– Да, в Дорестад, если что, нам вернуться будет трудно, – проговорил Орм. – И во Фландрию, пожалуй, тоже.

– Так неужели я такой дурак, что сам себя лишил бы всего завоеванного? – Рерик окинул дружину вопросительным взглядом. – Скажите, ребята, вы меня давно знаете – я похож на такого дурака?

– Да вроде нет, – ответил за всех Оттар. – Я еще когда с тобой познакомился, сразу понял – это парень с головой! Но от женщин, знаешь ли, и не такие ума лишались.

– Но зачем я стал бы ее убивать? Она была мне как сестра!

– Ты говорил, что ты и я – уже не одно и то же, – Харальд устремил на младшего брата тяжелый взгляд. – Я давно знал, то ты хочешь отделиться от меня и править самостоятельно.

– Да, я говорил, что мы оба уже не дети и нам не стоит до бесконечности сидеть в одном гнезде. Но у меня хватило бы ума, даже если бы мы с тобой и посоорились, дождаться дележа добычи, получить и закрепить за собой какие-то владения, а потом уже делать пакости! Да, даже если ты меня, родного брата, считаешь таким подлым, ты по краней мере не считай меня таким дураком! Этого я не заслужил!

– Я не считаю тебя дураком! – Отбросив всякую сдержанность, Харальд вскочил на ноги и кричал, не заботясь о приличиях. Жесткое и замкнутое лицо Рерика казалось ему враждебным, и это был, как он знал, враг, достойный его по всем статьям. – Ты, как видно, не хотел делить на двоих наши три королевства! Я знаю, ты говорил, что три королевства неудобно делить на двоих! Похоже, ты решил вообще их не делить! Я понял, чего ты хотел! Ты надеялся лишить меня поддержки, поссорить с Карлом и его братьями, а потом отвергнуть крещение, вернуться к язычеству, согласиться приносить жертвы идолам, и тогда, ты думал, датчане признают тебя конунгом. А у меня не будет поддержки, чтобы тебе помешать! Отлично придумано! Ты не дурак, признаю! Очень умно!

– Поддержки! – так же кричал Рерик, разрубая воздух сжатым кулаком. – Поддержки! Не смеши людей! Карлу и его братьям самим нужен хороший костыль, иначе он и до своей домашней церкви не дойдет! Какую поддержку он может тебе оказать! Разве что помолиться «за Харальда конунга и народ датчан», только народу датчан его молитвы даром не нужны и пусть он их засунет себе в задницу! Ты поддался на их красивые речи, позволил запылить себе глаза прогнившей славой Карла Великого, поверил, будто франки и сейчас, как полвека назад, что-то еще такое могут! А они ничего не могут, и это родство – камень на шее, жернов на ноге! Ты ведь тоже не дурак, брат мой, ты и сам это понял, когда немножко поразмыслил, только было поздно! Я тут слышал много разговоров про Христа и верность крещению, только ты не хуже меня понимаешь, как мало от него толку, особенно здесь, в Дании!

– Ты смеешь меня обвинять в том, что я сам отравил свою жену, потому что боялся ссориться с ее родичами?

– А ты смеешь обвинять меня, что я ее отравил, чтобы спихнуть собственного брата с почетного сидения?

– Харальд конунг, Рерик конунг, успокойтесь наконец! – Орм шагнул вперед и встал между ними. – Вы оба сошли с ума, если верите этой выдре.

– Пусть дружина скажет, кому она верит! – Рерик огляделся, но встречал везде растерянные взгляды. – Кто-нибудь из вас хоть раз видел, чтобы я разговаривал с этой женщиной?

– Если никто не видел, это не значит, что этого не было, – осторожно заметил Торкель хёвдинг. – Люди ведь не все видят.

Датчане еще не поняли, что для них лучше и кого в этом деле стоит поддерживать. Кто бы из братьев ни победил, в любом случае для Хейдабьюра была удачей смерть королевы-христианки. С ее смертью возвращение конунга к старой вере делалось более вероятным, и ютландцы были в долгу перед ее убийцей. Хотя конунгом, скорее всего, суждено было стать не ему, а тому, второму, которому они ничем не обязаны. Но кто из двоих братьев этот первый, а кто второй?

– Так может, теперь нам с тобой потянуть жребий, кто виноват в смерти Теодрады? – предложил Рерик, узкими сердитыми глазами глядя в глаза Харальда.

– Я тянуть жребий не буду, – так же жестко ответил тот. – Пусть жребий тянут женщины.

– Уж не предлагаешь ли ты мне поединок? Божий суд?

– А ты меня правильно понял, родич.

– Что ж, я не откажусь. Это нам будет не в первый раз. – Рерик невесело усмехнулся, напоминая о бесчисленных учебных поединках под руководством ныне покойного Торира.

– Никто из нас не сомневается в твоей доблести, Рерик конунг, – сказал Орм, непривычно хмурый. – И очень прискорбно дружине видеть раздор своих вождей, прискорбно людям видеть распрю между братьями.

– Смотрю на вас, конунги, и думаю, неужели пришли последние времена перед концом века, когда «в распре кровавой брат губит брата»6, – вставил Аслейв ярл. – Рановато вы, сыновья Хальвдана, увидели врагов друг в друге.

– А может быть, они вовсе и не враги, – сказала вдова Астрид. Она все еще прижимала к себе своего сына, но теперь уже понимала, что заложникам никакой опасности больше не грозит, потому что конунги нашли себе других противников. – Они ведь братья. Они могли просто сговориться и погубить королеву, а вину свалить на нас, на жителей Хейдабьюра.

– Чтобы король франков пошел на вас войной, а нам пришлось бы или защищать вас, или уходить и терять все завоеванное! – возразил Гейр ярл. – Молчи, женщина, где тебе разбираться в таких делах!

– И обвинять жителей Хейдабьюра не надо, – добавил Оттар. – Эта женщина, – он показал на Ингебьёрг, о которой все немного забыли, – сама призналась, что сделала это.

– Но этого хотел Хрёрек конунг, а значит, истинный виновник он! – не сдавалась упрямая фру Астрид.

– Она сказала, что ее научил Рерик конунг, но нет доказательств, что она говорит правду. С тем же успехом это мог быть… кто-то другой.

Гейр ярл не хотел обвинять Харальда, да и не был уверен, что в смерти королевы виноват кто-то из двух братьев. Но кого назвать виновником, не знал.

– Этого хотел Хрёрек конунг, – упрямо повторила Ингебьёрг.

Она уже убедилась, что не зря пожертвовала собой и созналась, что принесла яд. Оба брата с превеликой охотой подхватили брошенный им мяч и чуть не разорвали друг друга прямо на глазах у дружины и датчан! Мир между ними уже невозможен, кто бы из них ни победил – он останется один. Даже если им удастся помириться, недоверие уже не истребить.

– А я говорю, что я этого не делал и придумать такого не мог! – жестко и досадливо бросил Рерик. Ему казалось унизительным оправдываться, да еще и перед женщиной. – И будет очень странно, если мой родной брат и дружина, с которой мы вместе проливали кровь, поверит какой-то девке, а не мне!

– Хорошо! – Ингебьёрг улыбнулась. – Если тебе не нравится это обвинение, Хрёрек конунг, ты ведь всегда можешь от него очиститься. На это существует божий суд.

– Вот именно! – крикнул Рерик. – Существует божий суд! Но драться я с тобой не собираюсь, и никакого другого противника взамен тебя не приму, поэтому будь добра, если ты так в себе уверена, понеси каленое железо!

– Я? – Ингебьёрг в выразительном недоумении подняла брови. – Почему – я? Я обвиняю, ты оправдываешься. Очиститься от обвинения должен тот, кого обвиняют. Неужели я, женщина, лучше знаю законы и обычаи, чем ты, мужчина и сын конунга? Когда служанка обвинила Гудрун в измене мужу, Гудрун доставала драгоценные камни из кипящего котла!7

– Нечего рассказывать мне саги, сейчас не йоль! Если тебя послушать, то любой человек может кого угодно обвинить в чем угодно – страдать ведь не ему! – и тогда божий суд творили бы каждый день и из-за любой малости! Нет, липа запястий8, если тебе так хочется сделать меня преступником и убийцей, то иди на божий суд сама и сама доставай драгоценные камни из кипящего котла. Вы, кажется, забыли, люди, что она сама принесла яд и положила его в кубок невинной женщины! И от этого она даже не отказывается, она сама созналась! И вы все верите такой женщине? Это не женщина, это ядовитая змея, гадюка, с которой не надо разговаривать, ей надо наступить на голову, чтобы больше не жалила!