— Чарлз Лэкленд слушает, — отрывисто заговорил аппарат, прервав ход его мыслей. — Это ты, Барл?

— Это Барленнан, Чарлз. — Командир говорил на языке Летчика; языком этим он владел теперь достаточно свободно.

— Рад тебя слышать. Ну как, правы мы были насчет этого ветерка?

— Он начался в предсказанное тобой время. Погоди… Да, вот и снег пошел. Я не заметил сначала. Правда, пока я не вижу пыли.

— Будет и пыль. Вулкан выбросил в атмосферу десяток кубических миль пыли, и ее разносит вот уже несколько дней.

На это Барленнан не сказал ничего. Вулкан, о котором речь, до сих пор оставался предметом спора между ними, ибо расположен был в той части Месклина, которая, согласно географическим представлениям Барленнана, попросту не существовала.

— Что мне действительно хотелось бы знать, Чарлз, так это сколько времени еще будет продолжаться нынешний ураган. Как я понимаю, твои собратья могут наблюдать его сверху, и им, наверное, известна его протяженность.

— Что, вам уже худо? Зима еще только началась… Вам придется пробыть здесь несколько тысяч дней, прежде чем вы сможете покинуть эти места.

— Я понимаю. Продовольствия у нас полным-полно. Но время от времени нам хотелось бы чего-нибудь свежего, и было бы недурно знать заранее, когда мы сможем пойти на охоту.

— Ясно. Боюсь, для этого нужен будет очень точный расчет времени. Я не был здесь прошлой зимой, но знаю, что бури в этих местах и в это время года не прекращаются. Ты был когда-нибудь раньше на экваторе?

— На чем?

— На… Это то самое, что вы называете Краем.

— Нет, никогда я не был так близко от него и не представляю, как можно подобраться к нему еще ближе. Мне кажется, если бы мы заплыли в этот океан еще дальше, мы бы окончательно потеряли вес и улетели бы в пустоту.

— Пусть тебя это не беспокоит, потому что это не так. Если бы вы продолжали плыть дальше, ваш вес снова начал был увеличиваться. Вы сейчас как раз на экваторе — там, где вес наименьший. Именно поэтому я здесь. Но теперь я понимаю, почему ты отказываешься поверить, что дальше к северу тоже есть и море, и суша. Когда мы говорили об этом раньше, я решил, что мы просто не поняли друг друга. Может, у тебя сейчас найдется время объяснить мне, как вы представляете себе устройство мира? Или, может, у тебя есть карты?

— Конечно. Здесь, на кормовом плоту, у меня есть Чаша. Только сейчас тебе ее не разглядеть, потому что солнце село, а при такой облачности света от Эсстеса слишком мало. Я тебе покажу ее, когда взойдет солнце. Мои плоские карты не годятся, ни на одной из них не показана вся территория, чтобы дать по-настоящему ясную картину.

— Ну что ж, прекрасно. А пока мы дожидаемся восхода, попробуй объяснить мне это на словах.

— Я не уверен, что владею твоим языком в достаточной мере, но попытаюсь… В школе меня учили, что Месклин представляет собой огромную пустую чашу. Большинство населения живет поближе к ее дну, где нормальная сила тяжести. Философы считают, что притяжение зависит от гигантской плоской плиты, на которой стоит Месклин; чем дальше мы отходим к Краю, тем меньше мы весим, потому что удаляемся от поверхности плиты. Никто не знает, на чем стоит сама плита; на этот счет у менее цивилизованных рас существует масса нелепейших верований.

— Мне думается, что, если бы ваши философы были правы, вам приходилось бы всякий раз, когда вы пускаетесь в путь от центра, взбираться вверх по склону и все ваши океаны стекли бы к самой низкой точке, — заметил Лэкленд. — Ты спрашивал кого-нибудь из философов об этом?

— В молодости я видел картину, объясняющую всю эту механику, — отозвался командир. — Учитель показал нам схему, где было изображено множество линий, которые поднимались от поверхности плиты, изгибались и сходились точно над центром Месклина. Благодаря изгибам они проходили сквозь чашу не наискось, а перпендикулярно к ее поверхности, и учитель говорил, что вес действует вдоль этих линий, а не прямо вниз к плите. Я не все там понял, но на практике это вполне оправдывается. Они утверждают, что эта теория верна, так как расстояния, нанесенные на карту, согласуются с рассчитанными по этой теории. Такое я могу понять; по-моему, доказательство убедительное. Если бы форма мира была иной, все вычисленные расстояния при удалении от исходного пункта, конечно, пошли бы насмарку.

— Ясно. Я вижу, твои философы сильны в геометрии. И я не понимаю, как они не сообразили, что существуют два варианта, при которых вычисленные расстояния могут соответствовать реальным. В конце концов, неужели ты сам не видишь, что поверхность Месклина изгибается вниз? Если бы ваша теория была справедлива, горизонт казался бы выше уровня глаз. Как насчет этого?

— А он и есть выше. Потому-то даже самые примитивные племена знают, что мир имеет форму чаши. Ведь это только здесь, у самого Края, он выглядит по-иному. Надо полагать, какую-то роль в этом играет свет. В конце концов, солнце здесь восходит и заходит даже летом, так что стоит ли удивляться, что и все остальное несколько необычно? Сам подумай, здесь даже кажется, будто этот… горизонт, так ты его называешь?.. ближе с юга и с севера, чем с запада и с востока. Если смотреть на запад и восток, корабль виден с более далекого расстояния. Это все свет.

— Гм. Сейчас мне пока что довольно трудно оспаривать твою точку зрения, — Барленнан не настолько хорошо знал язык Летчика, чтобы различить нотку веселья в его голосе. — Я никогда не был на поверхности далеко от… э… Края, и мне никогда не удастся побывать в таких местах. Я и не предполагал, что все обстоит так, как ты описываешь, да и сейчас не могу себе этого представить. Но я надеюсь, что смогу в этом убедиться, когда ты возьмешь с собой в наше маленькое путешествие мой телепередатчик.

— Я с удовольствием послушаю, в чем же наши философы ошибаются, — вежливо сказал Барленнан. — Конечно, когда ты будешь готов к этому. А пока мне хотелось бы узнать, сумеешь ли ты сказать мне, когда наступит затишье.

— Понадобится несколько минут, чтобы получить информацию с базы на Турее. Давай я снова свяжусь с тобой, когда взойдет солнце. Я передам тебе прогноз погоды, и будет уже достаточно светло, чтобы ты показал мне свою Чашу. Как ты считаешь?

— Превосходно. Я буду ждать.

Барленнан распластался на палубе тут же, возле радио. Кругом по-прежнему завывала буря. Метановые дробинки, стучавшие по его бронированной спине, мало беспокоили его — в высоких широтах их удары были гораздо сильнее. Время от времени ему приходилось смахивать за борт наносы аммиака, которые непрерывно скапливались на плоту, но даже это не было особенно обременительным — пока, во всяком случае. Ближе к середине зимы, через пять или шесть тысяч дней, аммиак будет таять под ярким солнцем, а затем замерзать вновь. Вот тогда главное будет — вовремя освобождать корабль от жидкости перед ее повторным замерзанием, иначе команде Барленнана придется вырубать из смерзшегося песка все две сотни плотов. Все-таки «Бри» — не речное суденышко, а крупный океанский корабль.

Летчику действительно понадобилось всего несколько минут, чтобы получить необходимую информацию, и, когда тучи над заливом высветлило восходящее солнце, его голос вновь зазвучал из крошечного аппарата.

— Боюсь, что я был прав, Барл. Просвета нигде не видно. Почти все северное полушарие — правда, это ни о чем не говорит тебе — бурлит испарениями полярной шапки. Я так понимаю, что бури там бушуют всю зиму. А то обстоятельство, что в высокие южные широты они приходят разрозненно, объясняется кориолисовым отклонением, которое они испытывают при прорыве через экватор…

— Чем объясняется?

— Той же самой силой, что отклоняет влево предмет, который ты бросаешь… Правда, я никогда не наблюдал этого в здешних условиях, но на вашей планете такое отклонение должно быть особенно заметно…

— Что такое «бросаешь»?

— Черт возьми, действительно, этого слова у нас еще не было. Ну, вот я видел, как ты подпрыгнул… черт, этого тоже не было! Ну, когда ты приходил сюда, к моему укрытию… Ты помнишь это слово?