— Работаем, Николай Иванович, крутимся...

— Ну, ну. А шахтерскую инициативу вы правильно поднимаете, только не надо на этом останавливаться. Покажите, как она ширится...

Николай Иванович уже скрылся за дверью, а Буров все еще стоял в коридоре, испытывая самую большую для него радость. «Поздоровался... руку пожал... разговаривал со мной... слушает передачи, сам слушает»...

— Ты знаешь, Леонид Петрович,— присев на стул возле стола Хмелева, сказал Буров. — С Широковым подождем, пусть подрастет. Да и семейное положение у него неясное — до сих пор не женат. — Буров помолчал. — Давай лучше о деле. Сегодня я разговаривал с Николаем Ивановичем. Николай Иванович рекомендовал шире показывать труд шахтеров. Надо бы ввести целый цикл передач об их новой инициативе. Ты запиши себе. Может быть, два раза в неделю или, скажем, раз в неделю такие передачи давать.

Хмелев ответил не сразу, он вспомнил разговор на последней летучке, но говорить о нем не стал, — в конце концов, он сам давно был за цикл таких передач.

— А как быть с подготовкой к выборам?

— Одно другому не мешает, — поспешно ответил Буров. — На то мы и руководящие работники, чтобы предвидеть, увязывать одно с другим. Словом, запиши и подумай. Может быть, специальную бригаду направим в бассейн.

Здесь уже Хмелев не выдержал. Он встал, чиркнул спичкой и, жадно затянувшись, начал горячо возражать. Бригаду создавать не из кого. Это ослабит освещение других тем, в том числе избирательной кампании. Два раза в неделю шахтерские передачи давать многовато.

На последний вопрос Бурова, кому же все-таки поручить подготовку передач из бассейна, Хмелев ответил не задумываясь:

— Широкову! Его район — ему и делать.

Глава вторая

1

Как и обещали в главке, город в начале лета получил новую записывающую аппаратуру. Три стационарных магнитофона установили вдоль одной из стен фойе. Комната сразу сузилась и перестала быть такой уютной, как прежде. Но на это никто не обращал внимания. Новые усовершенствованные магнитофоны были настоящим богатством и сулили большое будущее. Правда, и работы всем прибавилось. Александра Павловна до позднего вечера прослушивала записи на магнитной пленке. Звукотехники помогали освобождать ей шкафы от пластинок, которые теперь окончательно «снимались с вооружения». Редакторы и корреспонденты: одни с наушниками у магнитофона, другие у контрольного динамика — слушали репортажи. От былой тишины, которой всегда отличалось фойе, не осталось и следа.

— Дайте тишину! — кричал Виктор Громов, лучший звукооператор по монтажу пленки. Но дать тишину — это означало остановить все магнитофоны, выключить контрольные агрегаты, прекратить репетиции артистов в студии, которые тоже готовились к записи.

А Виктору Громову нужна была абсолютная тишина. Только он один мог вырезать из пленки ненужную букву — звук в долю секунды, но разве можно было сделать это сейчас, когда даже его голоса никто не слышал. Иван Васильевич Плотников, редактор «Последних известий», человек удивительной выдержки и находчивости, не стал требовать тишины. Он раздобыл наушники с резиновой прокладкой, разъединил их и вручил один Громову, другой приставил к своему уху.

— Давай! — скомандовал он Громову. Виктор нажал кнопку, закружились диски магнитофона. — Стоп! Режь! — Дважды сомкнулись ножницы. Виктор, обернув вокруг пальца конец ленты, мазнул его клеем, ловко приставил другой конец и прогнал всю запись в обратном направлении. Теперь оба они плотно прижали наушники и слушали смонтированную пленку. Вскоре на их лицах вспыхнула улыбка — лишней буквы как не бывало. Монтаж закончился. Осталось только перемотать всю пленку с репортажем, который в этот вечер должен был прозвучать в эфире. Плотников удовлетворенно смотрел, как на больших оборотах, с завывающим свистом вращались диски. Теперь он со спокойной совестью мог идти домой: его миссия была выполнена.

А в фойе снова раздался голос: «Дайте тишину!» На этот раз его услышали все. Властный голос принадлежал «хозяйке» студии — Александре Павловне Кедриной.

И уж если наступило время, отведенное в расписании для ее редакции, — никто ничего не мог изменить. Выключались громогласные динамики, останавливались магнитофоны. Только на одном из них продолжал монтаж Виктор Громов, но он работал в наушниках и никому не мешал. У другого магнитофона приготовился к записи концерта Юрий Яснов. Кроме них и Александры Павловны, в фойе никого не осталось.

Из контрольного репродуктора доносились голоса — это в студии переговаривались артисты.

— Пустьначинают, — сказала Александра Павловна, и Яснов коротко бросил в микрофон: «Мотор!». Послышались четкие звуки рояля, закрутились диски, и узкая коричневая лента начала наслаиваться на бобину соседнего диска, неся на себе каждую нотку, прозвучавшую там, за закрытой дверью студии.

Василий Васильевич Каретников густым приятным баритоном пел «Раек» Мусоргского. Придирчивая Александра Павловна стояла около динамика. Она была довольна. Каретников пел свободно и абсолютно точно. Единственно, что ее волновало, — это время. До начала вечерних передач оставалось меньше часа. Уже пришла Татьяна Васильевна, шумная и веселая. Ее восторженное настроение сразу же охладила Александра Павловна, приложившая палец к губам, и теперь Жизнёва молча разбирала листки передачи, стоя у пианино. Наконец запись закончилась, и артисты, оживленно разговаривая, высыпали в фойе. Всем хотелось послушать самих себя. Яснов быстро перемотал пленку, и комнату наполнил густой баритон Каретникова. Сам он, довольно улыбаясь, подошел к Жизнёвой, низко поклонился и поцеловал ее руку.

— Как вы хороши сегодня, Татьяна Васильевна! Вы расцветаете день ото дня все ярче.

— А как же, — в тон ему ответила Жизнёва. — Я же всем говорю — законсервировалась!

— Ну причем тут законсервировалась? В этом нет никакой нужды. Вы свежи и неповторимы.

— Да, да, конечно! — воскликнула Татьяна Васильевна и громко рассмеялась. Выглядела она действительно хорошо. Бледно-розовый летний костюм подчеркивал ее стройную фигуру. Шелковистые каштановые волосы крупными локонами касались белой шеи, наполовину скрытой блузкой из светлого капрона. Все это одним взглядом охватил Каретников. Он подметил и замшевые туфли на тонких каблуках, и крепкие красивые ноги.

— Модненькая, какая вы модненькая сегодня! — продолжал восхищаться Каретников.

— Товарищи, неужели вас не интересуют результаты собственной записи? — послышался раздраженный голос Кедриной. — Нельзя ли потише?

— Интересуют, конечно, интересуют, дорогая Александра Павловна! — Каретников подошел к Кедриной и бережно прижал ее к себе пухлой широкой ладонью.

Дослушав пленку до конца, Александра Павловна ушла в редакцию. Юрий Яснов сложил рулоны записанной пленки в шкаф. Громов все еще орудовал ножницами и клеем у своего магнитофона.

— Может, по улице прошвырнемся? — обратился Юрий к Виктору. — Кончил дело — гуляй смело!

— Кто кончил, а кто и нет.

— По маленькой пропустим...

— Ни по маленькой, ни по большой, — отрезал Виктор. — Работа!

Вдоль поднятой крышки магнитофона стояло несколько кругов пленки. Одни из них были поменьше, минут на пять звучания, другие в два-три раза больше.

— Это сельхоз?

— Угу, — кивнул Виктор, не поворачивая головы. — Скоро придет Хмелев, а у меня и конца не видно.

— Ну, ну, давай, — сказал Яснов и, накинув на плечи светлый плащ, неторопливой раскачивающейся походкой пошел к выходу.

Громов удовлетворенно вздохнул: теперь ему уже никто не мог мешать. Быстрей замелькали его маленькие руки. Вот они на дисках, поворот ладонями влево и вправо, лишний звук найден, щелчок ножницами, прикосновение клеем — и снова вращались диски до следующего неверно произнесенного слова или чрезмерно большой паузы.

Монтаж на этот раз достался нелегкий. В сельскохозяйственной передаче были выступления доярок. Читали они плохо, и вся беда, по мнению Виктора, заключалась в том, что они именно читали, а не рассказывали своими словами о знакомом для них деле. «И всегда эта Роза Ивановна пишет тексты за людей. Вот и получается бред». А потом пришла другая мысль: «Стоит ли приглаживать выступления? Пусть говорят как есть, с оговорками, с неверными ударениями». Но тут же вспомнились слова Хмелева: «Радио должно быть образцом культурной речи. Иначе мы никого ничему не научим». И Громов монтировал слово за словом, фразу за фразой. Ноги затекли — за весь день не пришлось присесть.