Тщетно ругается и убеждает в подворотне своих подданных до хрипоты рассерженный управдом. До поздней ночи сидят проклятые старухи, шушукаясь о привидениях, и только когда наступает непроглядная темнота, расходятся по квартирам.

До поздней ночи совещаются сегодня все пять главных хозяев Сити. Большой доклад самого толстого и добродушного из них, которого все дети Англии знают, как «сладкого дедушку», чьи портреты нарисованы на лучших бисквитах, и перед кем, как перед тайфуном, дрожит Парижская биржа, того, благодаря которому фунт снова «на ты» с долларом. Доклад вызвал оживленные прения. Нужно резюмировать, — он снова встает.

…Он очень рад, что его мнение получило такую блестящую и единогласную оценку. Разумеется, не может быть никаких сомнений, что раздел мира между ними и «теми» — их заатлантическими друзьями — вопрос нескольких дней. То, что должно было совершиться, — совершится. Не стоило бы и говорить об этом, если бы не… вне всякого сомнения, могущество капитала не имеет границ. Все, что годами подготовлялось в тиши их кабинетов и контор, получит реальное воплощение. Но… нельзя забывать, что есть одно «но». Господа, одна шестая часть земного шара в руках большевиков.

Помните об этом! Мы можем спокойно одеть ярмо наше на остальные пять шестых, но эти без боя не сдадутся. И не только не сдадутся, но могут поднять и все страшное стадо цветных рабов, которое доныне покорно работает на нас.

Конечно, — «цитрон деббль'ю-5», против которого нет противогаза, нам не изменит. Но превращать в пустыню плодороднейшие области земного шара, — экономически нецелесообразно. Так же бессмысленно, как было бы нашим заатлантическим приятелям отвести от Европы Гольфштрем. Понятно, в крайнем случае, мы вынуждены будем прибегнуть к этому убыточному способу. Но теперь у нас есть возможность испробовать Н.Т.У. Правда, предстоит несколько месяцев отсрочки, но зато, может быть… Вопрос о самшитовой концессии обычным порядком, не возбуждая ничьих сомнений, идет по советским инстанциям…

Решение принято.

«Фаренгайту. Не в шести, а в трехмесячный срок заготовить необходимое по плану количество цитрона силами Уоллс-Воллс фабрики».

«Фаренгайту и Вальсону. Под угрозой строжайшей ответственности принять меры к недопущению случаев, подобных случаю с О'Дэти».

«Вальсону и королевскому прокурору. Немедленно ликвидировать О'Дэти».

Календарь на столе — 30-е апреля… Уже? 34 дня прошло со времени расстройства желудка у мистера Фаренгайта. Что же с О'Дэти?

Конечно, случаев, подобных истории с О'Дэти, не допустят на фабрике Уоллс-Воллс. Но навряд ли найдется второй такой сумасшедший, как этот неуравновешенный ирландец. Ведь едва он успел выбежать на лестницу здания, как по всей фабрике затрещали уже звонки телефонов, у ворот зазвенели тревожные колокола и, наконец, покрывая все это, протяжно заревел большой фабричный гудок. О'Дэти знает, что это значит: «Все ворота заперты, усиленный караул, ни с каким пропуском из фабрики никто, даже и сам директор, до второго сигнала не может выйти». Остановился. Быстро сообразил: выйти уже нельзя. Внутри фабрики двигаться еще можно. Пока причины тревоги неизвестны, пока никто не знает, что вина в нем, скорее к себе в кабинет. Поворот ключа, дверь на надежном запоре. Но что дальше? На крышу? Заметят! Но другого выхода нет. Во всяком случае, в шкаф они не полезут.

На ходу, на дверце шкафа поворотом рычажка выдвинул предупредительную надпись: «Не открывать. Смерть». Дверь за собою захлопнул. Руками приподнял металлическую решетку… Да, да. Вверх ведет ряд прочных железных скобок. Несколько мгновений ноги человека, распластавшегося по полу шкафа, судорожно проталкивают его тело в слишком узкое отверстие газохода. Потом в пустой комнате с химической посудой остается пустой шкаф с категорической краткой вывеской: «Не открывать! Смерть!»

О'Дэти из газохода не слышны никакие звуки снаружи. Но в дверь его кабинета стучат. Сначала слегка, затем крепче, наконец, с остервенением. «Литера Ц» заперто. Взломать. Немедленно взять его, чего бы это не стоило.

Дверь взломана. В кабинете никого нет… «Не открывать. Смерть!»

«Вы говорите, — это единственное отверстие?» «Да, окон, как видите, нет. Стены — бетон и сталь» «Значит, он запер кабинет, направляясь к директору. Надо искать в другом месте».

Бесконечное количество ступенек. У Дэти кружится голова и от полувыветрившегося запаха различных газов, и от чрезвычайного мускульного напряжения. Но иначе нельзя, — иначе гибель.

Что такое? Этого он не предвидел. А, разумеется, он должен был знать и знал. Фильтр. Ящик в фут вышиной, совершенно загораживающий ему дорогу. Выхода нет. Но ведь выхода нет и там. Вытяжной шкаф изнутри не открывается. Светящиеся часы на запястье инженера, почти прижатые к фильтру, показывают 16 часов 35 мин.

— Братишка. Сколько до смены-то?

— Да еще с полчаса. Сейчас тридцать пять пятого. Надоело, а?

— Пошамать бы пора. Ты как? Ну да теперь скоро.

Широта 36–20', долгота западная 6, 17' 31'. «Вацлав Боровский», под красным флагом, оставив за кормой рыжие скалы Гибралтара, держит курс Вест-Норд-Вест.

«Экая жарища. И тишина какая. Если в Бискайке не укачает, то к пятнице будем в Гулле. Посмотрим Англию. А то моряки, моряки, а в Англии не бывали. Даже перед братвой стыдно».

Светит яркое солнце; оттуда, со стороны Цеуты, тянет сухой горячий ветер Африканского берега. 16 часов 35 минут. Но какое все это имеет отношение к О’Дэти? Не все ли равно ему, находящемуся в вытяжной трубе, ставшей ловушкой, под какой широтой и долготой того же 27 марта рассекает волны «Вацлав Боровский?». Не надо спешить: «Вацлав Боровский» не случайно попал в поле вашего зрения, и только жаль, что не успели взглянуть на барометр.

Надо, во чтобы то ни стало, снять ящик с фильтром. И скорей, скорей. Не хватает воздуха, трудно дышать. Кружится голова. Инженер водит светящимся циферблатом. Только бы снять фильтр — дальше свободная дорога на крышу; этот флигель всего трехэтажный, ночью можно будет спуститься. Но не устраняется препятствие, несмотря на судорожные усилия задыхающегося Дэти. Ага — слабый (16–41) свет падает на крючок. Отстегнул. Как просто. Ящик сам приподымается одной стороной и вплотную уходит в стенку.

О’Дэти дышит полной грудью. Труба прикрыта колпачком на высоких ножках… Трк-тляк — вертится флюгерок… Так его никто не заметит, но вылезти на крышу до наступления полной темноты, конечно, нельзя… 5 часов. 5 часов 3,5 минут. Что такое? Почему нет гудка? Ведь в 5 часов смена. Да, очевидно, из завода никого еще не выпускают. Поиски ирландца продолжаются.

8 часов. Протяжный гудок. Так, так… Больше смену задерживать нельзя; наверное, и так достаточно взволнованы рабочие… Ничего не поделаешь.

Перерыли все мастерские и лаборатории… «Вероятно, все же этому негодяю удалось проскочить до тревожного гудка. Очевидно, м-р Фаренгайт несколько растерялся и не сразу сигнализировал. Ну ничего, он далеко не уйдет; все меры приняты…»

В 20 часов полит-кружок в красном уголке на «Вацлаве Воровском». Но сегодня, пожалуй, занятий не будет: что-то тревожно, быстро падает барометр…

Ночь. Теперь пора. Идет мелкий дождь. Какая скользкая крыша. Надо осторожно проползти на другую сторону. Там по стене выступают металлические скобки-ступеньки, как на корабле. Это удобнее, чем спускаться по водосточной трубе. О'Дэти, прижавшись поближе к стене, осторожненько спускается сквозь сетку дождя по мокрым скользким скобам. Если по двору случайно никто не пройдет, то он почти спасен: живо к смотрителю заводской трубы № 2.

Старик не выдаст: инженер совсем недавно оказал ему большую услугу, устроил сына бесплатно и даже на стипендию в химический техникум… Ну, а в крайнем случае, есть одно средство…