— Соня, впусти. Это я, Федор.

Не отзывались с минуту. Потом донесся испуганный голос Сони:

— Не может быть!

Зоммер, держась дрожавшими от усталости руками за стену, обошел половину дома.

Дверь открыла Соня. Она не впустила его, а втянула, схватив за плечо. Закрыв дверь, повела его в темноте по коридорчику. Сонина мать, стоя возле кухни, полушепотом выдавливала из себя:

— Боже мой! Откуда это ты?

— С неба, мать, — прохрипел на ходу Федор.

Соня завела Зоммера в горницу. Усадив на стул, занавесила ватным одеялом окно и зажгла, прикрутив фитиль, лампу. Ее смятенный взгляд застыл на изнуренном лице Зоммера. Она прикусила нижнюю губу, готовая вот-вот заплакать. Зоммер угрюмо глядел на дверь, за которой стояла Сонина мать и трясущейся рукой поглаживала на голове волосы. И тут же Зоммер увидел на кушетке парня. «Нашла уже кого-то», — подумал Федор и на минуту забыл о себе, о радости, с которой подходил к Сониному дому. Ему стало так же тоскливо и одиноко, как в тот рассветный час, когда он шел с пулеметчиком и бойцом-сапером к Пскову и остановился перед взорванным мостом.

— А где же ваши? — стараясь подавить растерянность, проговорила Соня. — Откуда ты?

Зоммер молчал. Глядел в пол — на широкую щель между плахами. Думая над вопросом Сони, он неожиданно Для себя понял, что рассказать, чтобы она поверила, как он оказался здесь, невозможно. Пристально поглядев ей в лицо, Зоммер ответил:

— Это долго объяснять.

Багровея, Соня села на кушетку, рядом с парнем.

Зоммер поднялся. Тяжело. Устало. Подумал, что отсюда ему немедленно надо уходить к фронту. Но тут же рассудок взял верх: куда идти, где он теперь, фронт-то, как идти, если голову кружит от боли, от усталости, от голода… «Нет, сейчас мне не уйти», — заключил Зоммер и снова сел.

Чуть опустив лицо, он тяжело смотрел из-под насупленных бровей на Соню, на парня — старался угадать, кто же тот ей: любовник или просто случайно оказавшийся у них знакомый? Смотрел, изучая, приглядываясь — даже не было сил ревновать.

Из кухни Соню кликнула мать. Соня ушла, а вскоре позвала Федора.

Тут мама тебе постелила, — направляясь на кухню, слышал Зоммер, и ему показалось, что в Сонином голосе прозвучали нотки виноватого человека.

На кухне Зоммер еле различил в темноте раскинутую на полу постель. Подумал о себе с жестокой иронией: «Муж тоже мне». Соне, как чужой, подавленно сказал:

— Поесть бы хоть чуть. Четвертый день не жравши.

Соня засуетилась. Подала ему стакан молока, кусок ржаного хлеба. Глотая слова, проговорила:

— Раз столько времени не ел, так и нельзя больше пока.

Она дождалась, когда он поест. Уложила его на пол и ушла.

Зоммер почти тут же уснул. Через час, когда начало светать и Соня, обсудив с Еремеем Осиповичем вопросы, касающиеся их подпольной работы, и проводив его, пришла на кухню, Федор уже не спал. Лежа на спине, он посматривал в потолок и думал то о Соне, которую теперь не знал как считать — женой или… то о своем положении. Увидав входившую Соню, поглядел на нее так, как смотрят на человека, которого ненавидят, презирают. Соня это заметила. Присев рядом, на лавку, уставилась на него пристально, с болью в глазах.

— Кто этот парень? — холодно спросил Зоммер, у которого пропала охота уличить ее в чем-то гадком, потому что решил: если человек разлюбил одного и полюбил другого, то плохого в этом еще ничего нет, важно, чтобы во всем этом проявилась честность.

— Кто, Еремей Осипович? — удивилась Соня и вдруг, поняв его, покраснела, глаза ее забегали, налились злостью.

Пауза была долгой. Потом Соня проговорила тихо, стараясь не заплакать:

— Ты лучше сначала сам расскажи, как оказался здесь и где твой полк?

— Скажу, — так же тихо, как она, ответил Федор и сел. — Не бойся… Расскажу и уйду, тебя подводить не стану. Ты будешь тут спокойно… — и не договорил, почувствовав, что вырвутся не те слова.

Соня беззвучно заплакала. Зоммер сурово смотрел в залитое слезами лицо и молчал. Думал, как выбраться из города и где искать фронт, своих. Следил глазами за Соней, которая встала и подошла к окну. Услышал, как она заговорила с ним голосом, в котором звучали такие нотки, что ей нельзя было прекословить:

— Ты меня ревнуешь к Еремею Осиповичу? Так я тебе отвечу. Но я прошу, это будет о нем первый и последний наш разговор. И вопросов, кто он и зачем сюда приходит, больше не задавай. — Глаза ее обжигали. И Зоммер перестал на нее смотреть. Вдруг услышал: — Любила я только тебя… А Еремей Осипович… с ним меня связывает другое. А что? Отвечу прямо: сейчас не скажу. Может, после когда-нибудь… узнаешь… И не проси, чтобы сказала. Доволен?

Соня смолкла. Ее заплаканные, но уже высохшие глаза блестели, и это усиливало их строгость.

Зоммер недоумевал. В переставшей что-либо понимать голове стоял, как кол посреди пустой дороги, один вопрос: что же между ними тогда за отношения?

В дверях показалась Сонина мать с мужской одеждой и ботинками в руках.

— Хватит вам, — положив все на лавку, сказала она сухо и объяснила Зоммеру: — Вот мужнины брюки, рубаха, ботинки… Ты сейчас потощал, оно впору будет. Оденься, а красноармейское давай сюда — спрячу, а то… и до греха недолго — схватят.

Она вышла. Зоммер поглядывал на одежду и успокаивался: понял, что Соня ему не лгала. В его глазах появился стыд. Хотелось пожалеть Соню, но что-то еще мешало, удерживало. И, стараясь не смотреть на нее, он проговорил:

— Ладно, не сердись. Видишь, я весь… издерган. На УРе первый раз увидел гитлеровцев, и сердце сжалось: надо в них, гадов, стрелять. Только сейчас по-настоящему начинаю понимать, как германские немцы низко пали. Подумать ведь только! Неужели у них действительно рабочий класс совсем забыл о революционных традициях немецкого пролетариата?! Еле пересилил себя. А здесь, в Пскове… — И Зоммер виновато глянул Соне в глаза. Одеваясь уже, стал рассказывать, как оказался в городе, на колокольне.

Брюки по длине оказались ему как раз, а по ширине были узковаты. Рубашка не сходилась на шее.

— На день в подполье тебя спрячу, а то… фашисты еще заскочат и увидят, — потеплев, вымолвила Соня.

Зоммер был рад и подполью — только бы в безопасности. «Вот наберусь силенок, тогда и подполье не нужно станет — уйду», — мелькнуло у него, и он начал рассказывать, что было с ним дальше, после разрыва снаряда.

— Очнулся я и понял: сейчас сюда гитлеровцы ворвутся. Кое-как выбрался из тряпья. Огляделся. Пулемет, весь искореженный, вплющило в стену, пулеметчик лежит убитый, а сапер… в луже крови. Голову кружит, к горлу тошнота подступает. Понял: как-то надо спуститься вниз и там зарыться в тряпье, а то… пропал. На четвереньках добрался до лестницы. Спустился… Только успел спрятаться в самой церкви, гитлеровцы и на самом деле пришли… В ушах звенит, но слышу, как между тюками ходят. Походили, поднялись на колокольню… Ушли… А меня жажда мучает. Вечером осмелился — выбрался из своего убежища. Автомат, думаю, надо подобрать или винтовку хотя бы. Губы пересохли. Сил нет туда лезть, но залез. Там ничего уже не было. А тела убитых ребят, видно, сбросили вниз — в этот вечер они лежали под колокольней… Спускаюсь с колокольни, иду по церкви, придерживаясь за стену, и вдруг слышу — журчание. А там, в комнатенке сбоку, кран с водой… Не он бы, так пришлось бы к колонке пробираться ночью. Жажда мучила…

Соня, успокоившись, нежно смотрела ему в глаза, улыбалась. Изредка тяжело вздыхала. Когда снова вошла мать и взяла, чтобы спрятать, Зоммерово солдатское обмундирование, Соня скатала постель и, направляясь с ней в комнату, ласково проговорила:

— Пошли туда.

В комнате они сели на кушетку. Зоммер опять стал рассказывать о своих мытарствах в церкви. В это время послышалось урчание моторов. Заскочившая к ним в комнату мать прошептала:

— Германцы! Сюда идут!

Прятаться Зоммеру в обещанное подполье было поздно, потому что группа солдат из остановившейся на улице колонны уже подходила к крыльцу, а западня находилась в коридорчике. Выскочивший было в коридорчик Зоммер растерянно посмотрел на Соню и попятился обратно в комнату.