— Нет, вы, должно быть, считаете меня полной дурочкой! — насмешливо сказала Ася. — Разговаривая со мной, вы несете всегда такую околесицу, что только диву даешься. Честное слово, я немного умнее, чем вы думаете. А вам не стоит быть глупее, чем вы есть.

Палей посмотрел на нее растерянно, а потом густо покраснел, как человек, неожиданно попавший впросак.

— Вы правы, Ася. Я, должно быть, немного недооценивал вас, — сознался он.

Когда они начинали разговаривать, Космач мрачнел и все крушил на своем пути. Он довольно громко ворчал:

— Не мылься! Катись комком.

До вечера Палей был сдержан, говорил мало, он усердно занимался делом. И от этого стал гораздо приятнее и лучше.

«И ведь не дурак он, — думала Ася. — И, наверное, среди ребят неплохой парень, а вот с девчатами какой-то пошловатый».

Весь день Палей стучал молотком, рассматривал осколки в лупу, описывал в дневнике обследованные участки и обнажения. Работал он медленнее, чем Грузинцев, и порой, как казалось Асе, неуверенно.

Для ночлега выбрали отлогий берег, к которому подступал сухой бор. На галечной косе распалили костер. Палей устроился на большом и плоском, точно жернов, камне, приводил в порядок записи в дневнике, Космач пошел рыбачить на тихом плесе, а Ася отыскала укромное местечко с чистым, теплым песком, разделась и легла. Усталое тело приятно обдувал свежий ветерок. Баюкая, урчала и бубнила в камнях пустынная река. Она бросала текучее золотое зарево на тайгу, склонившуюся над струями. Ветви, жадно припадая к несущейся воде, чмокали, точно пили. А Чара шаловливо теребила деревья за зеленые бороды.

Солнце уползало за сосны. Ася, раскинув руки, смотрела в небо. Она не видела тайгу, реку, землю. Она видела только огромное небо и оранжевые облака.

Ей показалось, что она колышется в воздухе, ее, как перышко, несет ветерком. И так удивительно было это ощущение невесомости и полета, что Ася засмеялась. Скорее бы, скорей добраться до моря, ступить на палубу своей мечты. Наверное, когда все задуманное свершится, тогда будет так же счастливо и светло. Ей уже надоели волнения, тоска, дорога. А может быть, жизнь не интересна без этих тревог? Да и жизнь ли это без борьбы? Разве благодушное прозябание — счастье? Ася вспомнила рассказ Чемизова о каком-то Шошине, которому даже на Марс лететь не хотелось. Скука зеленая! Если сердце живое, оно всегда будет желать, волноваться, ненавидеть, любить. «Пусть — лисицы, и пусть — тайга, и пусть — дорога и рюкзаки. Да здравствует дорога!» — сказала мысленно Ася. Пришел к одной мечте, иди к другой. И так всю жизнь.

Она вскочила, отряхнула с голых ног песок и бросилась в воду. Вода была хрустальной и холодной, и Ася вскрикнула, присела: виднелась только ее голова. Низко над рекой пронеслась утка-шилохвость. У нее была длинная шея и длинный острый хвост. Она вильнула в глухую протоку.

— Хорошо, хорошо, — говорила Ася реке. — Ты, Чара, таежная красавица... Все ключики, все лесные речоночки заманиваешь к себе. Река в лесу — это здорово! Петляешь по дебрям, журчишь под деревьями. И никто тебя не грязнит.

Ася умылась, напилась.

— Ты вкусная! К тебе вьются звериные тропы. На берег сохатые приходят, медведи лакают твою воду. Ты капризуля, баловница.

Наговорившись с Чарой, Ася поплыла. Чара не была глубокой, виднелся каждый камешек, галька, полузасосанные песком черные коряги. Ася плавала и ловила в розовую ладошку черемуховые лепестки. И тут она пришла к простому выводу: «Вот так бултыхаться в реке, есть у костра уху, тайно думать о Грузинцеве, таскать камни в рюкзаке, искать людям золото, ехать долго-долго к морю, мечтать о полете на Венеру, бродить под черемуховым цветопадом — ведь это и есть счастье».

— Так, значит, я счастливая?! — весело изумилась Ася. — А может быть, вся наша обыкновенная жизнь — это необыкновенное счастье? А мы и не подозреваем этого.

После купания так было свежо и легко, точно Ася и не таскала весь день рюкзак с камнями. Она опять с наслаждением ощутила свое здоровое, гибкое, свежее тело.

Ася шла бором. Небо испятнали красные облака. Закат алел между сосен. Подходя к биваку, Ася столкнулась с Палеем.

— Вы на меня не сердитесь? — спросил он беспокойно.

— За что?

— За глупости.

— На глупость не сердятся, над ней просто смеются, — ответила Ася.

— Вы, оказывается, злая. А ведь вы мне нравитесь. По-настоящему нравитесь. Только я не люблю разводить всякую лирическую канитель. Ведь все равно он и она приходят к одному. Так зачем это скрывать от самих себя? Зачем это прятать под ворохом всякой старомодной лирики? В наш век сумасшедших темпов дорого время. Нужно жить проще, — шептал он. Брови его сдвинулись, нос обострился. На смуглом лице мелькнуло что-то жесткое, угрожающее. Он больно схватил ее руки, резко дернул к себе. Ася испуганно откинула голову, рванулась. Что-то ударило ее по ногам, закружились деревья, затрещали ветки, и она упала. К ней метнулась всклокоченная голова Палея, его бледное и какое-то вороватое лицо с непроглядно-черными глазами.

Снова захрустели кусты жимолости, кто-то тяжело крякнул, раздался глухой удар, и Ася, вскакивая, увидела, как Палей упал, нелепо задрав ноги. Космач стоял спокойно и в то же время настороженно, готовый к прыжку, к удару. Палей вскочил.

— Ударь его еще! — крикнула Ася.

Космач точным и красивым ударом снова бросил на землю Палея. Тот начал подниматься.

— Еще! — крикнула Ася и даже топнула.

Космач промолвил:

— Господи благослови! — И снова распластал Палея на траве.

— Хватит, — приказала Ася. — А то выбьешь из него последний ум.

— За такие дела можно голову свернуть, — сказал Космач Палею, вытиравшему лицо платком. — Здесь тайга — судья, медведь — прокурор, а ветер — свидетель.

Ася сбежала к реке, села у костра и вдруг расплакалась. Руки ее, намятые Палеем до красноты, дрожали. Горькая обида переполнила сердце.

— Эх, такое ли еще бывает, — сказал Космач. — Ходи да оглядывайся. Ты будь осторожна. Тут кулаки нужны крепкие, тогда эта сволота и носа из щели не покажет. Чуть чего — бей с размаху по физике, и дело с концом.

Когда Ася умывалась, руки ее все еще дрожали, точно на ее глазах произошло какое-то преступление.

Космач сварил вкусную уху. Уже стемнело, а Палей все еще не показывался.

— Загремит он с работы. Грузинцев так понужнет его, что он все сосны пересчитает, — ворчал Космач, разводя на галечнике второй костер. На его свет подплывали любопытные рыбы, стояли в воде, поводя хвостами.

Ночь завалила землю глухим мраком. Воздух застыл, не шевелился ни один листок. Далеко по-львиному взрыкивал гром. В настороженной тишине окостеневшей тайги не умолкала только болтунья Чара: лепетала, хлюпала, бурлила. И от этой зловещей ночи среди глухомани и от сознания, что до самого ближнего города почти тысяча километров, Асе стало жутковато. А что, если бы она оказалась одна с Палеем?

Космач разбросал головешки костра и на горячую гальку толсто настелил сосновых, березовых и белых ветвей черемухи. Это Бянкин его учил: «Не ложись в лесу на сырую землю. Сначала костром прогрей ее».

Ася почувствовала, что она совершенно без сил. Даже руку поднять ей было трудно. Она залезла в брезентовый чехол от спального мешка и легла на постель из ветвей. Космач накрыл ее своим плащом. Сквозь ветви от нагретой гальки шло тепло. Удивительно пахло разопревшей хвоей, цветами черемухи и вянущим березовым листом.

— Ты мне устроил царскую постель, — сказала Ася.

Космач также костром прогрел и для себя место, устроился в двух шагах от Аси.

— Тепло? — спросил он.

— Ага. Спасибо.

— Ну и спи себе, как дома. Где Космач — там порядок.

Он долго пыхал папироской, а потом заговорил. В его голосе звучало изумление.

— Нет, ты мне растолкуй, что за чертовщина скрыта в тебе?

— Честное слово, не знаю, — искренне и даже вроде бы виновато ответила Ася.

— Тогда по радио я услыхал твою и Славкину историю, так меня будто кто носом в зеркало ткнул. Глянул и затосковал сам от себя. Смекаешь? Жизнь моя показалась мне вроде погасшего костра. Головешки одни чадные. И подумал я тогда: зачем околачиваюсь в жизни? Где мое это самое море? Куда гребу? Бултыхаюсь в грязной луже, а не плыву. И так ты ловко подцепила меня этим морем своим! Заразила! Ровно сунула в душу пучок смолевых щепок, разожгла костер... Ты спишь?