В Сан-Антонио Сухой Лог приобрел кабриолет с желтыми колесами и первоклассного рысака. Каждый день он возил Панчиту кататься. Но никто не видел, чтобы на прогулках – хоть пеших, хоть кабриолетных – он хотя бы словом перекинулся со своей спутницей. Его ум был слишком озабочен костюмом, осознание, что он не может поведать ничего интересного, сковывало его уста, а ощущение близости Панчиты наполняло его блаженством.

Он водил ее на празднества, танцы и в церковь. Да, он старался – о, да ни один мужчина не старался так, как он! – Старый Лог молодился изо всех сил. Танцевать он не умел, но изобрел себе улыбку и надевал ее на лицо всякий раз, когда полагалось веселиться, и это было для него неким проявлением резвости, как для другого – пройтись колесом. Он стал искать общества молодых людей города – даже мальчиков – и действовал на них как ушат воды, его потуги быть резвым и игривым воспринимались не лучше, чем предложение поиграть в чехарду в соборе. И ни он, ни кто-либо другой не мог понять, удалось ли ему пленить сердце Панчиты.

Конец наступил внезапно – как разом меркнет призрачный отблеск вечерней зари при малейшем дыхании ноябрьского ветра, несущего дождь и холод.

Старый Лог должен был зайти за Панчитой в шесть вечера – они договаривались о прогулке. Вечерняя прогулка по Санта-Розе – это такое общественно значимое событие, что являться на нее надо при полном параде. Поэтому Сухой Лог решил облачиться в свой ослепительный костюм, и собираться он начал загодя, потому готов был рано и, не теряя времени, не спеша отправился к дому О’Браян. Дорожка шла к крыльцу не прямо, а делала поворот, и, пока Сухой Лог огибал куст жимолости, он услышал звуки бурного веселья. Приостановившись, сквозь листву он заглянул в открытую дверь дома.

Панчита потешала своих младших братьев и сестер. Она была в мужском костюме – вероятно, остался от покойного О’Браяна. На голове торчком сидела соломенная шляпа самого маленького из братьев, с привязанной бумажной лентой в чернильных полосках. На руках болтались желтые коленкоровые перчатки, специально скроенные и сшитые для этого случая. Туфли были обернуты той же материей, так что вполне могли сойти за ботинки из желтой кожи. Высокий воротничок и развевающийся галстук тоже не были забыты.

Панчита была прирожденной актрисой. Сухой Лог узнал свою нарочито молодецкую походку с прихрамыванием на правую ногу, натертую тесным башмаком, свою натянутую улыбку, свои неуклюжие попытки играть роль галантного кавалера – все было передано с поразительной достоверностью. Впервые ему поднесли зеркало, и теперь он взирал на себя. Ему не требовалось подтверждение младшего: – Мама, мам, иди глянь, как Пача изображает мистера Джонсона! которое не замедлило последовать.

Тихо, насколько только позволяли осмеянные желтые ботинки, Сухой Лог прокрался назад к калитке и скрылся в своем доме.

Через двадцать минут после назначенного для прогулки часа из калитки показалась Панчита в батистовом белом платье и плоской соломенной шляпке и чинно проследовала далее по тротуару. У соседнего дома она замедлила шаг, всем своим видом выражая удивление по поводу столь необычной неаккуратности своего кавалера.

Тогда дверь в доме Сухого Лога распахнулась, и он сам сошел с крыльца – не разукрашенный во все цвета спектра ловец упорхнувшего лета, а восстановленный в правах овцевод. На нем была серая шерстяная рубашка, раскрытая у ворота, штаны из коричневой парусины, заправленные в высокие сапоги, и сдвинутое на затылок белое сомбреро. На сколько лет он выглядел – двадцать ли, пятьдесят, – Сухого Лога это не заботило. Он взглянул своими спокойными синими глазами в темные жгучие Панчиты – и наткнулся в них на ледяной блеск. Дойдя до калитки, он остановился и указал своей длинной рукой на дом Панчиты.

– Ступай домой, – проговорил Сухой Лог. – Ступай домой к мамочке. Это ж надо быть таким дураком! Ступай домой играться в песочнице. Нечего тебе вертеться около взрослых мужчин. И чего ради я корчил попугая на потеху такой девчонке, как ты?! Иди домой и не показывайся мне больше на глаза. Чего ради я все это делал, ну скажите мне на милость?! Иди домой, а я постараюсь забыть все это.

Панчита повиновалась и медленно побрела к дому, не обронив ни слова. Она шла, обернувшись и не спуская глаз с Сухого Лога. На мгновение она задержалась у калитки, все так же глядя на Сухого Лога, а затем резко повернулась и побежала в дом.

В кухне старуха Антония разводила огонь. Сухой Лог остановился в дверях и жестко рассмеялся.

– Вот уж идиотство; старому носорогу втюриться в девчонку, скажи, Антония? – проговорил он.

– Не есть хорошо, – глубокомысленно согласилась Антония, – когда слишком старый влюбится в muchacha.

– Что уж хорошего, – мрачно отозвался Сухой Лог. – Дурость, и ничего больше. И, кроме того, очень больно.

Он сгреб в охапку все атрибуты своего безумия – синий костюм, ботинки, перчатки, шляпу – и свалил их на пол у ног Антонии.

– Отдашь своему старику, – сказал он, – будет в них охотиться на антилопу.

Едва первая бледная звездочка прорезала сумерки, Сухой Лог с самой увесистой книжкой по разведению клубники под мышкой уселся на крыльце, чтобы еще немного почитать в угасающем свете дня. Вдруг ему привиделась какая-то фигура, замаячившая на клубничной грядке. Он отложил книгу, вооружился хлыстом и отправился на разведку.

Это была Панчита. Она просочилась сквозь прутья ограды и была на полпути к дому. Заметив его, она остановилась и устремила на него свой немигающий взгляд.

Внезапный приступ ярости овладел Логом. Ради этого ребенка он выставил себя на посмешище. Он вздумал повернуть время вспять – дурак, на что он надеялся. Наконец-то он осознал свою глупость. Между ним и юностью была пропасть, мост через которую не могут перекинуть даже руки, облаченные в желтые перчатки. И при виде этой мучительницы, явившейся донимать его новыми выходками, словно озорной мальчишка, злоба наполнила душу Сухого Лога.

– Сказано тебе – держись отсюда подальше! – крикнул Сухой Лог. – Марш домой!

Панчита подошла ближе. Сухой Лог взмахнул хлыстом.

– Ступай домой, – повторил он свирепо, – и ломай свои комедии где-нибудь в другом месте. Из тебя вышел бы недурной мужчина. Из меня ты сотворила такого, что лучше не придумаешь!

Она подвинулась еще ближе – молча, с тем странным, дразнящим, таинственным мерцанием в глазах, которое всегда так смущало Сухого Лога. Теперь оно будило в нем бешенство.

Бич свистнул в воздухе. На белом платье Панчиты повыше колена проступила алая полоса.

Не дрогнув, все с тем же загадочным темным огнем в глазах, Панчита продолжала идти прямо к нему, ступая по клубничным грядкам. Бич выпал из его дрожащих пальцев. В шаге от Сухого Лога Панчита остановилась и протянула к нему руки.

– Господи, девочка!.. – пробормотал Сухой Лог, – неужели ты…

Времена года сменяют одно другое, и, как знать, может, вместе бабьего лета для Старого Лога настала самая настоящая весна.

Из сборника «Голос большого города» (1908)

Один час полной жизни

Бытует поговорка, что тот еще не жил полной жизнью, кто не познал бедность, любовь и войну. Справедливость такого суждения должна прельстить всякого любителя сокращенной философии. В этих трех понятиях заключено все, что стоит знать о жизни. Поверхностный мыслитель счел бы, что в списке не хватает богатства. Но это не так. Когда бедняк находит за подкладкой жилета давным-давно провалившуюся в прореху четверть доллара, он забрасывает лот в такие глубины жизненной радости, до каких не добраться ни одному миллионеру.

Похоже, мудрая исполнительная власть, управляющая нашей жизнью, специально распорядилась так, что каждый проходит через все эти три составляющие, и ни одному человеку не удается избегнуть всех трех. В сельской местности они не имеют такого большого значения. Бедность не столь гнетуща, любовь быстротечна, война сводится к дракам за границы сада и соседскую курицу. А вот в больших городах наш афоризм приобретает особую достоверность и силу; и некому Джону Хопкинсу довелось испытать все это на себе за довольно короткое время.