В ходе польской кампании возникла еще одна проблема. Связана она была с обновлением и упорядочением взаимодействия разведывательных и контрразведывательных органов, поскольку вся разведывательная работа на новых территориях базировалась первоначально на старых контрразведывательных учетах.
Но этого было явно недостаточно. В сжатые сроки были проанализированы попавшие в наши руки исключительно ценные материалы из захваченных архивов польских, румынских, латышских, эстонских спецслужб.
Немцы проявляли большой интерес к вербовке советских граждан и перемещенных лиц. Главным критерием их вербовочных подходов был так называемый «принцип немецкой крови». Немецкая национальность считалась главным пропуском для установления связей с интеллигенцией, проживающей на территории Советского Союза. Вскрытые нами центры по подготовке агентуры и для проведения операций против Красной Армии позволили сделать весьма интересный вывод о том, что немцы свое внимание концентрировали преимущественно на ведении чисто военного шпионажа. Они проявляли повышенный интерес к штатам, документам, дислокации и вооружении войск Красной Армии.
Однако мы тогда не понимали, что вся разведывательная деятельность абвера и гестапо была подчинена выполнению функций разведывательного и диверсионного характера для подготовки первого сокрушительного удара по Красной Армии. Теперь очевидно, что задачи по добыванию экономической и политической информации противником в значительной мере нами недооценивалась. Мы же, фиксируя относительно слабую работу немецкой политической разведки, склонны были оценивать это обстоятельство как упущение нашей контрразведки, которая не обнаружила «выходов агентуры противника» на руководителей районного звена, колхозов, совхозов, и получения информации в их среде. Как выяснилось позже, для этого немцы использовали агентуру из числа активистов националистического подполья.
Несколько слов о том, как комплектовался аппарат органов госбезопасности в западных областях Украины, Белоруссии и Прибалтики. Первоначально все штаты были укомплектованы оперативными группами, прибывшими либо из центрального аппарата, либо с периферии. Вопрос встал об укреплении взаимодействия наших резидентур, находившихся в Литве, Латвии и Польше, с местными органами особых отделов Красной Армии, которое было довольно слабым из-за нечеткого распределения между ними зон оперативной ответственности. При этом в оценке обстановки на местах существенную роль играли материалы, которые представлялись 5-м (разведывательным) управлением Генштаба.
Разведка НКВД и военная разведка вскрыли военные приготовления Германии уже в 1940 году. Мероприятия, проводившиеся немецким правительством на оккупированной территории в этот период до весны 1941 года, касались укрепления и освоения немецкой армией новых территорий. Осуществлялись они последовательно, и в них не усматривалось ничего такого, что говорило бы о создании мощных ударных группировок для ведения полномасштабной войны.
В руководстве разведки по линии НКВД и Генштаба недостаточно понимали, что активные действия немцев в Польше в 1939 году имели две стадии — закрепление на занятой территории и переброску войск для весеннего наступления на Западе. Но обстановка для них изменилась после того, как мы заняли Прибалтику, Бессарабию и вступили в Черновцы. В это время немцам стало ясно, что Красная Армия вышла на совершенно иные рубежи. На восточной границе Германии нами были развернуты три мощные группировки — в Прибалтике, в Белоруссии и на Украине, а также в районе Одессы. Для немцев, собственно, в этом ничего нового не было. Ведь занятие Прибалтики в ходе советско-германских секретных соглашений было оговорено. Однако мы не раскрывали подробно своих планов, и немцы считали, что советская сторона, согласно подписанным договорам, ограничится только вводом войск прикрытия на территорию Прибалтики. События же, произошедшие в июне-июле 1940 года, застали немцев врасплох, причем в то время, когда их военная машина была запущена на Запад и переориентировать авиацию, сухопутные войска, флот, чтобы противодействовать нашему утверждению в Прибалтике и Бессарабии, было невозможно. Поэтому в то время Гитлер вынужден был сделать хорошую мину при довольно неудачной игре.
Немецкая сторона послала своим дипломатическим представителям телеграмму, которая была перехвачена нами. В ней говорилось, что беспрепятственное укрепление русских войск в Литве, Латвии и Эстонии и реорганизация правительств, произведенная советским руководством с намерением обеспечить тесное сотрудничество с этими странами, касается только России и Прибалтики. Делалось предупреждение: избегать какого-либо осложнения в российско-германских отношениях.
Получение об этой директиве информации было исключительно важным, поскольку давало нам дополнительные возможности чувствовать себя уверенно в проведении всех акций в Прибалтике. Информация, перехваченная из немецкого МИДа, подтверждалась и источником «Юна» в МИДе Германии, с которым держала связь возвратившаяся на оперативную работу весной 1940 года Е. Зарубина.
Однако после завершения военной кампании во Франции в июне 1940 года разведывательное управление Генштаба направило сводку в НКВД и в правительство об изменившейся позиции Германии. Эта информация поступила и в ИНО. Источником ее был «Ариец», агент военной разведки, советник министерства иностранных дел Германии Шелиа, довольно близкий к Риббентропу. По его данным, немцы были согласны с тем, чтобы литовское, латвийское и эстонское правительства приняли советские требования, указывая при этом, что присоединение Советским Союзом Прибалтийских стран явление временное.
Среди тех, кого мы захватили, войдя в Польшу, был известный польский политический деятель князь Януш Радзивилл и его родственники. Радзивилл не был нашим платным агентом. Но, будучи влиятельным деятелем, близким к Герингу, тем не менее активно сотрудничал с нами. Факты сотрудничества Радзивилла с советскими властями и лично с наркомом внутренних дел Берией почему-то особенно неприемлемы для главного историка Службы внешней разведки России генерала В. Кирпиченко. Ему, видимо, неизвестно, что польской стороне интересовавшейся, почему не расстреляли родственников Радзивилла, при расследовании катыньского дела были продемонстрированы документы, подтверждающие эти тайные связи с советскими властями. Тогда было поднято заявление Радзивилла, написанное 13 февраля 1946 года на имя Берии с просьбой об освобождении как интернированного польского гражданина. Я был в числе тех, кто готовил документы о передаче немцам интернированных польских граждан — Радзивиллов, Замойского, Броницкого, Красицкого вместе с семьями. Всего их было 16.
Радзивилл, конечно, был ценным источником. Но ему не доверяли. Когда наш резидент в Берлине А. Кобулов сообщил о визите к нему в посольство Я. Радзивилла в 1940 году, Берией было принято решение законсервировать отношения с ним «до лучших времен», формальные отношения на основе подписки о сотрудничестве с ним не устанавливались. К лицам из аристократической знати, которые были вхожи в королевский двор стран Европы, в отличие от представителей обслуживающего персонала, такая практика, как правило, не применялась. Интересующимся деталями советую поднять переписку нашей резиденгуры в Берлине с Центром, это к визитам Радзивилла в наше посольство в 1940-1941 гг.
Не буду детально говорить о событиях, происходивших в 1940 году в Латвии, Литве и Эстонии. Но хотелось бы отметить главное — наши войска вошли туда совершенно мирно, на основе специальных соглашений, заключенных с законными правительствами этих стран. Другой вопрос, что мы диктовали условия этих соглашений, и не без активного участия нашей дипломатии и разведки. Надо сказать и о том, что вряд ли нам удалось бы так быстро достичь взаимопонимания, если бы все главы Прибалтийских государств — Улманис, Сметона, Урбшис и Пятс, в особенности латышское руководство — Балодис, Мунтерс, Улманис — не находились с нами в доверительных секретных отношениях. Их всегда принимали в Кремле на высшем уровне как самых дорогих гостей, обхаживали, перед ними, как говорится, делали реверансы.