– Наоми, ты мне понравилась сразу, как я тебя увидел. И я дал это тебе понять уже в прошлый раз. – Я опустил ее платье ниже плеч, поцеловал грудь выше бра, которое, конечно, мешало. И я разнял на ее спине застежку бра, стал опускать его вместе с платьем. Она схватила меня за руки и почти умоляющим голосом сказала:

– Антони, подождите, не смотрите на меня. Очень светло. – Она потянулась, выключила прикроватную лампу. Спальня теперь освещалась экраном телевизора. – Антони, выключите телевизор. – Я подошел к будуарному столику, выключил телевизор. Глаза еще не привыкли к темноте, но я понял, что Наоми снимает платье. Было очень тихо. Окно выходило во двор, и уличный шум сюда не проникал. Я разделся, выждал некоторое время. Слабый свет едва пробивался из окна через опущенные шторы. Я подошел к кровати. Наоми до подбородка была укрыта покрывалом. Я стал стаскивать с нее покрывало, а под ним была простыня, за которую Наоми ухватилась и держала ее у подбородка. Простыня была широкой, так что края свисали с кровати. Я сразу вспомнил когда-то услышанный миф о том, что особо религиозные евреи проводят половые акты через простыню, чтобы мужчина не касался тела женщины. Я тогда не верил этому. Я лег вплотную к Наоми, провел рукой по ее телу, через тонкое полотно ощущая ее полную грудь с твердыми сосками, еще раз попытался осторожно сдвинуть простыню. Наоми, продолжая крепко держать ее у подбородка, быстро заговорила тихим просящим голосом:

– Нет, нет. Так нельзя. Антони, я не могу так. Антони, пожалуйста.

– Что нельзя? – невольно таким же тихим голосом спросил я.

– Оставьте все так, как это есть. – И тут я понял, что этот миф, передаваемый как шутка – реальная правда. Я снова повел рукой по ее телу, покрытом тонкой простыней. Внизу ее живота в простыне я нащупал отверстие, очевидно, обрамленное вышивкой. У рыжих женщин мало лобковых волос, моя рука скользнула в ее пах. Здесь отверстие простыни кончалось, по величине оно было рассчитано только на половые органы. Это почему-то привело меня в крайнее возбуждение, хотя все это казалось забавным, как изощренные позы в порножурналах. Религиозные евреи придавали сексу интригующее таинство. Во время полового акта она явно сдерживала свое дыхание и только в конце оно участилось, и она тихо произнесла: – Ой, ой… – А потом я просто не знал, что делать. Я опять лежал рядом с ней на простыне, которой Наоми была укрыта до подбородка и придерживала ее обеими руками. С силой отвести с нее простыню было бы грубо. И я просто ласкал ее тело через простыню, снова повел пальцы в низ ее живота, нащупал отверстие в простыне. Края его были мокрые от моей спермы. Наоми пошевелилась, сказала:

– Антони, пожалуйста, на спинке кровати мой халат, подай пожалуйста. Мне нужно в ванную. – И она сделала попытку приподняться на локтях. Но я надавил рукой ее грудь, спросил:

– Разве ты больше не хочешь?

– А ты разве хочешь? – спросила она растерянно.

– Конечно. Погодя. Тебе хорошо? – Она не ответила. Я спросил: – Наоми, а с мужем ты тоже это делала через простыню?

– Да. Первое время. А потом по разному.

– Наоми, первое время у нас уже прошло. Может быть, начать по разному? – Она еще туже натянула на себя простыню, тихо сказала:

– Нет, нет. Ты же не муж, все это грех. – Это было забавно. Я наклонился к ней, поцеловал в губы, она ответила на поцелуй, и я опять почувствовал возбуждение. Тут я рывком сдернул с нее простыню. Наоми сразу повернулась ко мне спиной, стала опускать ноги с кровати, но я резко притянул ее к себе, прижался грудью к ее спине. На этот раз я провел половой акт, лежа на боку, не меняя позы, хотя половой акт был длительным. Тело ее было приятным, как и у всех рыжих женщин. На этот раз она произнесла – ой, ой – особенно жалобным тоном. Мы еще долго лежали так не двигаясь. Я спросил:

– Тебе было хорошо? – Она не ответила. Если для нее это был грех, то признаться в том, что это хорошо, было бы тоже грехом.

Хлопнула входная дверь. Это пришла миссис Кроцки. Я вскочил, стал одеваться. Наоми, уже не стесняясь меня, встала, надела халат, подошла ко мне, обняла за шею. Я сказал:

– Твоя мать уже пришла. Она может войти сюда. – Наоми тихо ответила:

– Она сюда не войдет. Она все понимает. – Наоми ушла в душевую, а я сел перед телевизором. Шел старый фильм с Мэрилин Монро, такой молодой, какой я еще не знал. Когда я увидел ее впервые, ей было уже столько лет, сколько мне теперь. Я тогда сразу подумал: – Хорошо бы ее выебать. – И только тогда я понял, что женщина может быть привлекательной даже если она намного старше меня. Подошла уже полностью одетая Наоми, села на стул рядом со мной. Я вежливо взял ее за руку. Она сказала:

– Как странно все произошло. Я еще не могу этого осознать.

– Но ты же была к этому готова, и ты хотела этого.

– А что ты чувствуешь по отношению ко мне? – И я ответил то, что она хотела услышать:

– Я чувствую, что я люблю тебя.

– Я приеду на следующей неделе. Ты придешь?

– Обязательно приду, если твоя мать придумает для меня какую-нибудь работу. – Наоми прислонилась головой к моему плечу, сказала тихо:

– Она придумает. Я знаю, что я тоже тебе сразу понравилась. —

Я продолжал держать ее за руку. Наоми была старше меня не более, чем на шесть, семь лет. Но она не была привлекательной. Хотя ебать ее было приятно. А главное, забавно. Простыня с дыркой, украшенной вышивкой. Это было еще одно проникновение в тайны еврейского мира. Фильм закончился, я отключил телевизор, и мы вышли в гостиную. Миссис Кроцки за столом пила молоко с печеньем. Наоми спросила с натянутой улыбкой:

– Антони, вам понравился фильм?

– Интересный фильм. Спасибо.

– Вам нравится Мэрилин Монро?

– Нравится. Она всегда снималась в хороших фильмах.

– Мне она тоже нравится. Как жалко, что она так рано умерла! – Я подумал: – Не так уж и рано. Все равно, ее карьера была уже безнадежно закончена. – А вслух я сказал: – Жалко. Она бы еще могла сделать много фильмов. – Я еще раз поблагодарил, распрощался и вышел. Дома я принял душ, надел белую рубашку с кружевной манишкой, черные костюмные брюки, удобные итальянские ботинки, сел в мягкое кресло и стал дочитывать роман Потока о еврейском мире, который теперь я уже знал. Это было комфортабельно: в мягком кресле, при свете торшера, в одежде, какую носили мои боссы в моей первой жизни и какую носил я сам. А квартира, точно такая же, могла бы быть в Манхэттене, где можно было пойти вечером с красивой девушкой в театр или в ресторан с вечерним шоу. У меня достаточно средств, чтобы открыть небольшое кафе, или магазин модной одежды. Я достаточно практичен для того, чтобы знать, что можно выгодно продавать. В Нью-Йорке полно магазинов одежды, которые пустуют. Дело в том, что это женская одежда: нарядная, повседневная, секси, экстравагантная. Но очень мало моделей мужских фасонов. Костюм, джинсы, шорты, стандартные рубашки, – вот и весь выбор для мужчин. Мне уже примелькался вид юношей, со скучающим видом трогающих стандартные костюмы, развешенные в отделах мужской одежды. Все юноши хотят одеться экстравагантно. Тщетно. Я бы мог открыть магазин для молодых мужчин. Нестандартные рубашки, оригинальные шорты, короткие плащи-пелерины, какие носили мушкетеры, длинные плащи-пелерины, какие носили мужчины при фраках в девятнадцатом веке. Есть много мастерских, где можно заказывать серии такой одежды, – модной и такой, какая еще не вошла в моду, но станет модной, лишь появится на витринных манекенах. Такой магазин будет всегда переполнен молодежью. Но стать хозяином доходного кафе или магазина означает стать на виду государственной администрации. Даже хозяин дешевой пиццерии числится в полицейских списках. Мне это нельзя. Так же как евреям нельзя есть мясо, тушеное в сметане, так и мне нельзя выделять свое имя. Здесь, на нижней ступени среднего класса я надежно защищен от прошлого. И только одна брешь – Глория. Она знает, кто я.

Когда я в субботу пришел на работу к семи утра, оказалось что в синагоге не горит свет. Первая молитва уже началась при дневном свете. Утро было солнечным, и в мэиншуле было светло. Но в коридорах и помещениях, где нет окон, было темно. Включать и выключать свет, а тем более, чинить электрику евреям по субботам запрещено. Вот еще почему им нужен был смотритель нееврей. И я с карманным фонариком проследовал в гимнастический зал, где были панели электрики. За мной следовал президент синагоги Шали и заведующий священными книгами Акива, а также несколько подростков, по субботам изнывающих от скуки. По совету Акивы я отключил общий рубильник, повернул вертушку предохранителя и снова включил рубильник. Свет зажегся только на мгновение и опять потух. Очевидно, был переизбыток мощности. Много энергии забирал общий кондиционер на крыше, установленный за счет миссис Кроцки. Найдя на панели выход кондиционера, я отключил его. И свет зажегся. Шали и Кенни зааплодировали. Я тоже. Я сказал, что следует от кондиционера провести отдельный отвод с отдельной панелью, но я не знаю плана разводки электрических проводов. Шали сказал, что в офисе синагоги имеются чертежи всего здания. На другой день я пришел в офис, и Хая подала мне рулон чертежей. Но чертежа с разводкой электрики здесь не оказалось. Хая сказала, что у миссис Кроцки есть полный комплект всех чертежей синагоги, как память о том, что она построила это здание. По дороге домой я зашел к миссис Кроцки. Она открыла дверь и вместо приветствия сказала: