— Ма шер, ты знаешь... это звонила моя дочь.. Зоя...

Руки Ирины остановились на клавишах, мелодия оборвалась, и в комнате стало тихо. Она повернула голову и внимательно посмотрела в глаза Сперанскому.

— Почему же ты не пригласил ее? Ведь она твоя дочь. Или, может быть, ты стесняешься меня?

— Какая дочь?

— Я тебя не понимаю...

— Здесь нет ничего неясного.

— Но ведь ты только что сказал и говорил раньше.

— Ошибка! Ошибка молодости. Вот и все!

2

Зоя все-таки пришла. Шумная, неестественно восторженная, она бросила на стул прозрачный дождевик и, одергивая короткий жакет, прошлась по комнате.

— Будем знакомиться, — сказала она, улыбаясь и протягивая руку Ирине. — Даже не знаю, как вас называть.

— Зовите Ириной.

— Но это как-то неудобно, — засмеялась Зоя и оглянулась на Сперанского.

— Зови Ириной, — бесстрастно отозвался он. — И вообще, давайте без лишних церемоний. Выпьем лучше кофе!

Ирина поставила на стол коробку печенья, конфеты, потом взяла термос и пошла в буфет.

— У тебя очаровательная жена! — заговорила Зоя, как только они остались вдвоем. — Молодая, красивая и с именем, которое известно даже Западу. — А какие у нее клипсы! Самые модные.

— Пустяки.

— И браслет! Их тоже теперь носят.

— Видишь ли, — замялся Сперанский, — все это — мишура. В следующий раз я могу тебе подарить точно такой же браслет и точно такие клипсы. Расскажи лучше, как ты живешь?

— Но когда он будет этот следующий раз? Вообще, ты меня не балуешь.

— Но ты теперь взрослая. До твоего совершеннолетия я аккуратно посылал деньги.

— И все же дочь профессора Сперанского должна выглядеть эффектно.

— Собственно, кто об этом знает! — начиная раздражаться, спросил Сперанский.

— Весь город. Ведь и мое имя бывает на афишах: «концертмейстер Зоя Сперанская». Эта фамилия меня устраивает куда больше, нежели Яснова. К сожалению, не приходится рассчитывать на то, что мой муж принесет мне когда-нибудь славу.

Вошла Ирина, и Сперанский не успел выразить свое неудовольствие тем, что его фамилия появлялась на афишах концертов, в которых не участвовал он сам. Но его, человека себялюбивого, эгоистичного, все больше раздражала развязность Зои. И он не сдержался.

— Мой успех не пришел сам по себе! Я работал как вол. Пусть теперь потрудятся другие. Пусть сделают столько же. А с меня хватит. Дайте мне пожить в свое удовольствие.

Ирина удивленно посмотрела на раскрасневшегося, почти кричавшего профессора и тихо вышла из комнаты.

Глава шестая

1

К утру следующего дня Андрей почувствовал себя вполне здоровым. Несмотря на то, что за окном накрапывал дождь, он решил выйти на улицу, но в самую последнюю минуту вспомнил об утренней программе, в которой должен был передаваться очерк Фролова. Это была первая работа, которую выпускала его редакция после длительной подготовки.

Закончился обзор центральных газет, и, к удивлению Андрея, вместо радиоочерка, Жизнёва объявила о концерте, записанном по трансляции из зала филармонии. Она говорила о большом успехе, с которым проходили в городе концерты профессора Сперанского, а потом пригласила его к микрофону и задала несколько вопросов.

При первых же словах, произнесенных самодовольным металлическим голосом, рука Андрея невольно потянулась к вилке репродуктора. Еще через секунду хлопнула входная дверь, и послышался по-мальчишески бодрый голос Яснова. Оговариваясь, что он на минуту, только проведать, Юрий развернул принесенный с собой пакет — и на письменном столе появились бутылка коньяка и лимон.

Андрей молча наблюдал за Ясновым и, улыбаясь, покачивал головой.

— Журить тебя вроде неудобно, пришел навестить больного. Но все-таки зря это.

— Есть причины, Андрей Игнатьевич. Сногсшибательная новость! Состоялась встреча на высшем уровне профессора Сперанского и Зои.

«Опять профессор! Однако почему это занимало Яснова?».

— Причем тут сногсшибательная новость? — стараясь быть спокойным, спросил Андрей.

Яснов, раскупоривая бутылку и нарезая лимон, отвечал веселыми короткими фразами.

— Новость для тебя. Сперанский — отец Зои. Заблудший, правда, а вот приехал и встретились. Но мне все равно. Давай за твое выздоровление!

Андрей принес рюмки, поставил их на край стола и сел на диван, подперев кулаками подбородок.

Яснов тем временем налил коньяк и, подняв сразу обе рюмки, одну подал Андрею.

— О чем задумался? — спросил он.

— О чем угодно, только не о папаше твоей супруги.

— И не о ней? — ухмыльнулся Яснов.

— И не о ней... Давай-ка лучше выпьем. — Андрей быстрым движением опрокинул рюмку и, не почувствовав ни горечи, ни жжения, сказал: — Давай еще по одной, — и сам налил коньяк.

— Как ты живешь с Зоей? — неожиданно спросил он. — Помирился?

— Неинтересный разговор. Помирился или не помирился — в этом нет никакой разницы. Выпьем лучше по третьей за твое здоровье!

— Не усердствуй, — возразил Широков.

— Вот именно, — сказал появившийся в дверях Хмелев. — Связался черт с младенцем.

Широков и Яснов, увидев главного редактора, вскочили на ноги.

— Проходи, Леонид Петрович! Рад видеть! Может быть, рюмочку?

Хмелев похлопал Андрея по плечу и наотрез отказался.

— Лучше выпей сам. Мне еще сыновей вытянуть надо. Противопоказано. — Он посмотрел на Яснова и спросил: — И кто тебя приучил к этому зелью?

— Жизнь, — многозначительно ответил Юрий.

— Вот оно что! Осталось выяснить, правильно ли мы живем... Федор Митрофанович! — крикнул Хмелев в открытую дверь.

Появился Кондратов в свежей голубой рубашке, чисто выбритый и благодушный.

— Федор Митрофанович, заходи, здесь развертывается дискуссия о жизни. На-ка выпей рюмашечку, это коньяк, благородный напиток.

Хмелев налил рюмку.

— И то верно. Нам бы чего попроще. А уж выпить, так всем. — Кондратов покосился на Яснова. — Что ж, молодой человек, коли попал в компанию таких забулдыг, как мы, — держись!

Яснов, не теряя времени, точным движением разлил оставшийся в бутылке коньяк.

— Глазомер у тебя что надо, тебе бы на разметке работать. Ну, а пьешь как?

Юрий лихо опрокинул рюмку, не поморщился и не закусил.

— Вот это закалочка — первый сорт! — удивленно пробасил Федор Митрофанович.

Он тоже выпил свою рюмку, вытер усы и присел на единственный стул.

— Выпить выпили, а познакомиться не успели.

— Юрий.

— А по батюшке?

— Его батька — твой батька, — ответил Леонид Петрович.

— Это как же?

— Твой главный инженер и есть отец этого юноши.

— Александр Васильевич? Ну, Юрий, батька у тебя — голова! А ты, стало быть, корреспондент?

— Звукооператор.

— Все равно молодчина. Дело у вас ответственное. Радио, оно всегда хвалит. Корреспондента газеты, к примеру, кроме того, что уважают, еще и побаиваются, кабы не пропесочил. А вас — только уважают. Уж это известно: пришел радиокорреспондент, так и знай — распишет в лучшем виде, что есть и чего никогда не было. А мне никак невдомек, почему мы боимся пропарить кое-кого по радио? Газету иной раз взять недосуг, а радио само в уши лезет. Или заграниц боимся, или отношения портить не желаем кое с кем? По-моему, круши то, что плохо, да похлеще, лишь бы тайна государственного значения через границу не перелетела. То, что хорошо, — прямо, то, что плохо, — тоже не в бровь, а в глаз. Мы-то знаем, что плохому хорошее не осилить.

Федор Митрофанович закурил и немного помолчал.

— Вот, Юрий Александрович, большое дело ты делаешь. А этим, — Кондратов кивнул на бутылку, — не увлекайся. Таким зельем только горе заливать. И опять же причин у нас для горя нет, тем более у таких молодых, как ты.

— А если есть? — упрямо возразил Яснов.

— А если есть, всегда можно найти выход.