За долгие годы преподавательской карьеры мама неоднократно наблюдала депрессию коллег. Изнуренные, измотанные, они довольно часто попадали в лечебницу. Конечно, профессия эта тяжелая и нервная, но чтобы до такой степени слететь с катушек — этого мама не понимала. Как может быть, чтобы вдруг отказали мозги и нервы? И вот теперь она думала об этом целыми днями, лежа в кровати и чувствуя только одно — ужас перед следующей минутой. Она не могла понять, почему ей так плохо. Ведь ничто не предвещало беды. Совсем даже наоборот: в последние годы она мечтала о пенсии как о поре сплошных удовольствий. Она собиралась наконец заняться тем, что страстно любила: ходить пешком, читать, путешествовать, да и отоспаться, наконец! Вот оно, счастье! Наконец-то из ее жизни исчезнут неуправляемые подростки (с каждым годом они становились все хуже; она так жалела педагогов нового тысячелетия). Наконец-то ей не нужно будет воскресными вечерами проверять их работы. Наконец-то ее оставят в покое требовательные и напористые родители учеников. Ее шумно чествовали, провожая на пенсию, и вечер, по общему мнению, получился «необыкновенно теплым». В складчину ей презентовали подарочную карту агентства путешествий, и она могла теперь поехать «куда вздумается и когда вздумается». Мама забрала из коллежа свои вещи, закрыла в последний раз свой шкафчик и пообещала, как и все новоиспеченные пенсионеры, навещать иногда своих коллег. Но мама заболела и обещание не сдержала. А если бы и сдержала, то все было бы так же, как у моего отца: зашла бы несколько раз, а потом бы поняла, что говорить с бывшими сослуживцами решительно не о чем. То же происходит и с бывшими учениками: сначала учителя рады их видеть, им интересно, как сложилась их жизнь, но когда вопросы исчерпаны, оказывается, что сказать друг другу нечего. Общих воспоминаний хватает на десять минут. И мама довольно скоро отдала бы себе в этом отчет. Может быть, подсознательно она догадывалась, что будет грустно, и, впав в депрессию, избавила себя от всей этой тягостной мороки.

К концу лета она заметила, что с ней творится неладное. Сначала она подумала, что просто устала от путешествий; но дело было не в этом, ведь она вернулась домой уже давно и успела вволю отоспаться. У нее как будто образовалось внутри странное пятно, которое постепенно росло, заволакивая тело и разум. Свой недуг она воспринимала именно как пятно, размытое и неопределенное. Она начала говорить сама с собой, бормотать что-то вполголоса, перестала отвечать на вопросы отца. Она вообще не хотела больше с ним разговаривать. В этом он мне сам в конце концов признался. Мама тоже призналась со временем, что не могла спокойно смотреть, как отец целыми днями сидит перед телевизором, эта картина ее и доконала. В сентябре у всех начался учебный год, а у нее — нет, впервые за сорок лет. Ей прежде и в голову не приходило, что тело тоже привыкает к определенному ритму. Утро первого дня школьных занятий она посвятила разборке шкафов и старых книг, готовке обеда. А отец не делал вообще ничего, не совершал никаких телодвижений. Он сидел в прострации перед телевизором и тупо смотрел «Магазин на диване». Ему понравилась идея, что можно заниматься спортом во сне: он стал рассматривать свой торс, пытаясь сообразить, куда надо ставить банки-присоски и какой от этого будет эффект. Мои родители переживали первые месяцы пенсии — это могло быть чудесно. Отец мог бы сказать: «Собирайся, пошли побродим». Или: «Поехали в Онфлёр, погуляем, а потом пообедаем в ресторане». Или: «А не сходить ли нам в кино?» Но нет, он ничего такого не говорил, он сидел как тюфяк в кресле и предавался унылой праздности. Уныние вторглось в его жизнь неожиданно, удар оказался слишком сильным. Обычно пустота обрушивается на нас не сразу, она подкрадывается исподтишка, потихоньку обгладывая дни. И что делать дальше? Отец вообще перестал выходить из дому, ездил только к бабушке в дом престарелых, откуда возвращался чернее тучи. В течение многих лет родители пытались не замечать свою усталость друг от друга, прячась каждый в свою работу. Теперь им предстояло просто жить, и не хватало сил создать хоть какую-нибудь иллюзию деятельности, чтобы заполнить вакуум. Однако я уверен, они все еще любили друг друга. Это была любовь, пусть и не пылкая. Да и я, по моим ощущениям, не был плодом пылкой любви. И все же это была любовь. Именно она была в перепуганном взгляде отца, когда мама заболела.

Теперь, пожалуй, настал момент рассказать, как мои родители встретились во второй раз[14]. После того странного поступка, когда он подошел на площади к незнакомой девушке, отец вернулся домой. Очутившись в своей комнате и немного успокоившись, он попытался взглянуть на вещи трезво. Почему он, всегда являвший собой образец сдержанности, так запросто обратился к ней? Что в ее лице было особенного, что поразило его в самое сердце? Может, это было что-то из прошлой жизни? Или то самое, что люди называют любовью с первого взгляда? Почему он не сделал попытки познакомиться с ней ближе, почему сбежал? И зачем произнес ту странную фразу? Он совершенно запутался в своих чувствах, в причудливой аритмии собственного сердца.

Потекли обычные дни, но волшебное видение не стиралось. Он ничего про незнакомку не знал, найти ее представлялось немыслимым. Он подумал, что единственная возможность снова ее встретить, это ждать у церкви: может, она снова туда зайдет. (Пишу эти строки и отчетливо понимаю, что я, несколько десятилетий спустя, воспроизвел ту же модель — стал регулярно ходить на кладбище в надежде снова увидеть незнакомку. Поразительное открытие: неужели я, на подсознательном уровне, разыграл известный мне сценарий? Выходит, отец, который ничему меня в жизни не научил, оказывал на меня подспудное влияние и мы вели своего рода диалог теней?) Итак, отец каждый день наведывался к той церкви. Девушка не появлялась. На самом деле она зашла туда лишь однажды, из любопытства, и не собиралась туда возвращаться. Не знаю, сколько времени так прошло, но отец стал получать удовольствие от своей тайной жизни, о которой никто не догадывался. Он производил впечатление серьезного молодого человека, начинал карьеру в банке. Никому и в голову не могло прийти, что сердце его бьется страстно и непредсказуемо и что он на грани безумия. Иногда он спохватывался и говорил себе, что все это смешно: «Какой я идиот! Я никогда ее больше не увижу. Хуже того: если вдруг увижу, то понятия не имею, о чем с ней говорить. Все это вздор и чепуха». И решил больше не ходить. Но прежде пошел все же в последний раз, чтобы в последний раз попытать счастья.

Разумеется, она не пришла. Но все же случилось нечто важное. В церкви было венчание, и отец смешался с толпой приглашенных. Друзьям невесты сказал, что он со стороны жениха, друзьям жениха — что он со стороны невесты. Церемония бракосочетания была очень красивая, волнующая, из тех, что вызывают желание тоже вступить в брак. Невеста была хороша собой, вдобавок русская, что само по себе плеоназм. Жених, дабы угодить невесте, с радостью исполнял все православные ритуалы; он весь светился от счастья, несмотря на обилие свеч и ладана. Когда все выходили из церкви, к отцу подошла женщина.

— А вы ведь здесь чужой, — сказала она.

— Как это? Я приглашен, а как же иначе…

— Я тоже чужая. Просто мне очень нравятся православные свадьбы, вот я и затесалась…

— Но я приглашен…

— Послушайте, я же вам сказала, что я тоже не приглашена, так что прекратите. Кстати, вдвоем мы меньше будем привлекать внимание. Если мы будем держаться вместе, это будет выглядеть естественней.

Так отец познакомился с Агатой. И разумеется, именно с Агаты потянулась цепочка, которая со временем привела отца к моей матери. Агата была молодая актриса, обожавшая импровизации. Каждый понедельник она давала представление вместе со своей труппой. Темы они вытаскивали из шляпы наугад и разыгрывали странные, замысловатые сюжеты с названиями вроде «Ризотто и гестапо» или «Венеция и Альцгеймер». Ситуации приходилось выдумывать. Агата пригласила отца на один такой спектакль. Восхищенный молодыми талантами, способными творить нечто из ничего, гениально владеющими актерским мастерством, отец стал их поклонником. В понедельник вечером его банковская жизнь и кредиты на недвижимость отодвигались на второй план, уступая место театру. Не знаю, как долго он ходил на эти спектакли и что именно связывало его с Агатой, но, кажется, главное событие произошло довольно скоро. В самой середине пьесы под названием «Романтизм и содомия» один актер встал на колени перед девушкой и произнес: «Вы так прекрасны, что лучше мне никогда больше вас не видеть». Отец не мог прийти в себя. Ведь это была его фраза! Как могло случиться, чтобы актер сказал в точности то же самое? После представления он подошел к нему спросить, откуда взялась эта реплика.