— Самостоятельный человек, и на все имеет свой взгляд, — сказала пожилая библиотекарша.

...И только он, придя домой, просветленный и торжественный, с наслаждением уселся за книгу, как в комнату на цыпочках вбежали дочери. Они обомлели — встреча оказалась неожиданной. Сначала отец ничего не заметил, потом пронзительно уставился на Славку, медленно поднялся со стула.

— Ярослава, повернись, — приказал он, багровея. Усы его сами собой сильно распушились. Славка покорно повернулась, низко опустила голову.

— Это что за новость?! — раскатисто пророкотал бас отца.

— Папа, в мореходное нельзя с косами, — затараторила Ася. — Сам посуди...

— Молчать! — загремел отец. — Я ее спрашиваю!

— В мореходное нельзя с косами, — пролепетала Славка.

— В мореходное нельзя без головы! — рявкнул отец. — А где у тебя голова?!

На крик прибежала мать.

— Вот, полюбуйся на чадо свое! — От ярости усы его еще сильнее распушились, встали дыбом. Он гордился косами дочери, всегда незаметно любовался ими. — Как драная кошка стала!

— Ты что это, одурела, бесстыдница? — заохала мать. — Ведь косы-то какие были — загляденье! Прохожие останавливались. А теперь посмотри-ка в зеркало, на что ты похожа?!

— Какая была, такая и есть, — сказала Ася.

— А ты прикуси язык, а то больно зубастая стала.

Долго бушевал отец. Но чем сильнее он бушевал, тем острее чувствовал бессилие перед этими упрямицами.

— Теперь все! Я говорил с вами по-доброму — не помогло. Теперь приказываю: хватит! Будете сидеть дома. Работать! — и он, взяв книгу, вышел.

— Доигрались, — прошептала мать.

— Мы уже не маленькие, и нечего нами командовать! — огрызнулась Ася.

В доме установилась неприятная, тягостная тишина. Мать плакала на кухне. Ася сердито ходила из угла в угол. И только беззаботная Славка, не умевшая долго сердиться, сидела у приемника, сосала конфету и ловила любимые мексиканские и аргентинские песни. На коленях ее комом снега лежал белый кот.

А за окном в сумерках были ветер, дождь и листопад. Качалась голая черная ветка, увешанная каплями...

Когда они читали отказ, пришедший из Владивостока, в густом тумане на еле видных, почти голых и мокрых деревьях во дворе уныло и хрипло каркали вороны. Из тумана через забор сыпались и сыпались на Асю и Славку желтые листья. Сестры будто осунулись и оцепенели. Ася мелко дрожала, замерзнув даже в пуховой кофточке.

— Что теперь делать? — наконец спросила она тихо. Славка молчала.

Великая дорога шумела за окном. Доносился говор толпы, шарканье ног, музыка, звяканье молотков по бандажам. Ася сквозь сон услыхала зов этой дороги, приподнялась в кровати. В доме все спали, спала и Славка. Пышные волосы засыпали ее лицо, из-под них выглядывали только припухшие губы. Они румяно смеялись, точно Славка сквозь волосы подсматривала за сестрой. Донесся искаженный, металлический голос Кости: «Прибывает скорый поезд номер 2. Следует...»

Там кипела жизнь. Асе стало невыносимо тревожно, точно она испугалась прозевать что-то дорогое, куда-то не успеть. Она закрыла лицо ладонями и, чувствуя, что задыхается, закачалась из стороны в сторону, как от зубной боли.

Ася любила бродить по перрону.

Также она любила ходить в аэропорт, где приземлялись крылатые воздушные корабли, приземлялись и вновь уносились в небеса, уносились в неведомое.

Любила она и пристани. Причаливали белые пароходы, гнулись трапы под ногами, потом по речному остекленевшему раздолью катился гудок, и пароход отваливал, лебедем уплывал по сверкающим извивам реки к струящемуся горизонту.

Любила она посидеть на почте, на телеграфе, на переговорной. «Москва! Войдите в третью кабину!» «Владивосток! Вторая кабина!» «Саратов... Баку... Сочи...» Вся страна звучала здесь.

Ася быстро оделась и выскользнула из дому. На ярко освещенном мокром перроне суетились люди: одни спешили на посадку, другие — встречать приезжающих. Носильщики в белых фартуках тащили чемоданы. Пронеслась мототележка с горой тюков.

Совсем близко рявкнул гудок, и паровоз, разгоряченный, будто взмокший, гордо прокатил мимо вокзала, волоча длинный состав. Наконец вагоны, сияя окнами, остановились. Стали выходить пассажиры, вытаскивать чемоданы, выносить сонных детей. Другие, с чемоданами, выстроились в очереди, подавали проводникам билеты. Из багажного вагона быстро выгружали мешки с письмами, обшитые ящики, кровати, тюки. Вдоль состава бегал маневровый паровозик, по шлангам подавал воду в вагоны. Шланг извивался по земле, вползал на вагон, на крыше которого гремела сапогами знакомая Асе тетя Нюра. Она перетаскивала шланг с вагона на вагон. Иногда вода лилась с крыши, и тетя Нюра кричала:

— Хватя-а! Лешай!

Ася стояла среди крика, шума, смеха, говора кипящей толпы.

— Мама! — закричал, соскакивая с подножки, бритоголовый солдат.

— Сережа! — Седая женщина в пенсне протянула руки с букетом цветов. Солдат бросился к ней, они обнялись. Сын целовал ее лицо, седые волосы и даже букет, ломая хрупкие табачки.

— Вырос-то как! Совсем мужчиной стал, — удивлялась мать.

— Полка нижняя?

Ася оглянулась. Рыжеватая, с молочно-белым лицом женщина держала за руку девочку лет трех. Рядом стоял сухопарый мужчина с мутными глазами. Он глядел в сторону. Женщина растерянно поправляла на голове девочки розовый бантик. Костя сурово и непреклонно объявил: «До отхода поезда номер 2 осталась одна минута».

— Ну, вот... иди, — проговорила женщина, беря девочку на руки.

— Папа ту-ту! — закричала малышка. Мужчина с угрюмой неистовостью целовал ее ручонки, загорелые коленки, ямочки на щеках.

— Не забывай папу, — проговорил он и, оторвавшись от ребенка, тяжело двинулся к вагону, но тут же обернулся, сунул руку женщине, боясь взглянуть ей в глаза. Женщина, держа его за руку, шла за ним, точно не хотела отпускать.

— Папа ту-ту! — радовалась девочка, болтая ножонками.

Поезд тронулся, проплыла сухопарая спина мужчины. Губы у женщины кривились, плечи тряслись, а усталое лицо и невидящие глаза были сухими, ничего не выражающими.

Ася поежилась.

За медленно идущим вагоном плелась старушка, она плакала в голос и махала платком.

Парни и девушки в майках и спортивных брюках, толкаясь, бежали рядом с другим вагоном, горланили и бросали в тамбур цветы. Их ловили десятки рук. Это уезжала на соревнования женская баскетбольная команда...

Прошумела дорога и опустела, нахлынула пестрая жизнь и откатилась. Нет, больше нельзя противиться зовам дороги. Сердце рвалось навстречу тому поющему, необъятному, что люди называют жизнью. Ася вспомнила отказ из Владивостока и вдруг решила: «Нужно немедленно ехать в Москву. В министерство морфлота. Добиваться приема в училище». Она представила гнев отца, слезы матери. «Не отпустят — бежать!» Ася настороженно оглянулась, будто кто-то мог подслушать ее мысли. Лихорадочно-оживленная, прошла она в служебное помещение вокзала. В окошечко увидела долговязого Костю с длинной, по-мальчишески худой, кадыкастой шеей. На нем болтался черный китель железнодорожника, сквозь который резко выступали лопатки, форменная фуражка лихо съехала на затылок.

— Дежуришь? — рассеянно, с непонятной для Кости радостью спросила Ася.

— А ты чего, понимаешь, не спишь? — удивился Костя и так зевнул, что на белесых глазах выступили слезы.

— На тебя пришла посмотреть.

Костя подошел к окошечку и подразнил:

— Все равно не примут. Девчат туда, понимаешь, не берут.

— Хочешь пари! Ты скоро объявишь нашему поезду: «С первого пути, понимаешь, отходит экспресс номер такой-то!» — Ася загадочно рассмеялась. Она так и лучилась странной, озорной силой.

— А что, разве пришло...

— Не придет, так сами поедем. Понял, понимаешь? — Ася засмеялась, сбила щелчком фуражку, убежала.

Возбужденная, она появилась в зале ожидания. На широких деревянных диванах скучно дремали люди с помятыми, усталыми лицами. Ослепительный свет беспокоил их сонные глаза.