— Зря вы так, — сказал Андрей. — Пойду верну.

В тамбуре нового попутчика не оказалось. Не было его и в купе. Оно было закрыто, а проводница исчезла невесть куда.

Поезд замедлял ход. За окном показалось здание вокзала. Андрей вышел на перрон, чтобы купить газеты, и неожиданно столкнулся с Серегой. Он стоял у винного киоска и уговаривал пожилого железнодорожника купить на двоих четвертинку водки. Андрей окликнул его, и Сергей словно сжался от растерянности, комкая в руке пятирублевку.

— Ну ладно, браток, в другой раз, — сказал он железнодорожнику и подошел к Андрею.

Они поднялись в вагон, а когда пришли в ресторан, лейтенанта за столиком уже не было.

Андрей заказал бутылку вина и обед. Только теперь он понял, что не знал, о чем говорить со своим новым знакомым, сидел и молчал, подыскивая подходящий вопрос. На помощь пришел сам Серега.

— Если хотите знать, с чего я начал пить, — спросил он, вращая пустой стакан, — так я вам скажу: не из-за того, что разошелся с женой и она засадила меня в тюрьму. Это все прошло. Сидел я законно. А из-за той девчоночки, которую погубил, а когда понял, что она для меня значит, — ее и след простыл. Вот тогда я и запил. И вот поверьте, баб я этих перебрал по пьянке — не перечесть, а все равно — люблю ее одну. Все бы ей простил, все, какая сейчас ни есть — взял бы к себе, лишь бы она простила. Э-э, да что говорить! Сколько ни говори — старого не воротишь...

Андрей смотрел в окно, на мелькавшие там осины, ели и березы, а потом неожиданно для самого себя спросил, работает ли Сергей. А когда узнал, что он уже полгода ничем определенным не занимается, с опрометчивой запальчивостью назвал его иждивенцем.

Серега нахмурил лоб и отодвинул от себя тарелку.

— Посмотрел бы я, — сказал он зло, — каким бы вы стали иждивенцем после заключения. Куда ни придешь — ага, бывший заключенный, а ну отваливай, без тебя спокойней будет. В общем — труба. И это на всю жизнь...

— Чепуха!

— Точно! Это пятнышко не отстирывается.

— Само — конечно. Надо поступить на работу. Бросить пить. Остальное сделает время.

Эти слова, видимо, мало подействовали на Серегу. Он скривил лицо и безнадежно махнул рукой.

— Труба наше дело, да и все равно мне. Выпьем лучше за мою девчоночку. Любила она меня, Андрей Игнатьевич, больше своей жизни...

Он опустил голову на руки и принялся мучительно тереть сбежавшие на лоб морщины, а в голове Андрея лихорадочно побежали далекие воспоминания. Невидимые тропки ассоциаций привели его к скамье на Молодежном проспекте.

— Идемте! — сказал Андрей. — Я расскажу вам об одной девчоночке. Очень похожая история.

Они вышли в тамбур, и Андрей, думая о том, как слепы бывают люди на ранней дороге и как страдают от этого всю жизнь, начал рассказывать о Жеке.

Серега стоял, засунув руки в карманы, и жевал погасшую папиросу. Смысл слов, которые произносил Андрей, казалось, не доходил до его сознания, но он слышал все. Когда Андрей умолк, Серега долго смотрел в окно, а потом раздраженно сказал:

— Какими, однако, бываем мы гадами. Но не все от нас. — Он бросил окурок. — Я выложу все начистоту, потому что не помню, когда говорили со мной, как с человеком. Вы думаете, у меня душа за нее не болела? Может, не такой болью, как теперь, но все эти годы. А кто поддержал? Как начали лупить с самого начала, так и покатился под гору. Себя не обеляю, только не по моей воле выросла моя вина. Есть гады и похуже, которые крест на человеке ставят. Я ведь работал. Все думал: соберу деньжат, приоденусь и махну к ней с повинной. Одно время даже справки навел. Ехать-то к ней всего полсуток. И вот поверьте, каждый раз, как только почувствую себя человеком и работой загорюсь, отыщется какой-нибудь хмырь и начнет копать: ты, мол, такой-сякой, извини и подвинься. А мы ведь все — психи на якоре. Говорю — давай расчет, без тебя, гада, проживу. Им на человека плевать. И я плюю. Только на всех не наплюешься. Видите, каким стал.

Он присел на корточки, достал папиросы и положил их на колени, остро выступающие через истрепанные штаны. Над потолком зажегся синий плафон. Спокойное лицо Сереги стало еще бледнее, и только вспыхивавший временами огонек папиросы оживлял его. Андрей тоже закурил. Он долго смотрел в завораживающую даль, на хороводившие далекие и близкие огни.

— Любуетесь? — нарушив молчание, спросил Сергей. — Эх!.. Заявиться бы сейчас к моей Васильевне! Идемте, Андрей Игнатьевич. Замучил я вас своими страданиями.

— Себя замучили, — твердо возразил Андрей. — Я бы на вашем месте разыскал ее.

— А тут и искать неча. Утром будем станцию проезжать. Слезть — и вся недолга.

— Вот и слезайте.

— Просто сказать. Лет-то сколько прошло. Она, может, и думать позабыла.

— Жека вот помнит. Вы-то не забыли, а ей, думаете, легче?

— Ваша Жека, она правильной жизнью живет. Свет не без добрых людей. А что я?.. Не могу. В ее глазах я — подлец из подлецов. А тут вдруг явился: здрасьте, мол, осознал, люблю по гроб жизни.

— Значит, это не так? — с холодком в голосе спросил Андрей.

Сергей резко повернул голову и уставился на Андрея недоумевающим взглядом.

— Неужели вы-то сомневаетесь? Да я перед вами душу наизнанку... Эх, кабы знал!

— Чего знал? — с той же холодностью спросил Андрей. — Его там ждут, слезы о нем проливают, а он тут выкобенивается.

— Если б ждали...

— Если б ждали да если б поверили. Почему я верю и почему она не должна? Будьте спокойны — теперь ее не обманешь. Уж если поверит — так поверит, нет — так нет. Сумейте убедить.

— Я-то что. В себе не сомневаюсь.

— А не сомневаетесь, так надо решать.

2

На другой день Андрей проснулся от мелодичного свиста. Он посмотрел вниз и увидел Серегу, сидевшего у столика. Он был в безрукавой тельняшке и трусах. Перед ним стояло крохотное зеркало, в которое он усердно заглядывал, намыливая щеки. Рядом с зеркалом поблескивала на солнце бритва. Когда Андрей оделся и слез со своей полки, вчерашнего Серегу узнать было трудно. На нем была свежая голубая рубаха, заправленная в хорошо разглаженные флотские брюки, побритое лицо лоснилось на солнце, смоченные водой волосы были аккуратно зачесаны. Он неловко улыбнулся и сказал, что уже давно ждет, когда проснется Андрей.

— Сейчас буду отдавать концы. Была не была!

— Чего-то не пойму, — недоуменно спросил Андрей. — В каком смысле отдавать концы?

— В том, о каком говорили вчера. Чтоб не думать потом, что проехал в жизни свою станцию. Сейчас подъезжаем.

Вспомнив вчерашний разговор, Андрей понял, наконец, о чем говорил Серега. Понял и не поверил тому, что он так неожиданно принял решение.

— А как же шахты? — спросил Андрей.

— Там меня никто не ждет. Наудачу ехал. Работы и здесь хватит. Слезу, разберусь. Была не была!

Он отдернул занавеску. За окном стремительно проносились столбы, пристанционные постройки, склады.

— Это — товарная, — пояснил Серега. — А там и город.

Сергей встал, затянул потуже ремень, надел кепку.

— Ну, что же, спасибо за все! Век не забуду! — И протянул руку. Потом бросил в чемодан бритву, зеркальце и кивнул в сторону спавшего лейтенанта.

— Передавайте привет офицеру. Молодо-зелено, — подмигнул он. — А в общем, парень правильный. Особенно насчет этого, — он щелкнул себя по горлу. — С этим надо завязать.

В тамбуре Сергей еще раз крепко пожал руку Андрея, спрыгнул со ступенек и пошел не оглядываясь вдоль перрона. Поезд дрогнул и начал набирать скорость. В последний раз взглянув в сторону вокзала, Андрей вспомнил старого Липкина, говорившего об одиночестве, которое страшнее смерти. Серега и тот возвращался к своему счастливому берегу, а он — вроде бы сжег все свои корабли, и плыть ему было некуда. Вернувшись в купе, Андрей забрался на свою полку, закрыл глаза. Можно было еще поспать, чтобы скоротать время, но сон не шел. Перед глазами трепетало море. Солнечные блики продолжали свою игру, шум его по-прежнему напоминал шелест уральского леса. Теперь лес был здесь, за тонкой переборкой вагона — кругом, всюду. Скоро он будет дома, увидит Леонида Петровича, Кедрину, Яснова. Как часто он думал о них там, даже о Мальгине, который хотя и не отличался стойкими качествами настоящего товарища, но казался теперь тоже неплохим парнем. Чем больше он думал о них, о работе, которой были насыщены их будни, тем сильнее влекла беспокойная репортерская жизнь. Решение об отъезде, пришедшее однажды, стало неотвратимым, и Андрей снова и снова одобрял себя за то, что не стал дожидаться окончания отпуска. Хотелось скорее оказаться там, среди дорогих ему людей, среди полюбившейся ему жизни. И вот поезд мчал его в родные края, где ждет много работы, где остались верные друзья, где куда шире и звучнее, чем морской прибой, шумит многоголосая тайга.