— Не сердись, Петь, — миролюбиво сказал Лешка. Он разделся, юркнул под одеяло. Я повозился на койке и тоже уснул…

Проснулся и услышал: кто-то плачет. Поднял голову: Мария Ивановна, наша сестра, спокойная, добрая женщина лет сорока, вытирает слезы.

Лешка говорил ей:

— Успокойтесь, Марь Иванна. Отольется им это.

Женька прыгал на одной ноге, не попадая другой в штанину. Петька тупо глядел в потолок.

— Что случилось? — спросил я.

Мне не ответили. Лешка налил Марии Ивановне воды. Она отхлебнула и ушла, с трудом передвигая ноги.

— Ну и сволочи! — сказал Лешка, когда за Марией Ивановной захлопнулась дверь. — Если комиссуют, все равно на фронт попрошусь.

— Что такое? — воскликнул я. — Объясните же!

— Не догадываешься?

— Нет.

Лешка помолчал.

— Нашли, наконец, тех, кого фашисты отсюда забрали. Всех больных они вывезли за город и расстреляли. Среди них оказался и муж Марии Ивановны.

Ее историю я уже знал. Эта история никого не оставляла равнодушным. В нашем госпитале все восхищались Марией Ивановной. До войны она жила в другом городе. Там вышла замуж за хорошего парня. Через год родился сын. Муж Марии Ивановны не чаял в нем души и тронулся умом, когда мальчик умер. Мария Ивановна думала, что болезнь скоро пройдет. Но болезнь не проходила. Молодого человека лечили в местной больнице — безрезультатно. Мария Ивановна свезла его в Москву — снова впустую. Медицина, как это иногда бывает, оказалась бессильной, мужа пришлось поместить в сумасшедший дом.

В ту пору Марии Ивановне было двадцать пять лет. За ней многие ухаживали, но она всем отвечала: «Нет!»

Когда врачи убедились, что мужа Марии Ивановны нельзя вылечить, его направили сюда, в этот город. Мария Ивановна последовала за ним. Работала, как и раньше, кассиршей в магазине, по вечерам училась на курсах медсестер. Окончив их, устроилась в больницу, чтобы быть поближе к мужу. В минуты прозрения, когда недуг отступал, муж узнавал Марию Ивановну, и эти минуты стали для нее самыми счастливыми. Началась война. Мария Ивановна не уследила, и муж вместе с другими больными сбежал в город. Последний раз она увидела его в грузовике — взлохмаченного, озирающегося. Бросилась к нему. Автомобиль фыркнул и покатил. Она помчалась следом, что-то крича, бежала, сопровождаемая улюлюканьем фрицев, до тех пор пока грузовик не скрылся с глаз. Мария Ивановна понимала, что мужа давно нет в живых, просто надеялась на чудо. Чуда не произошло. Мария Ивановна узнала обезображенный труп по руке, на которой было выколото: «Маша».

Кровь стынет в жилах, и пальцы сжимаются в кулаки. Развернешь газету: замучены, задушены, расстреляны.

Нет семьи, в которой бы не лились слезы. «Смерть за смерть!» — взывают газетные страницы. «Кровь за кровь!» — напоминает голос Левитана.

Прости меня, Зоя, но во время отпуска я не поведу тебя в загс. Мне рано обзаводиться семьей — еще ухают минометы, трещат автоматы, пылают города, плачут дети. Я не хочу, Зоя, чтобы ты осталась вдовой. Долгих-долгих лет тебе! А я еще повоюю.

17

Вечером Лешка спросил:

— Хочешь познакомиться с девчатами? Любка сказала: «Всегда — пожалуйста».

Я еще не переварил Лидочкину «измену», мне становилось душно, когда я встречал ее с парнем из соседнего корпуса. «Клин надо выбивать клином», — решил я и сказал Лешке:

— Согласен!

— Ты не теряйся там, — предупредил Лешка. — Женщины любят напористых.

— Ладно, — пробормотал я и подумал: «Авось Зоя никогда не узнает ни о встречах с Лидочкой, ни о знакомстве с Карасихой и ее подругами».

Лешка сказал, что, кроме Карасихи, будут еще две девочки, предложил взять Женьку.

— Жалко парня, — заметил Лешка. — Он все время один и один.

— А вдруг Женька чудить начнет?

Лешка взмахнул рукой:

— Обойдется!

Мы пригласили Женьку. От радости он подпрыгнул и тотчас спросил Зайцева:

— А тебя, Петь, не тянет?

— Отвяжись, придурок! — рявкнул Петька.

В палате наступила тишина. Было слышно, как жужжит на окне муха. Женька побледнел, а Лешка произнес с сожалением:

— Зря ты так.

— А чего он? — Петька плюхнулся на койку. — Цепляется и цепляется, придурок! Ему-то что? Его, как пить дать, комиссуют, а мне опять пулям кланяться и думать: «Пронеси, господи!» Может, моя пуля еще в обойме стынет. А покалечат? Мне без руки-ноги никак нельзя — хозяйство.

— Хозяйство тебе дороже дружбы, — сказал я, чувствуя, как закипает злость.

— Заткнись! — огрызнулся Петька.

Я подошел к нему, расставил ноги:

— По сопатке не хочешь?

Зайцев исподлобья взглянул на меня.

— Хватит, славяне, — сказал Лешка. — Негоже однопалатникам ссориться.

— Сволочь ты, Петька! — неожиданно воскликнул Женька.

— Что-о?

— А ну, сядь! — Лешка нажал рукой на Петькино плечо, перевел взгляд на Женьку: — Чудить станешь — не возьмем.

— Не бойся! — Женька усмехнулся. — Когда я в медсанбате лежал…

Договорить он не успел — в палату вошла Мария Ивановна:

— Поторапливайтесь, ребятки. Завтрак стынет.

Завтракал я машинально — о девчатах думал. Во время обхода тоже они были на уме. Вернулся к действительности только, когда Елена Викторовна сказала:

— Через две недели, Саблин, на комиссию. Повезло тебе — никаких следов не осталось.

— А меня комиссуют или?.. — хрипло спросил Петька.

— Думаю — комиссуют, — ответила Елена Викторовна.

Петька откинулся на подушку. Лешка спросил, устремив взгляд в окно:

— А меня?

— Сами как думаете? — Елена Викторовна внимательно посмотрела на Ячко.

— На фронт хочу! — твердо сказал он.

— Скоро поедете. — Елена Викторовна вздохнула.

— Скорей бы!

— Да? — Елена Викторовна стала печальной. — Разъедетесь вы скоро и забудете нас.

— Нет! — воскликнул Лешка и покраснел.

Елена Викторовна тоже смутилась. Спросила о чем-то и — вон.

— У тебя, Леш, есть шансы, — сказал Женька.

— Давай не будем, — ответил Лешка.

Женька походил по палате.

— Я бы на твоем месте ей все выложил.

Лешка промолчал.

— Может, намекнуть ей, — предложил я, — так, мол, и так?

— Я тебе намекну! — Лешка погрозил мне кулаком. — Давай подумаем лучше, где нам це дило достать? — он оттопырил мизинец, поднял вверх большой палец.

— Зачем?

— Для разгону. Чуешь?

— Чую, — ответил я, подлаживаясь под Лешкину речь. — Только, где це дило взять?

— Планчик есть.

Лешкин планчик мне понравился — он давал возможность отомстить Лидочке…

— Ни пуха тебе ни пера, — напутствовал меня Лешка, когда мы подошли к аптеке.

— К черту, к черту, — я потянул на себя дверь.

Войдя в аптеку — квадратную комнату, пропитанную запахом лекарств, я увидел Лидочку и оробел. Все наставления повыскакивали из головы.

Лидочка вопросительно взглянула на меня.

«Надо сказать что-нибудь», — подумал я, но не нашел подходящих слов. Я очень волновался, и это, наверное, обозначилось на моем лице. Лидочка улыбнулась. Ее улыбка вернула мне смелость, и я, как советовал Лешка, «выдал» комплимент.

Лидочка удивилась, а я сказал, стараясь говорить развязно:

— Шел мимо. Дай, думаю, зайду.

Лидочка взглянула на дверь с прорезанным в ней окошечком. За дверью стоял Лешка, ожидая «це дило». Морозова попыталась проскользнуть к двери, но я преградил путь, раскинув в стороны руки.

— Чего тебе надо? — спросила Лидочка. В ее голосе были слезы.

— Ничего, — ответил я.

Хоть мы и обговорили детали, я все же плохо представлял, как мне удастся стащить прямоугольный сосуд с надписью «спирт». Лешка посоветовал отвлечь Лидочкино внимание и… «Легко сказать — отвлечь», — думал я, стараясь не глядеть на спирт, к которому, как назло, прилипали глаза.

На мое счастье прогудел внутренний телефон.

— Алло? — проворковала Лидочка. — Сию минуту сделаю. — Она бросила трубку. — Ни минуты покоя нет! — Достала какие-то баночки, скляночки и, подойдя к столу, стала готовить лекарство. Воспользовавшись этим, я схватил спирт, сунул его в окошечко. Лешкина рука приняла сосуд.