— От них слишком много неудобства.

— Эдди, мы можем немного раздвинуть их.

— Вот как?

Он сразу сник.

— По-моему, это самое простое решение.

— А как же сцена с крокетом?

— Вот ее мы можем сократить. Извини, мне нужно было подумать об этом заранее.

Эдди отвернулся.

— Пожалуйста, любовь моя, почаще обдумывай все заранее.

Послышалось приглушенное хихиканье. Терри пропустил его мимо ушей. Эдди был отчасти прав: он не отдавал никаких точных указаний о размерах этих проклятых оград.

— Извини, Эдди, извини. Та сцена все равно была слишком затянутой.

— Ты бы не сократил ее, если бы в ней играл не я, а кто-нибудь другой, — сказал Эдди.

Он бросил презрительный взгляд на появившуюся Диану и направился в гримерную. Уход разгневанного актера, передний план. Каллоуэй не пытался остановить его. Это не улучшило бы ситуации. Поэтому он только пробормотал «О, Господи!» и провел рукой по лицу. Таков был роковой недостаток его профессии: работать с актерами.

— Кто-нибудь сходит за ним? — сказал он немного погодя.

Молчание.

— Где Рьен?

Высунувшись из-за злополучной ограды, режиссер-постановщик огляделся и водрузил на нос очки.

— В чем дело?

— Рьен, милый, ты можешь отнести Эдди чашку кофе и вернуть его в лоно семьи?

Рьен состроил гримасу, которая означала: ты обидел его, тебе и идти. Однако Каллоуэй уже имел некоторый опыт укрощения его строптивости: тут не требовалось большого мастерства. Он не переставал в упор смотреть на Рьена, вызывая его на возражения, до тех пор, пока противник не опустил глаза и не кивнул — хотя и с еще более недовольным видом, чем прежде.

— Ладно, — угрюмо сказал он.

— Хороший мальчик.

Рьен бросил на него укоризненный взгляд и исчез, отправившись в погоню за Эдди Каннингхемом.

— Как всегда. Ни одного шоу без грома и молнии, — проговорил Каллоуэй, стараясь немного разрядить напряженную атмосферу.

Кто-то хмыкнул. Небольшой полукруг зрителей начал таять. Шоу было окончено.

— О'кей, — окликом остановил их Каллоуэй. — Теперь все за работу. Повторяем ту же самую сцену. Диана, ты готова?

— Да.

— Хорошо. Приступаем.

Чтобы собраться с мыслями, он отвернулся от сада Оливии и выжидательно застывших актеров. Лампы горели только над сценой, в зале было темно. Там зияла черная пустота, ряд за рядом углублявшаяся и жадно требовавшая все новых подачек, уже и так пресыщенная развлечениями. Да, в его жизни случались дни, когда удовольствие какого-нибудь бухгалтера казалось ее единственным и благополучнейшим завершением, если перефразировать Принца Датского.

В амфитеатре Элизиума что-то зашевелилось. Каллоуэй отвлекся от своих мыслей и, сощурившись, вгляделся во мрак. Не Эдди ли нашел убежище на заднем ряду? Нет, конечно нет. Хотя бы потому, что не успел забраться туда.

— Эдди? — козырьком приставив ладонь ко лбу, на всякий случай позвал Каллоуэй. — Это ты?

Он никак не мог разглядеть двигавшейся фигуры. Нет, не фигуры — фигур. Двух человек, медленно пробиравшихся к выходу из зрительного зала.

— Это не Эдди, нет? — спросил Каллоуэй, обернувшись к бутафорскому саду.

— Нет, — ответил кто-то.

Говорил сам Эдди. Он стоял за циклорамой, облокотившись на ограду и держа в губах незажженную сигарету.

— Эдди...

— Ладно, все в порядке, — добродушно произнес актер. — Не унижайся. Не выношу, когда симпатичные мужчины унижаются.

— Может быть, мы куда-нибудь впихнем эту сцену с крокетом.

Эдди зажег сигарету и, затянувшись, покачал головой.

— Ни к чему.

— Правда?..

— Все равно у меня не слишком хорошо получалось.

Скрипнула, а затем хлопнула центральная дверь. Каллоуэй даже не обернулся. Кем бы ни были недавние посетители, они ушли.

— Сегодня кто-то заходил в театр.

Хаммерсмит оторвался от листа бумаги с двумя колонками цифр и поднял голову.

— Да?

Движение взметнувшейся челки было подхвачено его густыми, жесткими бровями. В деланном изумлении они взлетели высоко над крошечными глазками Хаммерсмита. Желтыми от никотина пальцами он потеребил нижнюю губу.

— Кто же это был?

Не оставляя в покое свою пухлую губу, он задумчиво вгляделся в посетителя, на лице мелькнуло пренебрежительное выражение.

— Это какая-то проблема?

— Я просто хочу знать, кто подглядывал за репетицией, вот и все. Полагаю, у меня есть полное право на подобное любопытство.

— Полное право, — повторил Хаммерсмит и недовольно кивнул.

— Я слышал, сюда собирались зайти из Национального театра, — сказал Каллоуэй. — Так говорил мой коммерческий агент. Я только не хочу, чтобы к нам приходили без моего ведома. Особенно если это важные посетители.

Хаммерсмит уже снова изучал колонки цифр. В его голосе прозвучали усталость и досада.

— Терри, если кто-нибудь с Южного Берега придет взглянуть на твое творение, то, обещаю, ты первым узнаешь об этом. Ты удовлетворен?

Интонации были нестерпимо грубыми. Они означали: катись отсюда, мальчик, и не мешай занятым людям. Каллоуэй ощутил острое желание ударить его.

— Я не хочу, чтобы подглядывали за моей работой. Слышишь, Хаммерсмит? И я хочу знать, кто сегодня был в театре!

Менеджер тяжело вздохнул.

— Поверь мне, Терри, — сказал он. — Я и сам не знаю. Полагаю, тебе нужно спросить у Телльюлы. Сегодня она дежурила у входа в театр. Если кто-нибудь заходил, то она не могла не заметить его.

Он еще раз вздохнул.

— Ну, все в порядке? Да, Терри?

Каллоуэй вышел, оставив вопрос без ответа. Он не доверял Хаммерсмиту. Этому человеку не было абсолютно никакого дела до театра, о чем он сам не переставал упоминать; если с ним говорили не о деньгах, то он напускал на себя такой усталый вид, точно эстетические тонкости были ниже его достоинства. И еще у него было слово, которым он объединял как всех актеров, так и режиссеров: «бабочки». Беззаботные однодневки. В мире Хаммерсмита вечными были только деньги, и Элизиум стоял на его земле: находился в собственности, правильно распорядившись которой, умный хозяин мог получать солидный доход.

Каллоуэй не сомневался в том, что Хаммерсмит продал бы театр завтра же, если бы смог приделать к нему колеса. Такому небольшому и растущему пригороду, как Реддитч, требовались не театры, а конторы, офисы, супермаркеты, склады: ему была нужна современная индустрия. А для этой новой индустрии нужны были земельные участки. Никакое искусство не могло выжить в такой прагматической обстановке.

Телльюлы не было ни в фойе, ни в подсобных помещениях.

Раздраженный грубостью Хаммерсмита и исчезновением Телльюлы, Каллоуэй вернулся в зрительный зал, чтобы забрать пиджак и пойти чего-нибудь выпить. Репетиция закончилась, актеры давно ушли. С последнего ряда партера две одинокие ограды выглядели жалкими и маленькими. Может быть, их не помешало бы увеличить на несколько дюймов. Он записал на обороте какого-то счета, который нашел в кармане: «ограды больше?»

Услышав звуки чьих-то шагов, он поднял голову и увидел человеческую фигуру, появившуюся на сцене. Плавная походка, задний план, как раз посередине, между декорациями. Каллоуэй не узнал этого мужчину.

— Мистер Каллоуэй? Мистер Теренс Каллоуэй?

— Да.

Незнакомец подошел к краю сцены, где в прежние времена были бы огни рампы, и вгляделся в темноту зала.

— Примите мои извинения, если отвлек вас от ваших мыслей.

— Ничего страшного.

— Я хотел бы поговорить.

— Со мной?

— Если не возражаете.

Каллоуэй прошел через партер и оценивающе оглядел посетителя.

Он с головы до пят был одет в серое. Серый костюм с начесом, серые ботинки, серый галстук. Самодовольный щеголь, в первую минуту подумал Каллоуэй. И почему-то решил, что гость был знаком с искусством производить впечатление на других людей. Широкополая шляпа затеняла черты его лица.