— Ярославцева… — монотонно призывает меня Даня, отчего я сажусь ровно по струнке и будто первоклашка, сложив руки перед собой.

— Да, учитель, вы что-то хотели? — гадко так улыбаюсь ему в лицо, не собираясь уступать даже как учителю.

По классу прошел злорадный смешок, когда мои одноклассники созерцали мое издевательство сначала над Лидией, а теперь, видимо, и над историком.

— Кристина, — вау, он назвал меня по имени, по-моему, первый раз в его гнилой жизни! — Иди домой, готовься, собирайся, тебе еще сегодня вечер вести… А то ты какая-то перевозбужденная… Боюсь, вся твоя энергия на истории останется.

Одноклассники громко заржали, уловив самое смешное, по всей видимости, слово, я же плотно стиснула зубы, выдавив некое подобие усмешки.

— Ну же, Ярославцева, я тебя отпускаю… — повторяет Даня, отворачиваясь от меня, собираясь продолжить урок уже по теме.

— Благодарю за честь… — хрипло замечаю я, лениво поднимаясь со стула и демонстративно потягиваясь. — Больно нужно на вашей пресной истории сидеть.

— Можно не комментировать, Ярославцева? — мимоходом замечает Даня, диктуя тему. — Прикрой дверь с другой стороны, пожалуйста.

— Конечно же… — отвешиваю шуточный реверанс, хлопнув за собой дверью.

Это и к лучшему. Не к чему мне сегодня созерцать его довольную физиономию…

Как же не хотелось возвращаться вечером в гимназию… Мне казалось, что резко подскочила температура, затем я чувствовала какие-то нервные перебои сердца, потом просто все конечности прошибло холодом. Но тем не менее, я решила быть сильнее всего этого и начала быстро собираться за час до начала концерта.

Выбрав нежно розовое облегающее короткое платье и в тон ему туфли на высоком каблуке, я стала напоминать себе Барби. Единственным отличием был цвет моих волос, так как Барби в большинстве своем ассоциировались с блондинками. Кукла… Дурацкое слово и дурацкий видок, но времени перебирать наряды не было. Поймав такси, я отправилась на ненавистное чествование ставшего таким же ненавистным праздника.

Сказать, что нервничала, объявляя номера, приветствуя гостей — это ничего не сказать. Кроме того, от постоянной улыбки уже болели уголки рта. Но все проходило тихо-мирно, мои одноклассники активно хлопали, поддерживая меня, отчего с каждой минутой моя задача была все легче. Потом последовал мой номер, во время которого я должна была исполнить известную песню о всепоглощающей любви. И вот тут я так расчувствовалась, что пропустила каждое слово этой чертовой песни через себя. Глаза блестели от подступивших слез под сверканием софитов, а голос шел из самой души, передавая в зал частичку моей грусти, скорби по этой самой любви, которой я так скрыто ото всех страдала.

Но апогеем всех моих страданий стало то, что он был в этом зале. Прислонившись к дальней колонне, сложив на груди руки он наблюдал за мной, слушал, проникал своим цепким взглядом в самую мою сущность, разрывая там что-то окончательно и так больно…

Быстро и незаметно я стерла сбежавшую слезу с щеки, когда прозвучал последний аккорд. Так же стремительно снова надела маску безразличия, изобразила на лице обманчивую улыбку, показывающую мое несуществующее счастье, продолжила играть ту роль, к которой уже привыкла. Самое главное, чтобы такой видели меня остальные. Чтобы не заметили тех ошметков сердца, которые не хотели заживать в моей груди, противно кровоточа и болезненно сжимаясь. Пусть потом я упаду на пол в своей ванной, сгибаемая той болью, той тяжестью, что тяготела надо мной. Пусть потом я до крови буду закусывать губы, чтобы не закричать на весь дом, от раздирающей мою душу проникновенной боли… Но сейчас я буду счастлива. Не для себя. Для всех них — я буду красивой картинкой, радующейся прекрасному дню всех влюбленных. И даже для него — я буду играть эту роль сколько потребуется, не позволив ни на минуту усомниться в том, что свободна и счастлива. Что я снова искренне улыбаюсь, не зная предательства и зла.

Завершив этот праздничный вечер, я поднялась в триста шестой, чтобы поменять обувь и забрать куртку. В кабинете совсем темно, лишь уличный свет из окон очерчивает силуэты парт, кидая тени на пол. Ни одной живой души на всем этаже, и нелепые воспоминания снова лезут в голову. Стараюсь быстро забрать свои вещи, но тут мой взгляд приковывает к себе собственная парта. На темной ровной поверхности лежит какой-то предмет, издалека напомнивший мне кусок материи. И лишь подойдя ближе, я увидела перед собой алую розу на длинном стебле. Моргнув несколько раз, сомневаясь в своем зрении, я снова внимательно посмотрела на поверхность парты.

Словно боясь цветка, как-будто тот мог оказаться живым, я осторожно беру его в руки, чувствуя влагу от нежных лепестков на своих пальцах. Должно быть, роза совсем недавно была на улице, если падавший весь вечер снег на ней еще не высох. Кто это мог сделать? Кто угодно… Кто угодно мог оставить этот презент для меня, но почему-то я думала только на одну кандидатуру. Может быть, мне просто хотелось в это верить… Нервно сглотнув вновь подступивший к горлу ком, я ломаю тонкий стебель цветка пополам. Скомкав нежные лепестки, будто это было что-то противное и злое, я швырнула цветок в корзину для бумаги, выходя из класса. Лучше так… Лучше не думать об этом…

На улице порхает снег, легкими хлопьями покрывая и без того запорошенный школьный двор. Такси задерживается, но это дает мне время немного прийти в себя. Прикурив сигарету, я задумчиво вглядываюсь в темное небо, совсем не ощущая холодного ночного воздуха.

Впереди передо мной сверкнули фары, затем рядом тормознула машина, в которой я надеялась узнать такси, но вместо этого отшатнулась назад, пряча взгляд на снежном ковре под своими ногами.

— Подвезти? — Даня опустил стекло со своей стороны, откуда на меня повеяло теплом и тонким ароматом до боли знакомого парфюма.

— Я такси жду.

— И что, будешь час тут стоять?

— Неважно, я только недавно вызвала машину.

— Слушай, Ярославцева, я не первый враг тебе, если ты так считаешь! Хватит уже строить из себя обиженного ребенка! Я сам не в восторге, что так все получилось. — Даня прикурил, стряхнув пепел в окошко. — По-другому нельзя было, ты же знаешь…

— Не знаю. — отрезаю я, повернувшись боком к открытому окну Ауди. — Вам лучше ехать своей дорогой, а то еще увидят нас… Что-нибудь подумают…

— Да похер кто и что подумает… — выдохнул Даня, как-то устало посмотрев прямо перед собой. — Если бы только про одного меня думали… Тебя же затаскают сначала по кабинетам этой гимназии, потом по психологам. Будут изучать причины тесной дружбы отличницы и медалистки с учителем…

— Так говоришь, будто наверняка знаешь, какие бы экзекуции со мной проводились! — фыркаю я, не веря ни слову этого недочеловека.

— О, Ярославцева… Я ведь как-никак посещаю учительскую и знаю каждую жеманную старую перечницу, собирающую слухи про всех и вся, норовившую поднять скандал даже на пустом месте. — Даня глубоко затянулся и выпустил плотную струйку дыма. — Ты для них — лакомство на блюде… Будут тебя спасать от безжалостного общества… Читать нотации, выспрашивать, может даже лечить попытаются, так как у тебя еще не сформировавшаяся детская психика…

— У меня уже далеко не детская психика, понятно?!

— Да мне-то понятно, а вот им, — Даня указал пальцем на темные окна гимназии. — Нет.

— Да не верю я тебе, — морщусь я, переминаясь с ноги на ногу. — Ты свою шкуру бережешь! Больно надо тебе из-за малолетки на приключения нарываться…

— Ох, Ярославцева, — усмехнулся Даня, выбросив окурок мне под ноги. — Если бы не ты, я бы уже послал всю эту гремучую змеями гимназию ко всем чертям… Но что-то мне кажется, твоя медаль еще кому-то приглянулась. Малейший шаг в сторону — и плакали мечты твоей мамы горючими слезами. Хочешь меня козлом отпущения сделать — делай, я от своих слов не отказываюсь. Погуляли, поиграли — хватит. Сейчас на кону твое будущее, которое совсем не хотелось бы омрачать.

Поиграли?! Да я ему сейчас в глотку вцепиться готова! Нет, ну как?.. Как можно быть такой редкостной сволочью?!