Шри-гуша вздохнул, точно напрягая память и ища там нечто необыкновенное. Он поднял голову и посмотрел прямо в глаза Бомперу.

— Я могу вам предложить то, чего нет в Европе и нигде...

— Что же это такое?

— Святая!

— Что? — сказал, не понимая, Бомпер. — Кого ты предлагаешь?

— Я предлагаю святую женщину!

— Что она из себя представляет? Старая ведьма?

Шри-гуша покачал головой.

— Она молода, и она святая!

— Не надо святой, я не хочу святую, она пахнет ладаном, — усмехнулся Бомпер. — Я вижу, твой список кончается. Шри-гуша!

— Нет, мой список никогда не кончается.— упрямо сказал Шри-гуша. — Тогда не святая. Есть дочь баядерки и сама баядерка, танцует старые танцы, какие танцуют на стенах храмов в Каджурахо. Вы знаете, что это за танцы. И потом вы напишете свое имя, и она, как это делали и ее мать и бабушка, попросит лучшую татуировщицу перенести вашу подпись на свое тело, чтобы память о вас осталась навсегда. Если вы доставите ей удовольствие, ваше имя будет наколото поближе к сердцу. Это очень сенсационно! — неожиданно добавил он.

Бомпер стал серьезным.

— Прекрати, Шри-гуша, я понимаю, что все это заслуживает самого пристального внимания и все это стоит хороших денег. И многие иностранцы будут благодарны тебе, что ты введешь их в так называемые тайны Востока, о которых приятно вспоминать дома в дружеской мужской компании. Это есть в каждой стране. Но мне нужно такое, чего не бывает... Понимаешь, в чем разница?

— О! — Шри-гуша даже встал. — Я понимаю, чего вы хотите. Вам неинтересны люди?

— Правильно, люди мне неинтересны. Это ты угадал верно...

— Ача хай, тогда остаются животные...

— Животные... что ты хочешь сказать, Шри-гуша?

— Заколдованный осел, священный гусь, священная утка — птицы богов и сами божества...

Бомпер захохотал. Он стоял посреди комнаты и хохотал, не сдерживаясь, а Шри-гуша с каменным лицом смотрел на него, не зная, что сказать.

В эту минуту раздался громкий женский крик. Кричала женщина где-то очень близко. Крик был испуганный и негодующий. Шри-гуша и Бомпер выбежали в коридор. На другой стороне коридора была настежь раскрыта дверь, и туда бежали люди.

Все они толпились у окна. Хозяйка комнаты, индианка с черными распущенными по плечам волосами, в золотистом сари, молодая, стройная, высокая, с выгнутыми бровями, кричала, показывая в окно тонкими пальцами в перстнях:

— Вот кто вор! Вот кто украл! Смотрите! Смотрите!

Бомпер увидел зрелище, смешное и удивительное для него. Против окна на карнизе противоположного фасада отеля сидела небольшая рыжевато-серая обезьянка. Она держала в лапке зеркальце, а другой лапкой мазала себе помадой губы, попадала по носу, лизала помаду и тут же, положив ее рядом, хватала пудру и обмахивала себя пудрой, слизывая ее с лап и отплевываясь.

— Это моя помада, это моя пудреница! — кричала женщина. — Она украла, а я ведь думала на прислугу. Вот бессовестная. Отдай! — кричала она, как будто обезьяна могла понять, о чем она кричит.

Обезьяна не обращала внимания на крик и наслаждалась своими приобретениями. На карнизе, свесив ноги, она показывала язык людям. Бомпер был единственным европейцем в комнате. Индийцы, вбежавшие при крике, постепенно удалились. Остались служащие отеля, которые переговаривались между собой. Но потом ушли и они.

Шри-гуша исчез так же неслышно, как появился. Бомпер смотрел с чувством школьника, наблюдающего за чужой дерзкой проказой. Он высказал свое сочувствие индианке. Она посмотрела на него большими испуганными и смеющимися глазами и начала поспешно говорить:

— Я заметила, что у меня сначала пропала пудреница, а потом и помада. А сегодня утром и зеркальце. Я думала, это взяла прислуга. Но я не могла поверить, что в таком отеле прислуга способна на это. А сегодня подхожу к окну, и эта бестия сидит, и посмотрите, что она делает с моей помадой...

Тут она сказала без всякого перехода:

— Но вы не знаете, кто я. Простите! Меня зовут Мануэла Франческа Мария де Перейра. Меня можно звать просто Нуэлой. Вас я знаю. Вы Яков Бомпер.

— Откуда вам известно мое имя?

— Я видела ваш портрет в газете и читала ваше интервью.

— Да, это было, — сказал он не без удовольствия.

— Нет, посмотрите, что делает эта негодяйка! — снова закричала она. К обезьяне подбиралась по карнизу другая, и при виде соперницы владелица пудреницы и зеркальца засунула их под хвост и села на них, а помаду запихала за щеку.

Бомпер, скрывая смех, взглянул на Нуэлу другими глазами. В своей бессильной ярости она грозила кулаком обезьяне, смотревшей на нее с сожалением и грустью: Нуэла призывала проклятия на голову похитительницы и была прекрасна, как те женщины, которые танцевали на фресках Эллора и в редких ночных ресторанах нового Дели...

Синяя записная книжка была раскрыта, и в нее было занесено посещение Шри-гуши с соответствующими комментариями и знакомство с Нуэлой. Бомпер писал: «Она очаровательна. В ней есть что-то от дикого зверька и искра древней цивилизации, занесенной на индийский материк воинственными соратниками Васко да Гама. Она родилась в Гоа, который только недавно перестал быть колонией. Она из португальской старинной семьи. Ее мать — знатная индианка, а отец — богатый негоциант, умерший на Майорке, где он жил с ее матерью. Она так простодушно рассказывала о своем детстве под старыми баньянами среди ручных попугаев и серн. Ее в семье почему-то прозвали Жузекой. Она приехала из Англии, где учится, навестить свою тетю и задержалась у знакомых и у друзей, каких у нее много в Дели. Она болтала так вкусно, так наивно,что от прежней ее злости ничего не осталось. Мы говорили о нравах животных. За завтраком, мы завтракали вместе, она смеялась проделкам этих маленьких лукавых хищниц обезьянок, которые, влезая в открытые окна номеров с карниза, похищают всякие предметы. Слуги вернули Нуэле отнятые у обезьянки помаду, пудреницу и зеркальце. Помада была негодна к употреблению, пудра переменила цвет от соприкосновения с обезьяньей мордочкой, но зеркальце было цело. Оно было воспоминанием, и поэтому Нуэла была рада, что оно вернулось к ней.

Я рассказал Нуэле за ужином (мы вместе ужинали), что был в Париже свидетелем, как три обезьяны, считающиеся художниками, рисовали портрет восемнадцатилетней мисс Португалии, и это было очень мило. Они заглядывали в мольберты соседа и срисовывали то, что там было изображено фантазией их коллег. Они не были реалистической школы, но сама мисс Португалия чем-то походила на Нуэлу. Мой комплимент пришелся ей по душе. В ней есть очарование, а ее душные черные волосы — опьянение. В ней есть все, что нужно европейцу от дочери Индии и европейского юга. В конце концов моя мать была итальянкой и тоже из мест еще южнее Португалии...»

Он писал: «Виделся со Шведенером. Были в гостях у его приятеля. Он советует ехать в Непал. Там есть снежный человек и далай-лама, бежавший туда из Лхасы. Из этого сочетания может получиться кое-что интересное. И там можно узнать про какую-то таинственную страну Шамбалу, в которой никто не умирает. Боюсь, что это скучно, но можно попробовать».

Через несколько дней после первого посещения Шри-гуша пришел поздно вечером, когда Бомпер уже собирался спать. На этот раз он был мрачен и даже волосы его были всклокочены. Он имел вид тайного убийцы. Бомпер хотел было прогнать его, ссылаясь на поздний час, но Шри-гуша был так взволнован, что Бомпер молча указал ему на стул и стал ждать, что будет.

Шри-гуша начал глухим, невеселым голосом:

— Я много думал о нашем разговоре и должен принести свои глубокие извинения: я не понял всей глубины исканий такого большого писателя и знатока душ, как Бомпер. Теперь я хочу загладить свою вину и ошибку. Но теперь с вашей стороны, — сказал он. — нужна полная серьезность и даже клятва.

— Клятва в чем? — скучно спросил Бомпер. — Опять какое-нибудь предложение? Я хочу спать!