— Это только кажется, что оно сегодня другое. На самом деле они просто меняют слова, — говорила бабушка. — Давай посмотрим, что они предлагают на этот раз.

Мы пошли в холл, где вывешивалась информация. Вторник был днем кино. Начало в 15.00. «Большая прогулка»[7] — на случай, если кто еще не видел. Рядом с афишей — меню.

Дирекция явно стремилась представить вещи в приятном свете. Можно было даже подумать, что речь идет о настоящем французском меню, но бабушка пояснила:

— Видишь, они украшают меню словами. Салат — это всего лишь салат, а «туренский» добавлено для того, чтобы возникло впечатление, будто у нас гастрономическое путешествие. Или возьми, к примеру, суп «креси»… Где там «креси»! Просто протертые овощи с водой.

— А я даже не знаю, что такое суп «креси»…

— Но гвоздь программы, смотри, это салат айсберг!

— Да, это сильно.

— Они смеются над нами. Как же, сейчас слюнки потекут!

Я любил, когда бабушка начинала иронизировать. Еда была главной темой ее жалоб, и, начав, она уже не могла остановиться. Она терпеть не могла вареное, пареное, протертое.

— Они совсем не думают о тех, у кого еще остались зубы во рту. Все, чем они нас кормят, рассчитано на беззубых стариков. Это же дискриминация!

Я расхохотался. Мгновение спустя бабушка тоже смеялась. Она не сразу почувствовала комизм ситуации. Я сказал, что поддержу ее в борьбе, где она будет выступать в роли Че Гевары армии зубастых. Потом ее смех иссяк. И в самом деле, веселого было мало. Я сказал:

— А пошли пообедаем где-нибудь в городе в следующий раз. Тут недалеко есть брассерия, там морепродуктами кормят.

— Да ты разоришься.

— А я не говорил, что платить буду я…

— Увы, у меня нет денег. Твой отец дает мне немного, когда мне очень надо. Можешь себе представить? Мой сын дает мне на карманные расходы!

Она произнесла это с улыбкой, но я понял, что это еще один бастион, который она сдала противнику в борьбе за независимость. Принимать решения за стариков — мера, безусловно, необходимая, но в нашем случае отец, кажется, поторопился. У бабушки с головой пока что было все в порядке, и она очень хорошо сознавала, чего ее лишают.

Мы еще немного походили, прежде чем сесть перед экраном в ожидании фильма. Никого в холле не было. Перед нами стоял огромный телевизор. Де Фюнес произнес свою знаменитую фразу: But alors… you are french[8], и мы засмеялись, будто слышали ее впервые. По правде говоря, фильм этот можно смотреть сотни раз, удовольствие получаешь не меньшее. Эпизоды, как оказалось, с течением времени нисколько не замылились. Они не стареют. Мне на память пришло выражение, которое я очень люблю: «У этого фильма нет ни морщинки».

Несколько десятков лет назад Гастон Мартинез пал жертвой пылкой любви. Он был боксером и героем довоенного поколения (многие все еще помнят его легендарную встречу с полуфранцузом-полуаргентинцем Раулем Пересом). Так вот, влюбившись, он решил бросить спортивную карьеру. Его друзья, тренер, родственники — все уговаривали его не делать этой глупости, но он был непреклонен: такая вот любовь. Впрочем, слово «влюбился» не совсем точно, потому что его избранницей была девочка, с которой он в детстве играл в песочнице. Ему казалось, что он любит ее с самого рождения. Она очень волновалась, когда он выходил на ринг, боялась, что ему сломают нос — ведь он был настоящий красавец. Чтобы не мучить свою невесту, Гастон бросил бокс.

Элеонора (так звали девушку) была школьной учительницей, и по вечерам они любили вместе читать ученические тетради. Хотя Гастон и зарабатывал на жизнь руками, ума он был незаурядного. Он продолжал любить Элеонору всем сердцем, и вскоре у них родилась дочка, которую они назвали Анной в честь Анны Карениной. А потом Гастон встретил другую женщину. Он и не думал, что такое возможно. Женщины провожали его глазами, он это видел, но считал себя неуязвимым для стрел Амура: ведь он любил Элеонору. Наверное, он сразу понял, что доводы рассудка в этом случае не властны, что эта новая женщина, недавно поселившаяся с ними по соседству, носившая имя Лиза и ставшая в конце концов его Лизой, перевернула все устои. Об этом периоде он вспоминал с ужасом: ему приходилось разрываться между двумя женщинами, двумя жизнями. Он лгал одной и делал другую соучастницей своего обмана. Ему казалось, что сложившаяся ситуация — наихудшее из наказаний. Любить двух женщин сразу! Шли недели. Он не находил себе места. Даже начал худеть. Потерять Элеонору было для него немыслимо. Потерять Лизу — тоже. Наконец он принял решение, необъяснимое с точки зрения разума, но это было для него единственной возможностью выжить. Он уехал из Франции. Не в силах сделать выбор между двумя женщинами, он решил бросить обеих.

Прошло несколько месяцев, и он вернулся домой. Однажды вечером, никого не предупредив, он вошел в свою квартиру. Его жена сидела в гостиной, как в день его отъезда. Она встретила его молча, прекрасная в своем безмолвии. Время никак на ней не отразилось. Они ничего не сказали друг другу и сразу пошли в кровать. До этого, войдя в подъезд, Гастон заметил, что имя Лизы исчезло с ее почтового ящика. Значит, он никогда больше о ней не услышит. Ему стало хорошо, и он не понимал уже, зачем нужны были эти страдания, которые теперь можно забыть. Конечно, забыть не удалось, но боль — хотя бы боль наконец утихла. Посреди ночи Элеонора включила свет. Ей хотелось снова увидеть мужчину, по которому она так тосковала. Что она ему скажет? Упрекнет? Пожалуется на страдания? Нет. Она произнесла: «Любимый, ты так прекрасен».

Отец позвонил мне, чтобы попросить об одном деле. Умерла бабушкина подруга, и бабушка во что бы то ни стало хотела поехать на похороны. Отец не мог ее отвезти и надеялся, что это сделаю я.

— Ты доставишь ей огромное удовольствие, — добавил он.

— Хорошо, я поеду, — согласился я.

— Спасибо тебе. Возьми мою машину, — поспешил сказать он, будто хотел так или иначе, хотя бы материально, участвовать в этом мрачном мероприятии. Повесив трубку, я задумался о том, что он сказал. «Ты доставишь ей огромное удовольствие». И еще: «Она во что бы то ни стало хочет…» Отец был прав: бабушка, которая отказывалась выйти погулять, съездить со мной в музей, ссылаясь то на усталость, то на боли, тем не менее готова была найти в себе силы присутствовать на похоронах. В определенном возрасте люди выходят из дому единственно ради того, чтобы проводить кого-нибудь в последний путь. Я не очень это понимаю. Неужели и мне с приближением смерти начнут доставлять удовольствие похороны? А может быть, наоборот, не захочется видеть то, что в скором времени ждет меня самого? А может, старики ходят на похороны из страха, что на их собственные похороны никто не придет? Что-то вроде «ты мне — я тебе». Нет, чушь. Как может мертвец отплатить услугой за услугу? Ведь если мы кого-то хороним, то на наши похороны он уже точно не придет. Это услуга бескорыстная. Моя теория не работала. Нет, правда, я решительно не понимал, почему бабушка хочет туда поехать во что бы то ни стало. Тем более что умершая старушка не была ее близкой подругой. С годами они виделись все реже и реже, а теперь уж и вовсе никогда не увидятся. Наверное, лучше ее саму об этом спросить. (Но обстоятельства сложились так, что я ничего у нее так и не спросил.)