С этими словами он оперся на плечо стоявшего рядом ребенка, словно теперь, когда у него отняли палку, он не мог обходиться без поддержки. Затем, легонько подталкивая мальчика, он захромал вдоль по берегу, прочь от толпы.

— Ты приносишь нам слишком много вреда, — изрек Бару, обращаясь к опустившему голову Зелиму. — Ты должен уйти.

Зелим счел за благо не вступать в спор. Он понимал, что в словах нет проку. Юноша подошел к своей лодке, взял лежавший там нож для потрошения рыбы и побрел в сторону деревни. Оказавшись дома, он собрал свои нехитрые пожитки, для этого ему не потребовалось и часа. Когда же Зелим вышел на улицу, она была пуста, соседи — из стыда ли, из страха ли — предпочли укрыться в своих домах. Но юноша чувствовал, как они провожают его глазами; в эту минуту он почти желал, чтобы обвинения Бару оказались правдой, он хотел обладать способностью налагать порчу, чтобы назавтра всех жителей деревни поразила слепота.

Глава IV

А теперь позвольте мне поведать о том, что случилось с Зелимом после того, как он покинул Атву.

Полный решимости доказать — хотя бы самому себе, — что лес, из которого вышли чудесные странники, не так уж и опасен, он отважно углубился в гущу деревьев. В лесу было холодно и сыро, и не раз юноша подавлял в себе желание вернуться на залитый солнечным светом берег, но со временем эти мысли, а вместе с ними и страхи развеялись. Сколько он ни шел, вокруг не было ничего, что могло бы причинить ему вред. Правда, частенько ему на голову падало чье-то дерьмо, но всякий раз злоумышленниками оказывались самые обыкновенные птицы, а не пожиратели детей, о которых он слышал столько жутких историй. Порой до него доносились шуршание или треск сучьев, и, вглядевшись в заросли, он различал блеск глаз притаившегося там существа, но то были не странствующие джинны, а всего лишь кабан или дикая собака.

Вместе со страхами исчезла и настороженность, теперь Зелим шагал уверенно и, к собственному удивлению, ощущал, что на душе у него становится все легче. Он даже стал напевать. И то была не рыбачья песня, полная неизбывной тоски или же грязных непристойностей, но одна из тех, что Зелим помнил еще с детства. Простые слова, пробуждающие счастливые воспоминания.

Зелим не страдал ни от голода, ни от жажды, в лесу в изобилии росли ягоды, а пил он из прозрачных ручьев, петляющих между деревьями. Дважды он находил в кустах птичьи гнезда и лакомился сырыми яйцами. И лишь ночью, когда юноша устроился на отдых (он ориентировался по солнцу и в темноте мог заблудиться), его охватила тревога. Ему нечем было развести огонь, и он до самого рассвета сидел под деревом и молил Бога, чтобы тот уберег его от медведей и волков, вышедших на поиски добычи.

Через четыре дня и четыре ночи Зелим пересек лес и выбрался на открытую местность. За это время он так привык к царившему в чаще полумраку, что от яркого солнечного света у него разболелась голова. Решив продолжить путь немного позднее, когда зной спадет, он опустился в высокую траву на опушке и задремал, сморенный жарой и усталостью. Проспал он до самых сумерек. Разбудил его то стихающий, то набирающий силу хор голосов молившихся людей. Зелим сел и осмотрелся по сторонам. Поблизости от места, где он спал, юноша увидел каменистую гряду, напоминавшую спинной хребет мертвого чудовища, а по узкой тропинке, что вилась меж валунов, шли несколько монахов, распевавших молитву. Некоторые из них несли светильники, в отблесках которых Зелим разглядел лица путников — взлохмаченные длинные бороды, сурово нахмуренные брови, выгоревшие на солнце волосы. Юноша подумал, что эти люди немало пострадали за свою веру.

Вскочив на ноги, он бросился вслед за путниками, окликая их на бегу, дабы не испугать незнакомцев своим внезапным появлением. Увидев Зелима, монахи остановились, несколько пар глаз с подозрением уставились на юношу.

— Я устал и умираю от голода, — обратился к ним Зелим. — И хотел бы попросить у вас немного хлеба. А если вам нечем поделиться со мной, может, вы подскажете мне, где я могу найти приют на ночь.

Старший из монахов, плотный крепкий мужчина, передал светильник товарищу и сделал Зелиму знак приблизиться.

— Откуда ты идешь? — осведомился он.

— Я пришел с другой стороны этого леса, — сообщил Зелим.

— Разве ты не знаешь, что это опасная дорога? — удивился монах. Никогда прежде Зелим не встречал человека с таким зловонным дыханием.

— Здесь орудуют разбойники, — продолжал монах. — Многие путники нашли здесь свою смерть. — Внезапно монах схватил Зелима за руку, притянул к себе, выхватил откуда-то огромный нож и приставил к горлу юноши. — Зови своих! — прорычал он.

Ошарашенный Зелим не понимал, что происходит.

— Кого звать? — пробормотал он.

— Своих дружков разбойников, кого же еще! Скажи им, если они попробуют нас тронуть, я перережу тебе глотку.

— Уверяю, вы ошибаетесь. Я вовсе не разбойник.

— Заткнись! — монах так сильно нажал на нож, что на шее Зелима выступила кровь. — Зови свою шайку!

— Мне некого звать. Я путешествую один, — лепетал Зелим. — Клянусь вам. Клянусь глазами своей матери, я не разбойник.

— Да прикончи ты его, Назар, — посоветовал один из монахов, стоявших поодаль.

— Прошу вас, не делайте этого! — взмолился Зелим. — Я ни в чем не виноват!

— Здесь не осталось невинных людей, — сказал Назар, монах, державший Зелима. — Этот мир катится к своему концу, и все живущие в нем служат вместилищем порока и разврата.

Зелим решил, что эта философская мудрость доступна лишь монахам.

— Вам виднее, — согласился он. — Наверное, так оно и есть. Но я-то что сделал? Говорю вам, я не вор и не разбойник. Я простой рыбак.

— Что-то ты забрел слишком далеко от моря, рыбак, — заметил маленький монах, похожий на крысу, которому Назар передал свой светильник. Он подошел поближе, чтобы лучше разглядеть Зелима, и, подняв фонарь, осветил его лицо. — Как ты оказался здесь, вдали от моря и рыбы?

— У нас в деревне меня невзлюбили. Вот я и решил уйти, — сообщил Зелим, решивший, что монахам лучше говорить правду.

— И по какой же причине тебя невзлюбили, позволь спросить?

Зелим пожал плечами. Излишняя искренность явно не пойдет ему на пользу, подумал он.

— Просто невзлюбили, и все, — вздохнул он.

Похожий на крысу монах еще некоторое время пристально разглядывал пленника, а потом обратился к старшему:

— Знаешь, Назар, по-моему, он говорит правду. — Зелим ощутил, как лезвие, впившееся ему в шею, слегка отодвинулось. — Мы думали, что ты из разбойничьей шайки, — обратился монах к Зелиму, — и твои дружки послали тебя вперед, чтобы задержать нас. Думали, ты приманка.

И вновь Зелим не понял, о чем идет речь.

— Какая приманка? Вы думали, разбойники набросятся на вас, пока вы будете говорить со мной?

— Никто не собирается с тобой говорить, — буркнул Назар, и нож его, соскользнув с шеи Зелима, уперся в грудь юноши, разорвав и без того ветхую рубашку. Рука монаха скользнула под рубашку вслед за ножом, быстро ощупала тело Зелима и юркнула ниже, в его рваные штаны.

— Для меня он слишком стар, Назар, — сообщил крысоподобный монах и, повернувшись к Зелиму спиной, уселся на камень. — Я предпочитаю маленьких мальчиков.

— Значит, он мой? — уточнил главарь.

Вместо ответа еще три монаха приблизились к Зелиму, глядя на него жадными, как у голодных собак, глазами. Юноша все понял. Он катался по земле, разрывая в клочья остатки одежды. Но ни его жалобные крики, ни мольбы о пощаде не остановили монахов. Они заставили юношу лизать свои ступни и ягодицы, засовывали ему в рот сначала свои сальные бороды, потом соски, потом возбужденные члены. А после они поочередно овладели юношей, не обращая внимания на то, что Зелим истекает кровью.

Тем временем прочие монахи, устроившись между камней, читали, попивали вино и просто лежали, любуясь звездами. Один из них даже молился. Зелим видел все это, так как из последних сил отворачивался от своих мучителей, решив ни за что не дать им увидеть свои глаза, полные ужаса. Столь же твердо он решил сдерживать слезы. Стиснув зубы, Зелим наблюдал за отдыхающими монахами и ждал, пока их товарищи кончат его насиловать.