А кто же такой был граф Кутайсов, которого не надо путать с Кутузовым? Раб из черкесов, привезенный в Санкт-Петербург и сделанный камердинером великого князя Павла I, прошедший путь от парикмахера, как Оливье де Дем, до обер-шталмейстера, потом ― барона и, наконец, ― графа.

Суворова, уже взвинченного своими невзгодами, еще больше ожесточил такой прием. Но, прежде всего, будучи человеком умным, он придал своему лицу ласковое выражение и прикинулся, что никак не может узнать посланца императора. А пока Кутайсов, казалось, дивился этой потере памяти:

― Простите, месье, ― говорил несчастный старик, способности которого убывают. ― Граф Кутайсов, граф Кутайсов… ― повторял он самому себе. ― Как ни стараюсь, не могу вспомнить начала вашей знаменитой фамилии. Вы, конечно, получили графский титул в результате какой-то великой военной победы?

― Я никогда не был военным, князь, ― ответил экс-парикмахер.

― Да, понимаю, ваш путь лежал через дипломатию; вы были послом?

― Никогда, князь.

― Тогда ― министром?

― Никогда.

― Какой же важный пост вы занимали?

― Я имел честь быть камердинером его величества.

― А! Это очень почетно, месье граф.

И он позвал звонком своего камердинера, который вошел к ним.

― Это ты, Трошка? ― спросил он.

― Да, ваша светлость, ― ответил тот.

― Трошка, дружок, ты подтвердишь то, что я повторяю тебе изо дня в день: ты не прав, потому что пьешь и обкрадываешь меня.

― Это правда, ваша светлость.

― Ты не желаешь меня слышать; ну хорошо, взгляни на месье…

И он пальцем показал на Кутайсова своему камердинеру.

― Месье, как и ты, был камердинером; но он никогда не пьянствовал и не воровал. Поэтому все в порядке, сегодня он ― обер-шталмейстер его величества, кавалер всех орденов России и граф империи. Постарайся, дружок, последовать его примеру.

Согласитесь, дорогие читатели, что, если бы даже Суворов и не заслуживал памятника за свои победы, он его заслужил этими словами.

Санкт-Петербург 

I

Когда я ходил вокруг памятника Суворову, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и вскрикнул от радости. Это был Бланшар. Вы слышали о Бланшаре или знаете его работы, не так ли? Он неутомимый путешественник, неутомимый рисовальщик, который с успехом наводнил своими рисунками все четыре стороны света. Мы расстались с ним на другом краю Европы ― в Мадриде в 1846 году. Почти 12 лет назад. За это время он посетил Северную Америку, Мексику и частью Южную Америку. Теперь он возвращался из краев, куда направляюсь я, то есть ― с Каспийского моря, из Тифлиса, с Кавказа. Он узнал о моем приезде и примчался сказать мне от имени д’Оссуны ― нашего давнего друга из Испании, тоже узнавшего обо мне, что тот ждал меня в ту же минуту у себя, в противном случае мною займутся.

Сопротивляясь, я сослался на свою белую бархатную куртку и клеенчатую шляпу. Возражение никакого успеха не имело. Тогда я выдвинул условие: мы заедем в мастерскую Бланшара, и я посмотрю рисунки. Все складывалось прекрасно, его мастерская была по дороге. Мы поднялись на мои дрожки и отправились на Малую Морскую улицу, где жил Бланшар. Там он выложил мне целую сотню мексиканских, испанских, кавказских, турецких, русских набросков. Он только что закончил работу над русским альбомом для императрицы России. К несчастью, с нами не было Муане; нерасторопность таможни вылилась в неприятные последствия в большей степени для него, чем для меня.

После того, как все картонки ― от первого до последнего рисунка ― были перелистаны, Бланшар напомнил мне о моем визите его превосходительству чрезвычайному посланнику ее величества Изабеллы Второй ― герцогу Оссунскому. Мы снова сели на дрожки и назвали адрес: дворец герцога Оссунского в доме Лярского на Английской набережной. Через 10 минут привратник препроводил нас в прихожую, где почести нам воздавал великолепный медведь. Он был трофеем его величества императора Александра II ― очень отважного и ловкого охотника по этой части. Табличка удостоверяла, что гигантское четвероногое имело честь пасть от императорской руки. Медведь стоял, опираясь на ствол дерева с развилкой, и был в высоту, пожалуй, не менее семи футов. Он принадлежал к сибирской породе ― страшной силы, и, несмотря на кажущуюся неповоротливость, большого проворства.

Д’Оссуна совсем недавно ушел; он ожидал меня до двух часов. Я вложил свою визитную карточку в лапу медведя и отбыл.

Медвежья охота ― настоящая страсть русских; те из них, у кого она вошла в привычку, уже не могут от нее отказаться. Она ― первое, что предлагает русский зарубежному охотнику, приезжающему в Россию. А в полках это называется ― прощупать человека. В общем, иностранец, если он француз, соглашается. Так случилось ― с графом де Воге, который два года назад успешно поддержал честь своей страны и оставил в России воспоминание о мужестве, что будет передаваться из поколения в поколение охотников. Эта охота была устроена у графа Алексея Толстого, в Новгородской губернии. Актерами сцены, о которой мы сейчас расскажем, были граф Мельшиор де Воге, граф Биландт ― поверенный в делах Голландии и граф Сештелен ― шталмейстер русского двора. У них состоялось знакомство с матерью, имеющей маленьких; это было крупное и очень высокое животное. Медведь, известное дело, как и все животные, становится свирепым, когда защищает не только свою жизнь, но и свое потомство.

Медведь, поднятый загонщиками, сначала пошел на графа де Биландта, который первым выстрелом его легко ранил. Медведь продолжал идти, оставляя кровавый след на снегу, и хотел, было, повернуть на графа де Воге. Граф Воге, кто стрелял едва ли не с 40-50 шагов, всадил в него две пули, и, после каждой пули, зверь катался.

Граф де Сештелен находился примерно в ста шагах оттуда, с двумя заряженными ружьями; он держал одно, его слуга ― другое. Услыхав три выстрела и полагая, что стрелявшие, возможно, попали в затруднительное положение, послал слугу с ружьем в ту сторону, откуда только что донеслись выстрелы. В самом деле, увидев камердинера, приблизившегося к нему с заряженным ружьем, граф де Воге бросил свое, взял принесенное ружье и, таким образом вооруженный, бросился за медведем. Преследовать зверя было легко: он оставлял за собой широкую полосу крови. Медведь углубился в лес; граф де Воге в неотлучном сопровождении своего мужика забирался по следу туда же. Ослабленный тремя ранами, медведь остановился, чтобы отдышаться. Граф де Воге подошел на 40 шагов, прицелился и выстрелил. Медведь взревел и вместо того, чтобы бежать, повернулся и напал на охотника. Граф выстрелил в него вторично, но медведь, которого, казалось, выстрел не задел, рванул еще быстрее. Не имело смысла его дожидаться: ружье разряжено, и у графа не было другого оружия, кроме ятагана, что удружил ему граф де Биландт. И он бросился бежать туда, где рассчитывал встретить Биландта. Мужик побежал за охотником. Но медведь нагонял двух беглецов гораздо быстрее, чем те удирали. Месье де Воге, молодой и ловкий, намного обошел русского крестьянина, когда позади ему почудился крик. Он обернулся и увидел только медведя. Крестьянин, почти настигнутый, забился в снег, обхватив голову руками. Медведь ожесточился против него. Крестьянин больше не кричал. Впрочем, зачем было взывать о помощи? Какая надежда на то, что знатная особа, дворянин, француз, который не теряет ничего, теряя его, рискнет жизнью, чтобы прийти на помощь бедному мужику?

Мужик ошибался. Правда, что граф де Воге ― дворянин, француз ― был знатен, но его сердце восставало от одной мысли, что он увидит, как оставленный без его помощи умирает этот человек, будь он даже и бедный раб.

― О нет! ― не сказал, а громко крикнул он сам себе, словно для того, чтобы мужеством вытеснить даже малейшее колебание, если такое в нем оставалось. ― Этому не бывать!

Он обнажил ятаган, ринулся на медведя и погрузил сталь ему между лопаток по самую рукоятку.