Васичкин и Тыртычный, люди во всяком деле обстоятельные, начали НЕ ПИТЬ с такой же страшной силой, с которой раньше поддавали.
Они организовали общество единомышленников и стали закупать водку сетками, собирались на квартире у кого-нибудь и торжественно, под Шопена, выливали напиток в унитаз или раковину. От такого бюджета жены взвыли пуще и стали поворовывать водку у мужей с целью перепродажи в вечернее и ночное время.
Васичкин поймал супругу на этом деле, но бить не стал, потому что в голову ему пришла огромная идея. Зачем выливать, если можно перепродать и купить еще? А потом опять перепродать и еще прикупить, а уж потом, когда вся она, родимая, соберется в одних руках, тут ей карачун и сделать...
Тыртычный обрадовался и мигом отверг свой собственный сорока-летний план (по нему предполагалось ежегодно снижать крепость хлебного вина на один градус) как меньшевистский. И машина заработала, в подъездах у Васичкина и Тыртычного по ночам стояли очереди.
Для общества следовало придумать эмблему - символ непьющести. Но не изображать же телеграфный столб, который не пьет потому, что у него чашечки вниз! И вот ночью, оставив торговлю женам, Васичкин и Тыртычный с двумя ведрами водки пробрались на территорию зоопарка и начали угощать всех зверей подряд. От халявы кто же откажется? И слон употребил, и носорог, хотя в первую очередь предлагали животным отечественного происхождения. Медведь и волк безобразно нализались, лисичка пригубила с явным удовольствием, даже заинька косой оскоромился. Отворотила свою противную головку только небольшая зелененькая змейка, но какой же это символ! Звери завыли, заголосили, стали кидаться на прутья. Прибежали служители, вызвали милицию и та, не долго думая, отправила Васичкина и Тыртычного в Заведение, отчего жены трезвятников очень обрадовались, потому что чувствовали себя еще молодыми.
В Заведении Васичкин и Тыртычный поначалу буйствовали, потом попробовали "спокухи" из бачка и стали очень хитренько друг другу подмигивать. Они сразу признали примат Кузьмы Никитича над всем живым и разумным, быстро выучили строевые песни и практически вне конкурса были приняты в санитарную службу под начало к Павлу Яновичу Залубко.
11. МИНИСТЕРСТВО ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ
Допрежь того, как быть низвергнуту в бездну Заведения и вновь возвыситься там, Павлу Яновичу пришлось пройти многих славный путь. Последовательно развалив во вверенных его попечению областях сельское хозяйство, мебельное производство и точное машиностроение, он был волевым решением переброшен во вновь организованное министерство.
Министерство это возникло, когда, наконец, скрепя сердце и скрипя зубами, был признан факт уродливого явления, удачно прозванного в народе проституцией. Нашлись умы, решившие, что, коль скоро явление это существует, оно немедленно должно быть поставлено на службу интересам государства.
"А Пашу Залубко поставим! - говорили друзья Павла Яновича, окопавшиеся в самых что ни на есть верхах. - Он, правда, у нас проштрафился несколько раз, но ведь это-то - дело нехитрое! Это-то каждый дурак знает! Дело-то житейское!"
Начинать пришлось на пустом месте. Референт Друбецкой-заде (да-да, тот самый!) притащил в кабинет начальника сочинения Куприна, Мопассана, Ремарка и прочую сомнительную литературу. Новопредставленный обществу министр долго рассматривал яркие обложки, но открыть ни одну из книг так и не решился. "Я это все прочел, когда еще пешком ходил! - заявил он референту. - Это нам не подходит, мы пойдем другим путем. Довольно равняться на западную технологию!"
Для министерства было специально выстроено двадцатипятиэтажное здание весьма символической формы. Павел Янович пошел собирать материал к гостинице "Интурист".
"Отзынь, совок!" - сказала ему первая попавшаяся красавица и назвала сумму, которую она берет в валюте. Залубко охнул, обрадовался, и, не теряя времени, истратил на красавицу выделенные министерству доллары. При этом он не уставал охать, присвистывать и пользоваться персональным компьютером, что красавицу весьма раздражало. Наконец на дисплее показалась цифра прибыли столь высокая, что Павел Янович, не покидая красавицы, телефонировал цифру в вышестоящие органы.
Там тоже охнули и отпустили на первое обзаведение кредиты, потребные для строительства одного авианосца, двух театров, четырех стадионов и музея восковых фигур на полмиллиона голов. "Я поверну эти денежные реки в государственный карман!" - публично заявил Залубко и установил себе неслыханный в истории оклад денежного содержания в швейцарских франках. "Хоть пожить по-людски!" - думал он.
По всей стране независимо от региональных и национальных особенностей было заложено две тысячи пятьсот... долго думали, как окрестить объекты. Старое название никуда не годилось. "Паблик хауз" по-английски - это простая пивнушка, можно так дезориентировать иностранцев. Кроме того, многие библиотеки носят у нас название "публичных", но это вовсе не значит, что их сотрудницы готовы разделить свой пламень с любым читателем. Друбецкой-заде зарылся в историю и через некоторое время вылез оттуда со словом "вертеп". Закипела было работа на объектах "Главвертепстроя", "Востсибвертепстроя", "Дальвертепстроя", но ненадолго - никто не знал, на что должен походить вертеп: на больницу, дискотеку или площадку для откорма молодняка.
Строительная программа с треском провалилась. Павел Янович кинулся за консультацией к давешней красавице. "Да я хату снимаю на Кутузовском!" - похвасталась красавица. Залубко завысил сулимую сумму прибыли и добился выделения на нужды министерства большого числа вновь построенных жилых домов. Но возникли финансовые органы: а как вы контроль будете осуществлять? Кто знает, чем будут заниматься ваши сотрудницы там, за закрытыми дверями? Павел Янович велел ломать к чертовой матери двери и перегородки, чтобы все было на виду и под контролем, а посредине - будка мастера.
Наконец все было готово. Но первая же комиссия отметила и строго указала на отсутствие наглядной агитации. Павел же Янович, вместо того, чтобы навырезать картинок из любимого "Плэйбоя", распорядился вывесить социалистические обязательства, скользящие план-графики их выполнения и доску почета. Со скрипом стали внедрять бригадный подряд.
Только через три месяца после официального, с телевидением и Пугачевой, открытия первые сотрудницы, заливаясь девическим румянцем, переступили порог первого заведения. Оттрубив с восьми до семнадцати первую рабочую неделю и не дождавшись ни одного клиента, российские путаны возобновили прежний промысел в нерабочее время.
Еще хуже дело обстояло на местах. Направляемые туда столичные специалистки неизменно попадали в номенклатуру, а местные не могли преодолеть еще жгучего провинциального стыда. Пришлось прибегнуть к оргнабору, ввести дополнительные льготы: бесплатное питание и обмундирование, состоящее из черного бушлата, черной сиротской шапки и черных же сапог-чулок за три рубля. На бесплатное налетели вокзальные побродяжки; в качестве же клиентов являлись через окно их прежние друзья, с которых никакого навару. Через окно - потому что для посещения вертепа требовался паспорт, автобиография и анкета из девяносто восьми пунктов, а ничего этого у бичей не было сроду.
Экспериментальный молодежный вертеп "Зорюшка" поначалу пользовался успехом, потому что там играла знаменитая рок-группа "Бляха-муха". Но в один прекрасный день туда явились несколько молодых людей, отслуживших в Афганистане, в считанные минуты разгромили вертеп, настыдили девиц и набили рожи бляхам-мухам. Развалины вертепа еще долго пользовались дурной славой.
На Павла Яновича снова начали поглядывать с неудовольствием. В третий раз кинулся Залубко к красавице. "Ладно уж, малахольный!" - сжалилась она и свистнула боевых подруг. Потребовав для себя кучу льгот и отмены бюрократических рогаток, путаны столицы организовали образцово-показательный вертеп, который отличался от провинциальных, как "Березка" от вологодского сельпо. В книге посетителей появился восторженный отзыв стодвадцатилетнего американского миллиардера, ставшего еще большим другом нашей страны. Был даже проведен телемост с коллегами из Сан-Франциско, причем наши девицы были необыкновенно сильны в идеологии. Но если бы даже патриотически настроенные за валюту девицы работали двадцать четыре часа в сутки, это не могло покрыть убытков на местах.