— Боится, по всей вероятности, — ответил я, продолжая наблюдать.

Заметив, что их не преследуют, солдаты Сетевайо быстро перестраивались у подножья холма, готовясь к новой атаке. В войске Умбелази я тоже заметил какие-то быстрые передвижения, сопровождающиеся шумом и сердитыми возгласами. В чем дело, я не сразу догадался. Но вот из толпы изигкозов выделился большой отряд воинов, до тысячи человек. Они быстро побежали вниз по склону к узуту с поднятыми вверх копьями. Я подумал сперва, что они самостоятельно начали атаку, но ряды узуту разомкнулись и приняли их.

— Предательство! — понял я. — Кто это?

— Садуко со своими амавомбами и амангванами. Я узнаю их по прическе, — произнес Мапута угасшим голосом.

— Ты хочешь сказать, что Садуко со всеми своими воинами перешел на сторону Сетевайо? — возбужденно спросил я.

— А что же иначе, Макумазан? Садуко — изменник, Умбелази — конченный человек!

Я опустился на камень и застонал. Теперь мне все стало ясно.

Из радов узуту до нас донеслись дикие торжествующие крики. Их воины, подкрепленные полками Садуко, начали свое наступление. Умбелази и его приверженцы — их было теперь не более восьми тысяч человек — не дожидались атаки. Они обратились в позорное, беспорядочное бегство. Они пробились сквозь редкие ряды левого фланга узуту и побежали к берегам Тугелы. Задыхаясь от быстрого бега, взбежал к нам на сопку гонец.

— Вот слова Умбелази, — с трудом проговорил он. — О Макумазан! О Мапута! Умбелази умоляет вас удержать узуту, чтобы дать ему и его сторонникам возможность спастись с женщинами и детьми в Натале. Его полководец Садуко изменил ему и перешел с тремя полками на сторону Сетевайо. Как мы можем бороться против нескольких тысяч противников?

— Скажи Умбелази, что Макумазан, Мапута и полк амавомбов сделают все возможное, — спокойно ответил Мапута. — Однако наш совет: пусть он торопится перейти Тугелу с женщинами и детьми, ведь нас мало, а воинов Сетевайо много.

Гонец убежал прочь. Но потом я узнал, что он так и не видел Умбелази. Беднягу убили недалеко от места, где мы стояли. По команде Many ты амавомбы построились тройной шеренгой: в первой и второй — по тысяче триста человек, в третьей — около тысячи. За третьим рядом шли носильщики — три или четыре сотни юношей. Свое место в самом центре второй шеренги я занял верхом на лошади.

Итак, мы двинулись налево от нашей позиции, очевидно, чтобы вклиниться так между бегущими изигкозами и преследующими их узуту, чтобы угрожать флангу узуту, если они попытаются нас обойти. Полководцы Сетевайо недолго скрывали от нас то, что они намерены делать. Главный корпус их армии повернул направо, преследуя бегущего врага, а три полка, каждый в две тысячи пятьсот копий, остановились. Минут пять полки выстраивались тройной шеренгой, как и мы. Мне эти пять минут показались вечностью. Было такое чувство, что они последние в моей жизни. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Однако, окинув ряды ветеранов-амавомбов взглядом, отметил их торжественный вид, как у людей, приготовившихся к смерти. Но даже признака страха я у них не заметил.

Мапута прошел по рядам, отдавая приказания начальникам. Подошел и к нам со Скаулем.

— А! Вижу, ты приготовился, Макумазан, — сказал он веселым голосом. — Я говорил, что ты не уйдешь отсюда голодным! Разве не так?

— Мапута! — начал увещевать я, — какая польза от нашего выступления? Умбелази разбит, полк амавомбов ушел из его войска. Зачем же посылать всех этих, — я указал на ряды амавомбов, — в царство теней? Почему бы не поспешить к реке и не попытаться спасти женщин и детей?

— Потому, что нам нужно забрать в царство теней как можно больше этих, — и он указал рукой на густые ряды узуту. — Но, — прибавил он недовольно, — наши распри тебя не касаются. У тебя и у твоего слуги есть лошади. Вы можете еще спасти свою жизнь, если во весь дух помчитесь к нижнему броду.

Но во мне заговорило самолюбие.

— Нет, — ответил я, — я не стану удирать, когда другие будут сражаться!

— Я и не сомневался, Макумазан. Ведь ты не хочешь, чтобы тебе дали новое, позорное прозвище. Амавомбы тоже не удерут, ибо не хотят стать посмешищем всего народа. Король приказал нам по возможности помочь Умбелази, если боевое счастье отвернется от него. Мы повинуемся приказу короля, умирая на своем посту… Макумазан, не можешь ли ты попасть в этого огромного молодца, который осыпает нас оскорблениями? Ты меня весьма обяжешь. Ах, как он мне нравится! — указал он мне на воина, храбрившегося в первых рядах противника и посылавшего по нашему адресу громкие ругательства.

— Попытаюсь, — ответил я, — хотя до него не менее шестисот метров.

Я слез с лошади, вскарабкался на кучу камней и, приложив ружье к верхнему камню, прицелился. Секунду спустя обидчик взмахнул руками, уронив копье, и упал лицом на землю.

Криками восторга ответили на выстрел амавомбы, а старик Мапута захлопал в ладоши и улыбнулся во весь рот.

— Благодарю тебя, Макумазан. Очень хорошее предзнаменование: наш конец будет доблестный, а это все, на что мы можем надеяться. Какой замечательный выстрел! Прощай, Макумазан! — сжал он мне руку. — Час пробил! Я веду полк в атаку. Амавомбам приказано защищать тебя до последней капли крови, ты должен увидеть конец битвы. Прощай!

И он ушел, сопровождаемый начальниками отрядов. Живым я его больше не видел.

Прошла минута, и первый полк противника начал наступать. Остальные два сели наземь, чтобы не портить игры. Сражение должно начаться между шестью тысячами людей.

— Проучим мы этих мальчишек, — прошептал воин, стоявший рядом со мной.

Несколько секунд царила тишина. Воины наклонились вперед между изгородью тонких и грозных копий. Вдруг шепот пробежал по шеренгам, словно шум ветра в ветках деревьев — это был сигнал готовиться к бою. Затем вдалеке раздалась громкая команда, подхваченная несколькими голосами спереди и сзади меня. Я заметил, что мы начали двигаться сначала медленно, затем скорее. С лошади я видел все наступление.

Будто три черные волны, окаймленные белой пеной (это были белые перья на голове амавомбов), искрились блестками — сверкали их широкие копья.

Теперь мы перешли в атаку. О, этот натиск наклоненных голов и глухой топот восьми тысяч ног! Узуту наступали вверх по склону навстречу нам. Мы бежали молча. Так же молча бежали они. Все ближе и ближе мы друг к другу. Уже можно видеть их лица за щитами с диким, блуждающим взглядом свирепых глаз.

Затем раздался грохот столкнувшихся щитов — такого раскатистого грохота я никогда еще не слышал, — и сверкнула молния взметнувшихся копий.

— Убивай, амавомба, убивай! — пронесся грозный клич, а из рядов противника в ответ — не менее дикие крики: — Коли, узуту, коли!

Как гигантская волна прибоя, ударившись внезапно о скалистый риф, скрывает его под собою, так обрушились амавомбы на узуту. В три минуты от полка ничего не осталось. Мы убили всех до одного, но и наших полегло около трети — вся наша первая шеренга. Еще не затих первый бой, как второй полк узуту пошел в атаку. С победным кличем бросились мы вниз по склону им навстречу. Снова грохот столкнувшихся щитов, но на этот раз бой продолжался в первом ряду, и я волей-неволей принял в нем участие. Я помню, что застрелил двух узуту, которые бросились на меня с копьями. Мне слышатся стоны раненых, крики торжества и отчаяния, наконец, голос Скауля:

— Мы побили их, господин, но вот идут другие!

Третий полк наступал теперь на наши поредевшие ряды. Мы схватились с неприятелем и дрались, как дьяволы, даже юные носильщики вступили в бой. Враг нападал теперь со всех сторон, и мы перестроились в кольцо. В минуту умирали сотни, и хотя амавомбов осталось немного, однако никто из них не сдавался. Я сражался с копьем в руке, хотя сам не знаю, как оно попало ко мне в руки. Убитые высокими кучами лежали вокруг нас, друзья и враги — все вместе, и служили нам бруствером. Я увидел, как лошадь Скауля взметнулась на дыбы и упала. Скауль соскользнул с нее и сражался рядом, тоже с копьем в руке, бормотал при каждом ударе проклятия по-английски и по-голландски.