— Какая у вас погода?

— По-видимому, такая же, как и у вас — скверная. Кстати, здравствуйте…

— Здравствуйте… Учтите, пожалуйста, — нам крайне важно через каждые пятнадцать-двадцать минут получать от вас информацию о погоде. Подробности позже…

На подступах к аэропорту я позвонил в редакцию и передал сводку погоды: «пошел дождь, туман сгущается». В ответ последовало строгое указание позвонить еще через пятнадцать минут.

Вскоре, несмотря на дождь, я бесстрашно прогуливался перед зданием аэровокзала. Плащ с капюшоном надежно защищали меня от непогоды. Небо было безнадежно серым. Я уже с нетерпением поглядывал на часы, как вдруг мое внимание привлекла голубая полоска, появившаяся с подветренной стороны. Я тут же подошел к телефону и связался с редакцией.

— Передаю вторую сводку погоды: дождь продолжается, но на востоке вижу просвет.

— Ну и прекрасно, — услышал я ответ своего шефа, — а как обстоит дело сейчас? Что вы еще замечаете?

— Минутку… Дождь льет как из ведра, по просвет расширяется и уже показалось солнце. Завтра приезжайте грибы собирать…

— Проникнитесь серьезностью обстановки, — повысил голос мой собеседник. — Вашу информацию записываю на магнитофон.

«Очередная сенсация шефа», — мелькнуло у меня в голове. И я добросовестно продолжал передавать свои наблюдения:

— Небо над аэродромом очищается, дождь, по-видимому, пошел на убыль, вспыхнула радуга…

В следующее мгновение я понял, что дело принимает серьезный оборот — трубку телефона взял сам редактор. Он потребовал, чтобы я продолжал передачу с борта самолета, где мне будут обеспечены все необходимые условия.

И вот мы уже в воздухе, и я, как заправский репортер «последних известий», импровизирую «налету»:

— Чудесная картина, — говорю я с микрофон, — все небо обложено тучами и только над аэродромом сияет солнце. Мы делаем прощальный круг и впечатление такое, будто «ТУ-104» летает над зеленым островком, как бы отраженным в серой небесной мути… Внезапно картина меняется. Представьте себе ровный просвет в толще облаков, открывший аэродром… Этот просвет медленно смещается по ветру, и разорванные им тучи начинают медленно смыкаться друг с другом. И вот уже аэродром плотно закрыт.

Поздно вечером, уже находясь в вагоне сибирского экспресса, я услышал радиопередачу с борта самолета «ТУ-104»… Затем диктор объявил, что редакция нашей газеты организовала большой перелет собственного корреспондента, посвященный итогам 1960 года. Начало этого перелета было отмечено интересным экспериментом. На небольшом участке, в районе Внуковского аэродрома искусственно рассеивались дождевые облака. «Как известно, — пояснил диктор, — зимние облака и холодные кучевые летние облака научились в СССР рассеивать уже сравнительно давно с помощью твердой углекислоты, так называемого сухого льда. Новые опыты по рассеиванию непереохлажденных дождевых облаков позволяют рассчитывать на скорое решение проблемы управления атмосферными осадками…»

Слушая диктора, я вспоминал… Как будто бы несколько лет назад в нашей печати рассказывалось о том, как советские люди сделали первый шаг на пути к покорению туч. Не помню, как называлась эта статья, где была напечатана, но твердо помню, что в свое время она произвела на меня сильное впечатление[4].

Однако, все это происходило поздно вечером, в поезде… А сейчас мы летим над облачным морем. Кругом синева небес, сверкает солнце, как в погожий день на Кавказе.

Ровно в 11 час. 40 мин. «ТУ-104» приземлился за Полярным кругом. Отказавшись от услуг местного геликоптера, я сел в автомобиль.

До непосредственной цели моего путешествия — только что вступившего в строй комбината алюминиевых сплавов — было около ста километров. Вдоль шоссе то и дело встречались небольшие рабочие поселки, заводы бетонных деталей, высились фабричные трубы, причем из некоторых шел густой дым, как в «добрые старые времена». Но мимо чего бы мы ни проезжали — светлой больницы, уютного детского сада, огромных оранжерей — таких огромных, что они казались неправдоподобными здесь, за Полярным кругом, мимо складов или железнодорожных станций, всюду нас сопровождали прекрасные в своей строгой красоте, высокие мачты высоковольтной линии. То совсем рядом, то в некотором отдалении от шоссе вздымались многометровые железобетонные устои этих мачт, а подняв голову, можно было увидеть подвешенные к их вершинам гирлянды массивных изоляторов и блестящие провода.

Именно эта высоковольтная линия представляла собой наиболее характерную черту пейзажа. Железобетонные мачты шагали по тундре, поддерживая своими широкими плечами исполинскую силу электрического тока. И когда я вглядывался в этот частокол мачт, уходящих за горизонт, мне представлялась грандиозная картина действующей электростанции. Там упругая сила низвергающейся воды или неимоверный жар топок день и ночь питают тонкую проволоку, незримо «высасывающую» из агрегатов станции миллиарды киловатт-часов энергии.

Но вот пейзаж резко изменился и уже больше не гармонировал с тем, что рисовало мне мое воображение, — линия электропередачи как-то вдруг оборвалась, и от последней мачты провода уходили вниз, к обычной трансформаторной подстанции. А дальше не было ни проводов, ни привычных контуров мощной электростанции. Я задержал шофера, вылез и пошел пешком к видневшемуся невдалеке небольшому зданию с белыми колоннами.

На фронтоне этого здания сверкала золотая надпись: «Заполярная атомная станция». (Отметил про себя, что в литературных очерках обязательно надо будет «обыграть» резкий контраст между привычной линией высоковольтной передачи и необычно маленьким сооружением, порождающим электрический ток огромной мощности.) Стою перед станцией и осмысливаю картину, вспоминаю общеизвестные истины о том. что несколько тонн уранового «топлива» заменяют здесь сотни тысяч тонн каменного угля.

ЦЕНА АТОМНОЙ ЭНЕРГИИ

Первая корреспонденция… Она рождается после осмотра алюминиевого комбината, расположенного в непосредственной близости от атомной станции. Впрочем, это не совсем точная формулировка. Пожалуй, на этот раз электростанция «приехала» к алюминиевому комбинату, а не наоборот…

Мне рассказали здесь любопытные вещи. Долгое время алюминиевое производство мирилось с дальними перевозками сырья, но не отпускало от себя электростанции дальше, чем на 10–20 километров, и не желало получать ток издалека.

Странный консерватизм. Кому не известно, что проще и дешевле доставлять потребителю ток за сотни километров, чем перебрасывать бесчисленные тысячи тонн сырья. Уж если делать выбор между «двух зол», то выгоднее быть подальше от электростанции и поближе к источникам сырья. А вот в данном случае, — наоборот. И все потому, что до последнего времени в алюминиевой промышленности господствовал электролизный способ производства — весьма сложный и энергоемкий. Из руды — бокситов добывали окись алюминия или глинозем. Его затем обрабатывали в электролизных ваннах, где с помощью электрического тока происходит процесс разложения окиси алюминия. И вот расплата за эту помощь — на выплавку тонны алюминия расходуется до 30 тысяч киловатт-часов электроэнергии.

Да, теперь можно себе представить, что такое так называемые «энергоемкие предприятия»… Естественно, что алюминиевые заводы льнули к мощным гидростанциям — источникам наиболее дешевой электроэнергии. Но при этом сплошь и рядом в распоряжении производственников оказывалась дешевая электроэнергия, но не было поблизости сырья для получения чистого глинозема. Это сырье приходилось подвозить за десятки, а то и за сотни километров. Так, рудная база и предприятия по производству алюминия оказывались оторванными друг от друга.

Все это я рассказываю о том алюминиевом производстве, которого здесь нет… Здесь, за Полярным кругом мне не пришлось поглядеть на электролизные ванны и другую сложную аппаратуру обычных алюминиевых заводов. Зато я увидел мощные электрические печи, в которых алюминий выплавляется, как чугун в домне.