Скромные масштабы публичных изъявлений лояльности объяснялись также позицией Римско-католической церкви. Ее духовенство неукоснительно сохраняло в период российской оккупации свою лояльность Габсбургской монархии и вело себя, с австрийской точки зрения, безупречно. Львовские епископы Римско- и Армянско-католической церквей Юзеф Бильчевский и Юзеф Теодорович не позволяли в своих храмах проводить молебны в честь царя и подчеркнуто дистанцировались от мероприятий, организованных российской стороной{72}. В основном священники остались в своих приходах и не стали спасаться бегством от российских войск{73}. По сведениям царской контрразведки, многие из них читали проповеди в «сепаратистском духе»{74}. Традиционно священники пользовались большим уважением и авторитетом среди верующих. По этой причине и польские крестьяне, для которых религиозный фактор, пожалуй, значил еще больше, чем национальный, проявляли сдержанность в отношениях с оккупационными властями.
Полякам пришлось испытать на себе все тяготы оккупационной политики — аресты, обыски (разыскивали шпионов, оружие, дезертиров), строгую цензуру, комендантский час, выплату контрибуций, невыгодный обменный курс, многочисленные ограничения в торговле и перемещениях, отсутствие продуктов или топлива. Над ними висела угроза оказаться в заложниках или быть сосланными в дальние провинции Российской империи. В отдельных случаях бытовые невзгоды можно было хотя бы немного облегчить путем коррупции{75}. Так, у вице-бургомистра Львова Тадеуша Рутовского было больше возможностей, чем у остальных, добиться чего-либо у губернатора Бобринского, поскольку дочь последнего устроилась на работу в городскую администрацию Львова. Градоначальник Львова, полковник Алексей Скалой, прямо-таки славился своей коррумпированностью. Его свояк открыл в городе пекарню, которая в принудительном порядке снабжала продукцией все рестораны и кондитерские Львова{76}.
Впрочем, нашлись среди поляков и те, кто открыто поддержал российских оккупантов. Большинство политиков, чиновников и журналистов, выступивших за сотрудничество с российской стороной, принадлежали к рядам национал-демократов, самого популярного политического движения в Польше. Их лидер и главный идеолог Роман Дмовский приветствовал сближение с Россией. В своей программной работе «Германия, Россия и польский вопрос» («Niemcy, Rosja a sprawa polska»), опубликованной в 1908 году, он сделал ставку на объединение всех польских земель под властью России. С точки зрения Дмовского, злейшим врагом Польши и главной угрозой ее существованию были немцы. Противостоять этой угрозе в одиночку поляки не смогли бы, необходим был союз с могущественной, славянской Россией. Во имя славянской солидарности полякам следовало признать царя, чтобы проложить путь подлинному примирению двух народов, развеять прежние недоразумения и взаимное недоверие и заложить прочную основу для дальнейшего партнерства и сотрудничества. По окончании войны требовалось объединить польские земли, которые должны были получить статус автономной области в составе России, а также собственные государственные учреждения, в частности собственные парламент и правительство. Пророссийские взгляды находили поддержку у части галицийской интеллигенции, среди чиновников, судей, учителей, священников или журналистов{77}. Их печатными органами были выходившие в Лемберге национально-демократические издания «Gazeta Narodowa», «Słowo Polskie» и «Zjednoczenie». Эти газеты предрекали скорый крах Австро-Венгрии, торжествовали по поводу холодного приема, оказанного легионерам Юзефа Пилсудского в Царстве Польском, и укоризненно замечали, что последние будут проливать свою кровь на благо Германии{78}.
Некоторым польским политикам объединение всех польских земель в едином государстве представлялось важнейшей и в конечном итоге единственной осуществимой целью войны. Это казалось им более важным, чем текущая политика России в отношении Польши — жесткая и неблагоприятная, которая, по их мнению, не могла долго продолжаться. Поэтому с объединением раздробленных земель под эгидой России они связывали в долгосрочной перспективе улучшение ситуации с национальным статусом поляков, вследствие чего поддерживали российские притязания на Галицию. Вероятно, самым известным политиком из тех, кто в период оккупации официально перешел на сторону России, был депутат рейхстага Станислав Грабский. Он призвал поляков поддержать Россию и расформировать Польский легион, сражавшийся на стороне Австрии. Задолго до этого воззвания, в первые дни после вступления царской армии во Львов, политики национал-демократического фланга добились благодаря своей деятельности роспуска так называемого Восточного легиона — добровольческого объединения из Восточной Галиции, которое должно было воевать на стороне Австрии{79}. Позднее, в ноябре 1914 года, национал-демократы и консерваторы из Восточной Галиции в оккупированном Львове призвали добровольческие регионы, продолжавшие сражаться на стороне Тройственного союза, самораспуститься{80}.
Отчего же некоторые поляки — независимо от политических соображений — выбрали путь сотрудничества с Россией? Здесь можно привести несколько причин. Россия казалась непобедимой. Кроме того, господствовало оптимистическое убеждение в том, что государство, вступившее в коалицию с демократическими странами — Францией и Великобританией, — по завершении войны также реформирует свой политический строй. Считалось, что так или иначе будущее принадлежит сильной России и к этому надо быть готовым. Еще в начале 1915 года русские, равно как и многие поляки, были уверены, что Галиция и после заключения мира останется в составе Российской империи{81}. Российская военная пропаганда, сведения о победах царской армии, например о взятии крепости Пшемысль в марте 1915 года (российские власти организовали по этому случаю массовые празднества на оккупированных территориях{82}), или же длинные ряды военнопленных австро-венгерской армии, шагавших по городам Галиции, казалось, доказывали правоту подобных ожиданий{83}.
Напротив, Австро-Венгрия, как казалось, вконец обессилела и, возможно, даже доживала свои последние дни. Дунайская монархия совсем слаба (это ярко продемонстрировали военные поражения), она зависит от Германии и в ходе мирных переговоров вынуждена будет смириться с потерей Галиции. По оценке эксперта по Польше и бывшего императорского и королевского консула в Варшаве Леопольда фон Адриана, «в Галиции <…> от почтительного отношения к австрийской государственности со временем мало что осталось»{84}. Возможно, в том, что на оккупированных территориях часть чиновников, прежде состоявших на австрийской службе, продолжала работать и при оккупационных властях, сказались и экономические причины.
Впрочем, большинство пророссийски настроенных граждан избегали публично изъявлять свою лояльность и демонстрировать симпатию к вступившим в город российским войскам. Занять столь однозначную позицию в условиях, когда исход войны еще не был предрешен, было серьезным риском и могло привести к трагическим последствиям. В Восточной Галиции (Подолии) большая часть оставшихся на своей земле помещиков, которые поддерживали консервативную партию, вели себя с российскими захватчиками тихо и покорно. Однако большинство из них старалось добиться благосклонности российских властей{85}. Пророссийский путь пользовался среди поляков в оккупированной Галиции весьма ограниченным влиянием. Лидеры этого направления стояли особняком в польском обществе и не располагали большим авторитетом. Их издания выходили малыми тиражами, за время российской оккупации их аудитория сократилась{86}. К тому же многие из тех, кто сочувствовал национал-демократам или России, наблюдали за действиями российских властей в Восточной Галиции с возраставшим недоверием. Поляков сердило, что новая администрация не признает «польский характер» города Львова и «вклад в культуру» Восточной Галиции, который поляки вносили на протяжении многих веков{87}.