченным.
На вопрос адвоката Арельяно о том, почему, по его мнению, солдаты не смогли отыскать моего отца на гасиенде Осуны, Лукас с видом премудрого учителя, каковым он и являлся, заявил, что гасиенда находится за пределами Картахены и что обвиняемый имел достаточно времени, пока мы израненные лежали на дороге, чтобы вытащить капитана из дома, живого или умирающего, и перенести его в одно из своих многочисленных владений на Твердой Земле, а если он был уже мертв, то избавиться от трупа в окружающих город болотах.
Одобрительный шепот прокатился по всем уголкам большой приемной, и услышав его, алькальд и адвокат, чтобы сменить тему и дать Мельхору преимущество, вызвали его управляющего, того негра по имени Мануэль Ангола, что встретил нас в дверях дома с аркебузой.
Поскольку Мануэль Ангола был рабом, ему не предложили сесть, и он оставался на ногах, пока говорил, повернувшись спиной к публике. Непонятно, почему дон Альфонсо де Мендоса разрешил рабу давать показания, это и незаконно, и не принято, но они совершили уже так много нарушений, что еще одно не имело значения. Мануэль Ангола был к тому же единственным свидетелем со стороны Мельхора, совершенно уверенного в том, что выиграет это дело с помощью алькальда, настроенного весьма благосклонно в отношении кузена братьев Курво.
Раб начал с того, как мы прибыли на гасиенду, и рассказал всё, что произошло потом, вплоть до того момента, когда нас бросили на дороге посреди зарослей тростника. Затем адвокат Арельяно спросил, правда ли, что, как утверждает его хозяин, торговец Эстебан Неварес вышел из гасиенды после уплаты долга, на что Мануэль громко и четко ответил, что нет, и это поразило всех присутствующих. Столпившиеся в приемной горожане стали подниматься и кричать, на что алькальд, побледнев, как покойник, приказал солдатам установить тишину. Адвокат, ошеломленный ответом раба, сказал, что тот, должно быть, как человек невежественный, не понял вопроса, и задал его снова. Теперь он говорил со свидетелем так, словно тот был ребенком, спросив его, вышел ли Эстебан Неварес из дома, отдав деньги. Мануэль Ангола совершенно невозмутимо ответил, что нет.
Лицо Мельхора де Осуны исказилось, словно он узрел дьявола. Его озарила ярость, а кулаки Осуны сжались на коленях с такой силой, будто он собирался кого-то убить. Шум в приемной стал таким громким, что солдатам пришлось ткнуть пиками в нарушителей спокойствия, чтобы они замолчали. Дон Альфонсо, полумертвый от ужаса, спросил раба, известно ли тому местонахождение сеньора Эстебана, и тот ответил, что он не знает, где тот находится, но уверен, что он не покидал дом, поскольку всегда присматривает за входом и видел, как тот входил, но не видел, как выходил.
Адвокат Арельяно нервно потеребил воротник и поинтересовался, уверен ли тот в серьезности своего заявления и знает ли о том ущербе, которое оно нанесет его хозяину, на что Мануэль Ангола ответил, что да, но он добрый христианин и, посоветовавшись со своим исповедником, решил рассказать правду, поскольку меньше страшится гнева сеньора Мельхора, чем гнева Господнего, который может осудить его на вечные муки, ежели солжет. Своим добрым сердцем он заслужил симпатии публики, и ему зааплодировали, как на театральном представлении.
После этого адвокат Арельяно заявил, что Эстебан Неварес мог бы ускользнуть через конюшни, на что Мануэль Ангола ответил, что это невозможно, потому что конюшни в доме Мельхора огорожены высоким забором и оттуда нет другой двери кроме как на кухню, а бревна в частоколе больше трех вар в высоту, чтобы рабы гасиенды не воровали животных или заготовленного для них корма. В конце концов у адвоката не осталось другого выхода, кроме как спросить, не знает ли он, что сталось с Эстебаном Неваресом и что произошло, на это он ответил, что не знает, он присматривал за дверью и мог лишь разобрать отдельные слова, которые выкрикивал его хозяин, а потом появились мы вчетвером, интересуясь моим отцом, и он солгал нам по приказу Мельхора де Осуны.
Выкрики присутствующих стали столь громкими, а скандал — таким неминуемым, что алькальду пришлось прервать процесс и оставить свидетельства Родриго на следующий день.
Пораженные тем, что только что произошло, мы вышли на площадь в сопровождении друзей, которые радостно кричали, словно было что праздновать. Вся Картахена интересовалась этим делом. На площади собралась толпа в ожидании новостей о событиях. Через некоторое время по всему городу уже разнеслась молва о заявлениях раба, и когда наконец мы прихрамывая добрались в порт, все владельцы таверн и лавок приглашали нас выпить стаканчик рома или чичи, но мы отказались от всех приглашений — хотя люди и считали, что можно праздновать победу и Мельхор де Осуна обречен, у нас не было настроения праздновать, даже несмотря на то, что это веселье устроили в нашу честь и в честь моего отца.