— Давай с крепкого, — сказал он. — Я хочу, чтобы мой желудок обожгло так же, как жжет сердце.

Тот не возражал. Налили в большие рюмки, выпили. Оба крякнули и, набив рты салатом, начали жевать. Торопливо готовили бутерброды с икрой и маслом. Интендант чавкал, ворочая большими, как у бульдога, челюстями и бесцеремонно рылся пальцами в закусках. Фасбиндер, глядя на это, морщился. Они выпили еще по рюмке водки, и интендант, глянув барону в глаза, заявил, что он, Генрих, сдает и что русская водка может его свалить.

— С ней надо обращаться так же осторожно, как с любимой девушкой, — говорил он, посмеиваясь в глаза хмелеющему барону. — Иначе она убьет. Я знаю много случаев, когда…

— Водку заказывал я, — перебил его Фасбиндер, — и ты ее не жалей. А любимые… тут я тоже разбираюсь… Сегодня будем праздновать мою будущую победу. Идет? Давай за мою победу выпьем! — И он, налив по полной рюмке водки, провозгласил: — Не будь я, если это… славянское божество завтра же не покорится мне!

Интендант выпил полрюмки, а Фасбиндер, высоко задрав голову и выпятив большой тонкий кадык, опрокинул в глотку всю. Смеялся над приятелем. Упрекнул его в неуважении тоста. Тот в ответ тоже смеялся. Оба хмелели.

Часа через два, когда в казино набилось множество офицеров и когда заиграли военные музыканты, а на сцену вышли почти голые танцовщицы, стол походил уже на свалку бутылок и тарелок. Были минуты, когда Фасбиндер трезвел и, вспомнив о «славянском очаровании», твердил приятелю, что девчонку никому не отдаст, что увезет ее в родовое имение в Пруссию и спрячет от жадных мужских глаз в левую башню замка, где, по преданию семьи, прапрадед замуровал в стену живьем изменницу-жену. Когда же заиграли вальс, он вдруг поднялся и, покачиваясь, оглядел зал. Направился к столу, за которым сидели общевойсковые офицеры с русскими девушками. Девушек, знал Фасбиндер, здесь держали насильно — скрашивать одиночество клиентов. Некоторых из них так и пришлось отсюда убрать, потому что они никак не хотели исполнять прилично своих обязанностей. Многие же в страхе перед расправой остались и вот живут, прижились, даже посмеиваются и пытаются что-то бормотать по-немецки со своими кавалерами. Схватив ближайшую за руку, барон потащил ее в круг. Офицер-пехотинец, видя, что эсэсовец пьяный, возражать не стал. Фасбиндер, обхватив девушку, начал танцевать. Ноги заплетались. Уронив ей на открытое плечо острый подбородок, барон пытался объяснить, что такое «славянское очарование». Та не понимала, к кому, к ней или еще к кому, относятся его путаные слова. Задев стул, за которым сидел какой-то полковник, Фасбиндер на минуту пришел в себя. Бесцеремонно оттолкнув напарницу, побрел вдоль столов, отыскивая свой. Но стола, где должен был сидеть интендант, не нашел. У стола возле колонны увидел свободный стул и плюхнулся на него. Невидящими глазами смотрел на унтера-толстяка, сидевшего напротив.

Танец кончился. К столику подошел майор.

— Здесь сижу я, — сказал он грубо.

Фасбиндер поднялся. Снова сел, потом опять встал. Направился, качаясь, вдоль столиков. В углу за колонной его остановил штурмбанфюрер (тот самый, у которого был Зоммер, придя в комендатуру). Оглядев барона с ног до головы, штурмбанфюрер ужаснулся.

— Мой милый, — пропел он с укором. — На кого вы похожи, Генрих? Я не узнаю вас. У вас что-нибудь произошло неприятное?.. Садитесь, — и пододвинул к нему свободный стул — стол был на двоих.

Фасбиндер обалдело таращил глаза на бутылку с лимонадом. Плюхнувшись на пододвинутый стул, он обхватил руками стол, уцепился за его края и стал рассказывать о «славянском очаровании». Штурмбанфюрер, морщась, слушал его, а потом поднялся и сказал:

— Вы пьяны, барон Генрих фон Фасбиндер. Меня это удивляет. Идемте отсюда, — и, бесцеремонно взяв его под руку, неторопливо направился к двери, ведущей в комнаты, предназначенные для отдыха офицеров.

Распорядительница указала свободный номер.

Посадив Фасбиндера на диван, штурмбанфюрер приказал распорядительнице привести служанку и раздеть обер-штурмфюрера. Не уходя, наблюдал, как прибежавшая русская девушка выполняет распоряжение. Фасбиндер, повинуясь, опять заговорил о каком-то славянском очаровании.

Штурмбанфюрер с сожалением глядел холодными глазами на члена семьи, другом дома которой он был, и старался понять, что же произошло с Фасбиндером-младшим. Сообразив наконец, что Генрих спутался с какой-то русской девкой, он достал из нагрудного кармана записную книжку в кожаном переплете, вынул из нее визитную карточку со своим берлинским адресом и написал на ней:

Он положил записку на тумбочку. На кровати уже засыпал Фасбиндер. Приказал распорядительнице, как только герр офицер проснется, вручить ему записку. Распорядительница была из немок. Она услужливо кивала в ответ. Предупредив ее, что за этого человека она отвечает головой, он поглядел на стоявшую в дверях комнаты служанку из псковитянок и потребовал, чтобы возле Фасбиндера дежурила она сама и чтобы к нему никого не пускала, пока он не проснется.

Фасбиндер проснулся часов в шесть утра. Не мог понять, где находится. В окно, завешенное темными шторами, било, стараясь прорваться внутрь комнаты, солнце. Отбросив шторы в сторону, Фасбиндер поморщился. Начал одеваться. Посмотрел на сифон с содовой, нацедил полный стакан и выпил. Увидав записку на тумбочке, прочитал. Неприятно покоробило Фасбиндера от мысли, что натворил он, видно, предостаточно.

В кабинет к штурмбанфюреру барон вошел, виновато опустив голову.

Штурмбанфюрер вежливо поднялся навстречу. Фасбиндер остановился посреди кабинета. Штурмбанфюрер положил ему на плечо руку и сказал даже ласково:

— Ну, не печалься, мой милый. С каждым бывает. Проходи, — и указал на кресло возле столика в противоположном углу от стола.

Они сели. На подносе стояли маленькие коньячные рюмки. Открыв тумбочку, штурмбанфюрер извлек оттуда бутылку французского коньяка и хрустальную посудину с разрезанным на дольки лимоном, посыпанным сверху сахарной пудрой.

— У тебя болит голова, — сказал штурмбанфюрер, откупоривая бутылку.

— Эта проклятая русская водка… — только и выговорил барон.

Они выпили. Фасбиндер заедал коньяк лимоном и ждал, что скажет ему штурмбанфюрер. Тот не торопился. О чем-то думал и тоже ждал, что барон заговорит сам. Но Фасбиндер не мог заговорить сам, потому что плохо помнил, что с ним было. Чувствовал, что надо начинать, и не мог. И тогда он сознался, потупив глаза, в этом. Штурмбанфюрер криво усмехнулся и тихо проговорил:

— Ты бредил каким-то славянским очарованием… Кто эта девка, которая вскружила тебе голову? — На «вы» он величал его редко, обычно в присутствии посторонних, так как сам хотя был и не дворянином, но имел капитал, считался видной фигурой в СС, а потому и в доме Фасбиндеров почитался как родной. Своей семьи у штурмбанфюрера не было — решил, вступив в 1923 году в национал-социалистическую германскую рабочую партию, как  д е м а г о г и ч е с к и  именовали германские фашисты свою организацию, что семья для него, борца за идеи Гитлера, явится только обузой. У Фасбиндеров он находил отдохновение от служебных дел и забот.

Фасбиндер без утайки рассказал обо всем, что случилось с ним до прихода в казино.

— Что же, получается неплохо, — резюмировал штурмбанфюрер. — А кто эта Валентина? Как ее фамилия? Где она живет?.. Понимаешь, разобравшись во всем этом, мы можем ответить на вопрос, с какой целью остался в городе Зоммер, и предрешить его дальнейшую участь. Прямых улик против него нет. Поэтому мы вынуждены к нему отнестись как ко всякому лояльно настроенному немцу-колонисту. Но… его могли оставить и большевики.

Фамилии Вали Фасбиндер не знал. Вынув из кармана записную книжку, нашел адрес.

Штурмбанфюрер прошел к столу и позвонил в гестапо. Оттуда сообщили о Вале, что она значится в списках опасных элементов и ее ловят. Штурмбанфюрер положил трубку. Сказал, торжествуя: