Мой первый вальс. Это наш первый совместный танец.

Если он думал, что я забыла его, то сейчас, наверняка, он убеждается, что это не так. Я вижу свое крохотное отражение в его зрачках, и мое лицо выражает только одно чувство — всеобъемлющее обожание.

Он на мгновение останавливается, развернув нас на месте в другом направлении, и мы скользим по мрамору снова, как призраки, как образы, созданные туманом и подхваченные ветром.

Захочет ли он меня снова? Да. Позволю ли я ему все? Вне всяких сомнений. Разобьюсь ли, если все окажется только прихотью, утолением той жажды, которая иногда сильнее физической потребности человека в воде — жажды мести? Мне кажется, что это случится уже при первом поцелуе.

Перевожу взгляд на его губы. Твердые, сложенные в суровую линию. Хочу провести по ним пальцами, ощутить, какие на самом деле они шелковистые, какую нежность могут дарить.

На его подбородке едва заметно пробивается темная щетина. Если он проведет им по моей коже я, наверное, даже не почувствую шероховатости.

Мы разгорячены танцем. Я начинаю ощущать его запах, голова становится тяжелой. В памяти всплывают теплые дни на пляже. Вот он лежит, запрокинув руки и положив на них голову. Солнце нагрело его тело, и я смеюсь, когда целую его грудь и вдыхаю уникальный аромат. Так пахнет то место, где живет моя душа, где обитает счастье.

Бирюзовые глаза темнеют. От желания? От злости? Все-равно, лишь бы не были равнодушными. Неужели ты больше не любишь меня? Не обнимешь, не прижмешь к себе так сильно, что воздух вылетит из легких?

Между нами по-прежнему несколько сантиметром пустого пространства. Или больше? Месяцы одиночества, наполненные сожалением и горечью.

Преодолеем ли мы это когда-нибудь? Есть ли у него желание сделать первый шаг?

Музыка заканчивается. Он целует кончики моих пальцев, но не отпускает их. Я бы провела так вечность.

Он хочет что-то сказать, но в это мгновение ко мне подходит Лавров.

Могу я пригласить на танец? — он задает вопрос не Сергею, а мне. При этом смотрит на него так, будто не доверяет.

Конечно, Михаил Петрович.

Рад снова вас видеть, — Вронский протягивает руку Лаврову, тот уверенно ее пожимает.

Решили заняться благотворительностью?

Вронский неопределенно улыбается. Нет, дело не только в желании помочь страждущим.

Звучит новый вальс. Сергей отходит, я кладу руку на крепкое плечо Лаврова. Он ниже Вронского, не такой стройный, однако его манера двигаться — решительная и настойчивая — противоречит его возрасту.

Ира, все в порядке?

Да, Михаил Петрович, конечно.

Не ожидал его здесь увидеть. Каким образом он здесь оказался?

Как и все. Купил билет.

Лавров смотрит на меня укоризненно, обвиняя в недоверии. Но я продолжаю притворяться, что не понимаю, о чем он хочет поговорить.

Я помню его. Ухаживал за дочкой моего друга.

Неужели?

Да. И кажется, вы знакомы.

Он был боссом моего мужа.

Что-то изменилось с тех пор?

Да. Он ушел, а мой бывший муж занял его место.

Как бы ни был добр ко мне мой начальник, я не хочу обсуждать с ним свою личную жизнь. Он не имеет права интересоваться ею.

По-моему, Лавров понимает это, потому что больше ни слова не произносит. Мы танцуем, но я уже не здесь. Мысленно я с другим.

Время то несется, то замирает. Я успеваю потанцевать с кучей народу, большая часть из них — наши партнеры. Я слежу за ходом мероприятия, краем глаза отмечаю работу официантов, подхожу к новоприбывшим. Время напоминает стремительный водоворот, но как только встречаюсь глазами с Сергеем, секундная стрелка останавливается, я забываю как дышать. Знаю только — ни с кем больше я не буду такой, какой я становлюсь рядом с ним. Желание никогда не выпускать его из своего поля зрения, успокаиваться каждый раз, лишь коротко посмотрев на него, завладевает мною полностью. Привилегия давно сложившихся пар, супругов, живущих вместе, разделяющих свое время, привычки, увлечения поровну.

Я старательно избегаю Вадима. Что-то в нем меня настораживает. Он очень целеустремленный, но есть в нем некая холодность, сдержанность. Мне иногда кажется, что такие люди способны на страшные поступки, и они прекрасно будут знать, что делают, что последует дальше, потому что они все анализируют и не поддаются эмоциям. А с другой стороны, медики всегда отличались крепостью духа, устойчивостью психики. Может быть, я просто люблю другого, и никто кроме него мне не мил?

Все же доктору удается пригласить меня на танец.

Вы весь вечер заняты.

Я же говорила, что это для меня работа, а не развлечение.

И как, продуктивно поработали?

Думаю, вместе с вашей тысячей мы собрали около пятисот. Так что это очень приличная сумма.

Действительно, приличная. И как ею собираются распорядиться?

Это вне моей компетенции. Я такие решения не принимаю.

Могу посоветовать.

Не сомневаюсь.

Он хмурится.

Я вам не нравлюсь?

В том плане, в каком вы об этом думаете — нет.

А в каком плане обо мне думаете вы?

Я думаю, — я стараюсь говорить каждое слово четко, — что вы хороший специалист, замечательный хирург-онколог…

Доктор медицинских наук..

Впечатляет. Но вы не привлекаете меня, как мужчина.

Откровенно и жестко.

Кажется, по другому вы не понимаете.

Его рука чуть сильнее прижимает мою талию. Мне это неприятно.

Я только знаю, что вы очень красивая женщина, Ира. И вы свободны.

Это вряд ли, — голос Вронского так холоден, что у меня ползут по спине мурашки. Хотя меня не столько поразила его интонация, сколько суть слов. Я больше не свободна?

Позвольте, я разобью пару.

Боюсь, что это мой первый танец с Ирой. И такого удовольствия я себя не лишу.

Тогда это сделаю я, — Сергей поворачивается ко мне. — Нам нужно поговорить.

Я чувствую, что на нас начинают обращать внимание. Не хватало только скандала.

Извините нас, Вадим. Видимо, у господина Вронского случилось что-то экстренное и из ряда вон выходящее, раз он не может терпеть.

Я приблизительно знаю, что у него случилось, но ни один уважающий себя мужчина не станет из-за этого …

Прошу вас, — я мягко улыбаюсь, положив руки им на предплечья. Что случилось с этими вполне цивилизованными людьми?

Пока они не нахохлились, как петухи, я беру Вронского под руку и тяну в коридор, к окну у двери с табличкой «Сцена».

Что с тобой случилось? Вы напоминали подростков!

Он упрямо молчит. Мы все еще пробиваемся через группы гостей, я начинаю злиться.

Останавливаю его у окна, вдали от любопытных ушей. Мои руки непроизвольно упираются в берда, что со стороны, наверняка, смотрится довольно смешно и напоминает женские образы Гоголя из Вечеров на хуторе. Эдакая сварливая матрона, которой недостает нервного притопывания ножкой для полноты образа.

Он лишь поднимает левую бровь, отмечая мой воинственный настрой.

Я жду объяснений, Сергей.

Это так важно?

Во всяком случае, мне было бы интересно узнать, почему ты решил устроить сцену.

Я бы предпочел, чтобы ты все списала на мою незрелость и взбалмошный характер.

Но это не так, — я хмурюсь. Меня посещает какое-то нехорошее предчувствие.

Не так. Я кое-то услышал. Этот тип говорил с кем-то из своих знакомых. Они обсуждали тебя.

Вот как?

Да.

Он замолкает. Неприятный холодок где-то в районе желудка усиливается. Я жду, что Сергей продолжит, но он просто смотрит на меня с таким видом, будто сказанного уже достаточно.

Это еще не повод вести себя грубо. Здесь все друг друга обсуждают.

Но не все говорят, кому под юбку они хотят забраться.

У меня екает под ложечкой. Какое-то мерзкое, липкое чувство ползет от солнечного сплетения вверх, к горлу.

По моему, ты тоже когда-то мечтал об этом. Ты тоже считаешь себя аморальным?

Я никогда и никому не говорил, о чем или о ком я мечтаю и чьи трусики я собираюсь взять в качестве трофея. Тем более, мне не нужно было распространяться о своих победах.